- Хрупкие как раз в моем вкусе. Действительно ли скаковые лошади ссут, как скаковые лошади?

- Если у лошади кровотечение в легких, ей дают Лазикс. Это мочегонное средство. Они могут пописать около двадцати галлонов.

- Хмм… двадцать галлонов. Влить достаточное количество Шардоне в меня, и я могу составить им конкуренцию.

- Мы можем зайти в бар позже. Или ты можешь. Я все еще несовершеннолетний.

- Не нужно упоминать об этом, малой. Серьезно. Не нужно.

Нора повернула голову и лукаво улыбнулась ему, прежде чем снова обратить все свое внимание к гонке. Уесли покраснел. Он старался не думать о сегодняшней ночи с Норой. Ему хотелось быть способным ходить в общественных местах без заметной эрекции в джинсах.

- Ни За Что Отшлепанный лидирует. Сколько денег я заработаю?

- Пару тысяч долларов. На него большие ставки.

- Миленько. Мне бы пригодились деньги. Я видела кнут в сувенирном магазине, и я должна забрать его домой с собой.

- Нора, сколько кнутов тебе нужно?

- Всего лишь еще один. Как всегда. - Нора встала и прокричала “Вперед Ни За Что Отшлепанный!” но ее голос заглушил рев толпы, когда лошади приблизились к финишу. Ни За Что Отшлепанный обходил остальных, по крайней мере, на несколько корпусов.

Ни За Что Отшлепанный пересек финишную черту на полтора корпуса быстрее лошадь, пришедшая второй. Нора встала ногами на свое сидение, крикнув пару раз “Да! Твою мать!”, от чего Уесли хотелось и смеятся и плакать одновременно.

- Пошли, заберем твои деньги.

Он взял ее за руку и снял с сидения. Они обналичили выигрышный билет Норы, и она потратила половину своего выигрыша в сувенирном магазине, накупив футболок.

- Для чего они все тебе? - спросил он. Нора не очень часто носила футболки и уж точно не размера L.

- Одна - для Гриффина.

- Ну, конечно.

- Одна - для Микаэля.

- Кто этот Микаэль?

- Его саб.

- Почему я задаю эти вопросы?

- Одна - для Джульетты.

– А это кто?

- Секретарша Кингсли. Ну, она же и его сексуальная собственность. Он белый и француз. Она темнокожая и гаитянка.

- Это должно быть незаконно.

- Они так мило смотрятся вместе.

- Твои друзья приводят меня в ужас.

- Они безвредны. Ну, пока ты их не достанешь. Эта - для Taлела. У него должна остаться память о своей большой победе сегодня.

Нора перекинула футболку через плечо и зашагала к выходу из сувенирного магазина.

- У него будет около ста тысяч долларов в кошельке и венок из роз и трофей. Разве недостаточно сувениров?

- Кто скажет " нет " футболке?

Уесли больше ничего не сказал, догадываясь, что Норе просто нужен был повод, чтобы снова поговорить с одним из таких, как она. Он снова привел ее в конюшни, к стойлу Ни За Что Отшлепанного. Им крупно повезет, если они сумеют пробраться к Taлелу. С такой-то победой, он, наверное, был в окружении доброжелателей, спортивных комментаторов и других, пытающихся урвать долю этой победы. Ни За Что Отшлепанный доказал свою огромную ценность сегодня. Плата за случку с ним, вероятно, утроилась. Как минимум. Но сцена празднования была не той, что открылась их взгляду, когда они подошли к стойлу. Уесли увидел униформы, врачей, администрацию скачек... это было зрелище, которое он видел раньше.

- Нора… пойдем.

- Нет, я хочу увидеть Taлела. Что случилось?

- Кое-что.

Она остановилась, направив на него испытывающий взгляд. Он взял ее за руку, но она вырвалась, быстро протискиваясь вперед сквозь толпу.

- Taлел? - позвала она, и у Уесли не осталось другого варианта, кроме как мчаться вслед за ней.

- Нора, пойдем, - сказал он, когда догнал ее, прямо перед стойлом.

- Дерьмо.

Уесли расслышал горе в ее голосе, страдание, и понял причину. Большой, красивый Ни За Что Отшлепанный лежал на боку в стойле, тихо и неподвижно. Ничего не казалось сломанным. Ничего не казалось неправильным. Спящий конь, вот и все. За исключением того, что лошади, не оставались подолгу без движения, и они, конечно, не лежали вот так.

Taлел опустился на колени возле коня, а ветеринар что-то шептал ему на ухо.

- Ну же, Нора. Мы не можем ничем здесь помочь.

Taлел поднял голову и встретился глазами с Норой.

- Что случилось? - прошептала она.

- Он мертв.

Глава 16

Север

Прошлое 

Он никому не сказал, откуда взялись его увечья, отказываясь отвечать на любые вопросы. Дедушка и бабушка приехали за Кингсли в последний учебный день и были крайне удивлены, обнаружив его в лазарете в синяках, с рассеченной губой, зашитым лбом, порезами на коленях, рубцами на руках и одним либо ушибленным, либо треснувшим ребром. И то это были только те раны, которые он позволил осмотреть врачу. Он знал, что ему больно от внутреннего разрыва. Определенно, разрыва. Но он хранил эту боль в тайне, как и маленький серебряный крестик, что сорвал с шеи Сорена. Кингсли сжимал его в руке всю ночь и весь день, отказываясь выпускать из своих пальцев. 

Бабушка и дедушка допрашивали его так же тщательно, как и священники. Кингсли даже не попытался солгать, хотя мог бы сказать: “Я упал в лесу”, положив этому конец. Но та ночь с Сореном в лесу означала для него слишком много, чтобы запятнать ее ложью. Он просто сказал: “Я не хочу говорить об этом. Со мной все хорошо”. Он нашел утешение в словах. За два дня, он, должно быть, говорил их сотню раз, повторял их до тех пор, пока они не стали единственными словами, что он знал. Но даже эти слова не были полностью правдой. Он хотел поговорить об этом, но только с Сореном. И с ним не было все хорошо. “Хорошо” не смогло бы даже близко описать блаженство, которое он испытывал в ту ночь, когда Сорен растерзал и оставил его безжизненно лежать там под сенью звезд. У Кингсли не было слова для этого, кроме, возможно, “Бог”. С ним не было все хорошо. Он был Богом.

И Сорен был Богом и Кингсли поклонялся ему и боготворил его. Но его заперли в лазарете, без разрешения выходить и принимать посетителей. Он предполагал, отцы надеялись, что изоляция заставит его раскрыться и рассказать о том, что произошло. Вместо этого, вынужденное одиночество лишь укрепило его решимость сохранить в секрете ту ночь. В любом случае, у него не находилось слов, ни на английском ни на французском языке, чтобы объяснить случившееся с ним, чтобы хотя бы кто-нибудь понял. Между ним и остальным миром выросла стена. Священник, бабушка и дедушка, остальные ученики сказали бы – изнасилование. Но Кингу лучше знать. Он побежал, потому что хотел, чтобы его поймали. Он позволил себя раздеть и изнасиловать. И когда он сдался Сорену, именно в этот момент он стал собой.

- Кингсли, пожалуйста. S’il vous plaît…

Бабушка Кингсли нежно положила руку на не ушибленную сторону его лица. Он улыбнулся на ее попытку говорить на французском. Его тронуло то, что она пыталась разговорить его на его родном языке, но он все равно ничего бы не сказал. На вторую ночь, в лазарет вломился его друг Кристиан. Кингсли проснулся от легкого сна, обнаружив своего одноклассника, глядящего на него с ужасом в глазах.  

- Все не так плохо, Кристиан. - Кинг улыбнулся и зевнул, а Кристиан только смотрел.

- Ты выглядишь… как ты вообще еще жив?

- По Божьей милости, mon ami.

- Кто это с тобой сделал? Скажи, чтобы я мог пойти убить его и вернуться к тебе с его сердцем на блюде. 

Из-за преданности Кристиана, его дружбы и ярости, Кингсли хотелось погладить того по голове, как верного пса. Хороший мальчик.

- Я в порядке, Кристиан.

- Ты не выглядишь в порядке.

Кингсли повернулся и улыбнулся красивому юному Кристиану, который теперь, казался другом из далекого прошлого.

- Я еще никогда не чувствовал себя лучше.

Сказанное не было ложью.

Умиротворение, что он чувствовал, продолжалось до тех пор, пока он не вернулся в дом бабушки и дедушки в Портленде, и его окружила реальность отсутствия Сорена.