И Юрий Павлович, не успев даже осмыслить хорошенько того, о чем его просили, поспешил заверить Бориса Ивановича:
— Естественно… Я могу даже…
— Нет, зачем же!.. — отмахнулся Борис Иванович. — У нас с вами просто беседа, не более. Ни о чем другом не может быть и речи, пожалуйста, не беспокойтесь!
— Я и не беспокоюсь, — снова поторопился Бенедиктов. — Уверяю вас, что… — Но в чем он должен был уверить Бориса Ивановича, он не знал, знал лишь, что важнее важного было, чтобы тот именно поверил ему, поверил в его готовность прямо и четко отвечать на любые вопросы и тем самым снял с него ощущение некой без вины виноватости, которое он все эти дни после телефонного звонка чувствовал, и презирал себя за это.
Словно подслушав его мысли, Борис Иванович сказал, глядя ему прямо в глаза:
— Все, что мы тут делаем, — исключительно в ваших интересах, Юрий Павлович, поверьте. У нас одна задача — помогать, оберегать, если надо — защищать даже…
— От чего? — опешил Бенедиктов. — От чего меня защищать?
Глаза у Бориса Ивановича были серые, спокойные, разве что, показалось Бенедиктову, далекие какие-то, не пускающие внутрь, в то, о чем он сейчас про себя думал.
— Вас?.. — удивился Борис Иванович. — Я имел в виду — вообще. От чего лично вас защищать, помилуйте, Юрий Павлович?! Вас-то!.. — и широко улыбнулся, обнажив белые, молодые, плотно, без прогалов, пригнанные друг к другу зубы. — Известнейший сценарист, известный писатель… И поверьте, в вашу писательскую, как говорится, кухню мы никоим образом не собираемся вмешиваться… тем более что ваш брат, уж извините за такое слово, не любит до срока выносить на всеобщий суд свое творчество, верно?.. А вот напечатаете — мы и читаем, интересуемся…
Борис Иванович, порывшись в ящике, достал оттуда пачку «Явы», протянул ему:
— Курите. Или не курите?
И от этого обыденного жеста, и оттого, что Борис Иванович курит ту же, что и он сам, расхожую «Яву», у Бенедиктова почему-то полегчало на душе. И глаза у Бориса Ивановича, если приглядеться, вовсе не такие непроницаемые, как ему только что показалось, и лицо самое обыкновенное, ничем особым не примечательное, таких на улице, в любых учреждениях, в очередях, в вагонах метро пруд пруди, ничего в нем ни опасного для него, Бенедиктова, ни грозящего карой за вину, которой на нем к тому же нет, лицо как лицо, подумал про себя с облегчением Бенедиктов, и бреется он электрической бритвой, вон, светлые волоски щетинятся на кадыке и под нижней губой, наверняка брился второпях, опаздывал на работу, ехал через весь город на автобусе и на метро с пересадкой…
Он затянулся поглубже сигаретой и решил не торопить события.
Борис Иванович тоже помолчал, аккуратно стряхивая пепел в латунную, в форме кленового листа, пепельницу, потом сказал, как бы приглашая Бенедиктова взять на себя инициативу:
— Ну-с, Юрий Павлович?..
— Я вас слушаю, Борис Иванович, — как можно спокойнее отозвался Бенедиктов.
— Почему вы решили, что меня зовут Борисом Ивановичем? — удивился тот, но не дал Бенедиктову ответить: — Собственно, это я от вас жду… — но так и не уточнил, чего он именно ждет от собеседника, улыбнулся подбадривающе: — Если вы, конечно, не против.
— Я не знаю, чего вы от меня, честно говоря, ждете… Вероятно, вы хотите меня о чем-то спросить?
— Спросить?.. — задумался тот, — Скорее, посоветоваться.
— Со мной? — удивился Бенедиктов. — О чем?
— Вы — писатель, — с подчеркнутой уважительностью сказал Борис Иванович, — вам и карты в руки. Вы ведь не торопитесь? — неожиданно спросил, и в голосе его, в интонации Бенедиктову послышалось что-то вроде усмешки. Нет, подумал он, не так-то уж он прост, Борне Иванович или как его там зовут на самом деле, с ним держи ухо востро!..
Этот неожиданный поворот, к которому он был совершенно не готов, выбил Бенедиктова из колеи. Он опять поспешил помимо воли:
— Зачем же? Давайте уж сразу!
— Вечный цейтнот… — неизвестно на что и кому пожаловался Борис Иванович и стал листать лежащую перед ним на столе зелененькую папку…
— Что касается нас, — проговорил наконец Борис Иванович, и Бенедиктов подивился произошедшей в нем прямо на глазах перемене: ни следа давешней улыбчивости и шутливости, он стал деловит, сух, сдержан, — что касается нас, Юрий Павлович, то у нас к вам нет никаких претензий.
— Кто это — мы? — попытался вернуть разговор в прежнюю интонацию Бенедиктов и выжал из себя что-то вроде улыбки, — То есть кто это — вы?
— Ну, скажем так — ваши читатели, — не ответил улыбкой на улыбку Борис Иванович, — Читатели, зрители. Самые, можете не сомневаться, внимательные и доброжелательные. Мы ведь все читаем, все смотрим, — прибавил он и, помолчав, подтвердил: — Все.
— Что ж… спасибо за внимание, — только и оставалось что отшутиться Бенедиктову.
— Но вот то, что о вас пишут там…
— Где? — не сразу понял его Бенедиктов.
— Там, — кивнул Борис Иванович головой назад, через плечо. — Пишут, говорят…
— Писателю приятно, когда о нем говорят… — ушел от прямого ответа Бенедиктов. — А что?..
— Что говорят, кто, с какой целью… Они без выгоды для себя, Юрий Павлович, и пальцем не пошевелят.
— Не знаю… не знаю, что вам и сказать, Борис Иванович… — Бенедиктов и вправду не знал, что на это ответить. — Я полагаю, если говорят, тем более — хвалят советское кино, это только на пользу…
— На пользу, конечно, — согласился собеседник, — но вы ведь и сами… — и совершенно неожиданно: — Вот, к примеру, прошлой зимой в Париже, в декабре, кажется…
«Горячо, — подумал даже с некоторым облегчением Бенедиктов, — сейчас о Демари спросит…»
— Именно, — заглянул в папку Борис Иванович, — двадцать четвертого декабря вы дали интервью американской телекомпании Энбиси, не согласовав этого с руководителем делегации…
— Я показал потом это интервью товарищу Сидоркину, он его вполне одобрил.
— Постфактум. Нет, вы в полном праве, Юрий Павлович, давать интервью кому угодно и о чем угодно, на вашу гражданскую ответственность. Но, с другой стороны…
И тут Бенедиктов вдруг яснее ясного понял, что не в интервью его упрекает или обличает Борис Иванович, не в интервью как таковом, а в самом том факте, что он, Бенедиктов, позволил себе дать это интервью, не согласовав с Сидоркиным, тем самым нарушив уклад и порядок, на страже которых как раз и стоит Борис Иванович, в защите которых и заключается его роль и долг.
— А знаете ли вы, Юрий Павлович, кто такой этот самый Жорж Демари, которому вы дали интервью?..
— Демари? — переспросил он, оттягивая ответ. — По-моему, довольно симпатичный господин… общительный, образованный…
— Общительный… — усмехнулся Борис Иванович, опять обнажив ослепительно-белые, молодые не по возрасту зубы, — само собой, общительный.
— К тому же, — с удивившим его самого простодушием — этакий Иванушка-дурачок! — увел разговор в сторону Бенедиктов, — к тому же, кому, как не вам, — он обвел взглядом комнату, как бы давая понять, что не одного Бориса Ивановича имеет в виду, — кому, как не вам, его знать лучше, чем знаю я, ведь он много раз бывал в Москве, даже снимал фильм о Кремле, о Третьяковке, о народных промыслах… Разве их не проверяют, прежде чем пускать к нам? — он сделал ударение на «нам», как чуть раньше на «вам».
— Проверяем, можете на нас положиться, Юрий Павлович, — заверил его без улыбки Борис Иванович. — Можете, как говорится, спать спокойно.
— Кто же этот Демари? — Бенедиктов изобразил на лице крайнюю степень любопытства. — Шпион?
— Шпионы только в детективах теперь бывают, — усмехнулся Борис Иванович, — то есть шпионы в старом смысле. Кстати, как вы относитесь к детективам?.. — спросил неожиданно, но тут же себя одернул: — Впрочем, не о том у нас разговор, — Поглядел на часы, присвистнул: — Действительно, заговорились!.. На чем это мы с вами остановились? — И вспомнил без посторонней помощи: — На Демари. Жорж Демари. Именно о нем я и хотел вас попросить…