Решив не тратить время на расспросы, мы с Тёмкой в две пары глаз жадно уставились на листок. Там было напечатано следующее:

“После того, как я убил её, ночами мне стали сниться кошмары. Нет, не труп любимой являлся во снах. Не её бледная, неестественно откинутая назад голова, безвольно повисшая на переломанной шее. Не закатившиеся, но по-прежнему фиалковые, глаза, которые прежде светились иногда завораживающим, бездонным счастьем. Не вывалившийся распухший язык, ныне безобразный, но доставивший мне когда-то столько приятных минут. И даже не страшный, засыпанный мусором, овраг, куда я в конечном итоге бросил труп… Мне снилась скамейка. Злополучное деревянное строение, само бездушное, взялось вымотать всю душу и у меня. Конечно, на следующее утро после убийства, я пытался найти эту скамейку. Но её не было. Представляете? Еще вчера была, а теперь исчезла. Испарилась, улетучилась, сгинула.… Очень осторожно я пытался выяснить у работников парка, куда девался этот деревянный монстр. Все впустую. Переустройство парка. Никчемную скамейку увезли на свалку. Свалок в городе масса. Перерыв парочку, я отчаялся совершенно.

Хочу отдать себе должное. Убийство было совершено в состоянии аффекта. А как могло быть иначе? Ведь я действительно любил убитую. Любил до безумия. Именно оно и толкнуло меня на преступление, когда любимая заявила, что хочет уйти от меня.

Вы бы, может, и не нашли меня никогда, г-н Следователь, если б я не стал писать это письмо. Да я бы и не стал писать, если бы не эта отвратительная скамейка. Ах, если бы её не было! Если бы её вообще никогда не существовало! Всё ведь складывалось так удачно. Официально, в момент, когда моя девушка была убита, я вообще находился в командировке. Отличное алиби. Но скамейка была. Она, грозясь неминуемым разоблачением, является в ночных кошмарах и доводит меня до крайних мер. Не желая жить в вечном страхе быть разоблаченным, понимая, что проклятая скамейка не даст мне покоя, и что Вы рано или поздно доберетесь до неё, я пишу это признание.

Это я убил Аню Алёнову. Я – убийца. Свидетельством тому может служить выцарапанная мною на спинке злополучной скамейки надпись: “Аня Алёнова + Лёня Пёсов = Любовь до Гроба” Как свидетельствуют дата и подпись под этим текстом, выцарапывал я его за полчаса до того, как убил Аню. За двадцать семь минут до того, как она сообщила, что уходит от меня.

С уважением, Пёсов Леонид”.

Это что? – для приличия я еще несколько раз пробежалась глазами по предоставленному тексту и поняла, что запуталась окончательно.

Его признание, я так полагаю, – серьезно проговорила Маша, – Почему-то не отправленное. Может, испугался и не нашел в себе силы сдаться властям? В любом случае, возможно, мне удастся этим воспользоваться.… Пригрожу, что если он не отдаст завещание, то я покажу это признание милиции.

“Ничего себе? Дело тут, оказывается, нешуточное. Убийство! Дай Бог, чтоб исчезновение Георгия не имело к этому Пёсову Леониду никакого отношения.… А может это всё какая-то шутка?” – мысли, наконец, вышли из ступора и начали формулироваться в слова.

Какое завещание? Убитая Лена Алёнова что-то завещала тебе? – я достала блокнот и приготовилась записывать.

Нет. При чем здесь Алёнова? Мне отец завещал, – Маша нахмурилась, обиженная собственной непонятостью. – Я, если честно, даже не знаю, существовала ли эта Алёнова на самом деле. Млжет, это все плоды воображения Кузена. Просто нашла такой вот листик и решила себе на всякий случай забрать. Чтоб, если понадобиться, ярче характер моего кузена проиллюстрировать. Ведь, нормальный человек такого никогда не напишет, правда? Этот листок свидетельствует о крайней гадостности его характера, и может пригодиться, захоти я устроить Кузену какие-нибудь неприятности… Пусть милиция разбирается, с чего это Леонид Пёсов стал такое писать. Даже если он никого не убивал, по инстанциям всё равно затаскают.

С чего? – Тёмка вмешался в разговор так, будто понимал о чем идет речь. Впрочем, скорее всего, сосед просто делал компетентный вид, чтобы не показаться гостье глупым, – Такой листок кто угодно может на компьютере напечатать. Это – не улика. И даже не повод к размышлению. Если об убийстве Алёновой дело не возбуждено, конечно…

Не знаю я ничего про эту Алёнову! Но, видите ли… – тут Маша сжала кулаки, и глаза её снова блеснули влагой, – Кузен такой человек, что мог и вправду убить кого-то. Плохой человек, я бы сказала. Да вы по написанному и сами судить можете. Надо же такое написать… Хотя, видит Бог, раньше я была убеждена, что плохих людей не бывает. А теперь вот… Вы просто представить себе не можете, какой мой кузен плохой человек!

Лично я пока вообще ничего себе представить не могу. Попросту не понимаю, о чем ты говоришь. Нельзя ли как-то по порядку? Итак, отец что-то тебе завещал…

Нет, – Маша тяжело вздохнула, – Если по порядку, то начинать нужно с другой стороны. Не с того, как он умер, а с того, как он родился…

Прости, а ты уверена, что такой рассказ займет приемлемое количество времени? Твой отец ведь, наверное, долго жил…

Долго, – снова вздохнула Маша, – Долго и не очень счастливо. Жаль его, – девушка снова припала к носовому платку, после чего выпрямилась и взяла себя в руки, – Впрочем, сейчас я всё объясню. Отец мой родился в семье солидного партийного работника. Роскошь окружала папочку с детских лет. Когда он подрос, то сумел правильно воспользоваться связями своего семейства и стать, что называется, Человеком. Правильно сориентировавшись в коммерческой постперестроечной стране, отец превратился даже в Очень Обеспеченного Человека. Вот такой вот исключительный талант был у моего папаши к правильному ориентированию. А у его родного брата такого таланта не было. Вместо этого у дяди была страсть к алкоголю, истеричная жена и презирающий родительские скандалы сын, мой кузен. Точнее, на самом деле он никакой не кузен – обычный двоюродный брат. Но папочка мой заставлял именовать братца Кузеном, для пущей семейной аристократичности. Про себя я всегда говорила: “Лже-Кузен”, уж больно не похожими на родственные были наши отношения. Еще тот подарочек мой лже-кузен. Лет ему тридцать, выглядит на двадцать, ума на десять. Приставать начал еще когда мне шестнадцати не было. По возможности мягко я его отшивала.… Даже дружить с ним пыталась. Но дружба была ему не нужна. В результате, он меня ненавидит тихой ненавистью. Внешне, конечно, он – сама галантность. На правах пятилетнего своего старшинства пытается, якобы, заботиться обо мне… Сволочь!

Метко сказано! Но, ты, типа, не отвлекайся от сюжета, – сухо перебил Тёма. Похоже, сосед отбросил в сторону все свои паяснячиния, и был теперь предельно сосредоточен. Что ж, такой Тёмка нравился мне куда больше.

Да, извините, – Маша попыталась соответствовать атмосфере общей собранности, и стала говорить только по существу, – В семнадцать лет, навсегда устав от навязчивой отцовской опеки, я сбежала из дома. Мама умерла, когда я была маленькая, поэтому некому было защитить меня от строгого воспитания отца. Он растил из меня аристократку. Не разрешал выходить никуда к простым смертным, забрал из школы, приставил репетиторов.… В общем, навязанная им жизнь постепенно становилась невыносимой для меня, и я сбежала. Зная, что меня будут искать, я сменила имя, город, даже волосы покрасила.… Позвонила отцу, говорю, “не ищи, все равно не найдешь, не оставила я от тебя себе ничего. Ни роду, ни имени…”

Так на самом деле ты не Мария? – разочарованно поинтересовался Артем.

Да Машка я, – улыбнулась Мария, – А до этого долго Сашей именовалась. Для конспирации. В общем, все это время лже-Кузен возле отца пасся, наследство себе высиживал. А я возьми, да перед самой смертью отца объявись. Бедный Братец, надо было видеть его выражение лица, когда я вошла в комнату умирающего отца. Просто мне сон приснился, что папенька больны. Вот я не выдержала и приехала. Оказалось – вовремя. Отец со мной поговорил и умер сразу, – на этот раз Маша изо всех сил старалась не разрыдаться, и ей это почти удавалось, – Рассказал мне про завещание. Оказывается, часть наследства Кузену, действительно, перепала, но основное все – мне. Я говорю: “Ты, папа, не выдумывай, выздоравливай лучше. Мне деньги эти не нужны вовсе. Мне ты нужен”. А он так запереживал от такого моего заявления, что тут же и умер от волнения. Представляете?