– Да, пожалуйста, – юноша, который при ближайшем рассмотрении оказался не столь уж и юн, глянул на меня, как на сварливую бабу и, пожав плечами, отвернулся. Тележку он при этом сдвинул, но, увы, не в ту сторону.… Когда замоченное предварительно во всей окрестной грязи второе колесо тележки наехало на мою уже больную ногу, я не выдержала.

Ну, знаете ли! – с этими словами я оперлась всем весом на ящики и резко выдернула ногу. Надо ж такому случиться, что именно в этот момент у электрички случилась остановка. Причем, не простая остановка, а самая рейтинговая. Та, на которой можно было пересесть в другую электричку, более нужную. Добрых три четверти вагона, оказывается, ехали именно на ту нужную станцию. Рванувшись к выходу, они освободили тележке место для маневров. От моего толчка она слегка наклонилась, не удержала равновесие и рассыпалась по тамбуру раскрывающимися на ходу ящиками с морожеными окорочками. К счастью, через несколько минут почти все люди уже вышли из тамбура.

Юноша начисто забыл о своем чтиве.

Как всегда! – причитая, обладатель куриных ног, кинулся собирать свою собственность, – Стоит хорошенькой блондинке появиться на горизонте, как тут же на голову сыпется туча неприятностей.

Ваша голова на полу тамбура? – я наивно захлопала ресницами, – Неприятности, как я вижу, высыпались на пол…

Польстившись на “хорошенькую блондинку”, которой юноша наградил меня, конечно же, исключительно по близорукости, я все же решила помочь несчастному, и теперь тоже собирала куриные останки в ящики.

Попрошу не обижать товар! – грозно поправил очки юноша, – Куриные ноги – это приятности, а никак не наоборот, – после этого парень с сокрушенным видом заглянул в ящик и печально добавил, – Были. Это третья моя работа за последний месяц! – юноша тяжело вздохнул. Потом извлек из кармана ветровки белоснежный носовой платок и, коротко дыхнув на окутанную пылью куриную ногу, принялся аккуратно протирать особо испачканное место. Нога не очищалась. Юноша чертыхнулся и с силой кинул её в дальний угол тамбура. Потом взял себя в руки, извинился (кажется, перед ногой) и снова поднял её с пола.

Я невольно захихикала.

Простите, просто это смотрится так нелепо, – потом я все же решилась на вопрос, – А вы на каждой работе что-то кидаете?

Нет, – нахмурился юноша, – На двух предыдущих кидали меня. Потому и уволился. А отсюда, – парень кивнул на окорочка, – Отсюда, похоже, уволят хозяева. И где вы только взялись на мою голову?

В Чернышихе, – любезно ответила я, – У нас с мужем там мамина дача.

Да? – юноша на миг как-то оживился, но потом сник, – Есть у меня одни знакомые в Чернышихе, только те в электричке разъезжать не станут.… Стало быть, это не вы…

Что ж это за знакомые такие, что вы даже не знаете, как они выглядят?

Такие вот незнакомые знакомые. Вы бы с моё с хорошенькими блондинками понаобщались, и не таких бы знакомых заимели. Это хорошо, кстати, что вы замужем. А то я уже очередных страшных неприятностей испугался.

Так я ж их, вроде, уже принесла! – обиделась я за собственную значимость, – Окорочка вам испортила…

Вышедший фразой раньше перекурить в тамбур пожилой мужчина, услышав мою последнюю фразу, вдруг подавился и принялся подозрительно коситься на ноги моего собеседника.

Подумаешь, окорочка, – отмахнулся студент, – Среди блондинок бывают такие, которые, вместе с окорочками и жизнь тоже портят. Сначала заставляют кучу бреда совершать, а потом уж и остановиться не дают… Блондинки – бич всей моей взбалмошной жизни! Хорошо все же, что вы замужем.

Мой муж тоже так думает, – на всякий случай холодно ответила я.

Юноша затих, снова уткнувшись в книжку. Возможно, я переборщила с сухостью тона последней фразы.

– Что читаете? – покосившись на обернутый газетой переплет, поинтересовалась я. Ехать было еще довольно долго, поэтому я решила отбросить предрассудки и продолжать беседу. Надо же как-то отвлекаться от тревожных мыслей. Тем более, не так часто желторотым юношам я кажусь “хорошенькой блондинкой”. Впрочем, почему бы и нет? Соломенные мои кудряшки назвать темными было ну никак нельзя, а курносая физиономия, с должного расстояния и при должной близорукости, вполне могла показаться “хорошенькой”.

“Почаще надо общественным транспортом ездить”, – подумалось вдруг мне, – “Лучший способ повысить самомнение.… А так, целый день в машине, как Гюльчатай в парандже… Конечно, ни единого лестного отзыва за день. “Открыть личико” – только Гаишники просят и то, отнюдь не ласковым тоном. Вот и страдаю от комплекса неполноценности. Вот и мерещится мне собственный солидный возраст там, где еще и не ступала нога старения. “Ах, на меня уже никто не обращает внимание! Это старость!” – страдаю я периодически. Враньё! Это потому, что новых лиц не вижу, а старые – или настолько уже ко мне привыкли, что комплименты говорить не будут, или настолько уже осточертели, что комплименты их хуже любых ругательств воспринимаются. Великая вещь – выход в народ. Сразу личностью себя чувствуешь. Ну…. Не сразу, а как только толпа спадет…”

Толпа в электричках, как я поняла, чем-то напоминала дневную жару: спадала к строго определенному времени.

Читаю методичку по предмету “сценарное мастерство”. Мой научрук написал. “Он нас читать себя заставил, и лучше выдумать не мог…”.

Я моментально вспомнила о своей сестрице-Настасье. В преддверии окончания школы, Сестрица воспылала вдруг талантом и страстью к теле-постановкам. Даже на подготовительные курсы сценаристов пошла, по этому поводу. Конечно же, глубоко травмируя при этом родителей и преподавателей. Родителей – эфемерностью выбранной специальности. Преподавателей – взбалмошным характером покоряющего мир подростка и неимоверной длины ярко-синими ногтями с портретами Масяни на каждом втором пальце. Одну меня сестрицыно решение готовиться к поступлению в Академию культуры, ничуть не огорчало. Главное, чтоб ребенок был чем-то увлечен, и не превращался в праздноболтающееся по чужим жизням существо.

Теперь же, глядя на своего попутчика, я представила Сестрицу в обнимку с куриными ногами, и поморщилась, какой-то частью мозга присовокупившись к мнению родителей.

И давно это студенты – сценаристы развозят ящики с окорочками? – несколько более насмешливо, чем следовало бы, поинтересовалась я.

Давно, – невозмутимо ответил студент, – Вот как перестройка началась, так и стали развозить… Дитям на мороженое, бабам на цветы! Ну и себе на закуску, чтоб не перепутать.

Возникновение потребностей в детях, закусках, а уж тем более, бабах, у Сестрицы в ближайшее время не намечалось, поэтому я улыбнулась. Люблю остроумных людей.

Пойдемте, может, присядем, – заглянув сквозь разбитое стекло раздвижных дверей в полупустой вагон, предложил студент, – Правда, окорочка с собой катить придется…

Ничего, они у вас уже обкатанные, – в тон ответила я и первой шагнула в вагон. Сидеть на изгибающейся желтой скамейке отчего-то оказалось очень удобным. Решив, во что бы то ни стало, стащить из какого-нибудь списанного на свалку вагона скамейки для родительской дачи, я мысленно прокручивала план предстоящего похищения. В каждой задумке львиная доля действий отводилась Георгию. Я снова вспомнила о своей беде и впала в пессимизм.

“Ах, Жорочка, Жорочка… И на кого ж ты меня покинул–то? Теперь даже преступление совершить не с кем. Ну, правда, как ты мог меня оставить в такой дурацкой ситуации? Ну, погоди, найду, обязательно на тебя за это исчезновение обижусь!”

В этот момент в вагон зашел высокий бледный джентльмен в отглаженном костюме. В одной руке его красовался пластиковый стаканчик, в другой – костыль. “Подайте инвалиду!” – гласила табличка, вместо галстука повешенная на веревке, обмотанной вокруг отглаженного ворота рубашки. Аккуратный вид нищего благоприятно действовал на пассажиров. В стаканчик осторожно бросали мелочь. Я бы тоже, наверное, бросила, но тут зазвонил сотовый. Я и еще парочка пассажиров потянулись к сумкам. Звонок повторился. На четвертом звонке человек с табличкой на шее недовольно сморщился, переложил костыль и стаканчик в одну руку и вытащил из-за пазухи сотовый телефон.