Подумаешь, великое дело пекарни! Обеспеченность населения хлебом, уничтожение очередей? Да об этом уже говорено-переговорено! И вдруг все давно уже притерпевшееся, казалось бы вошедшее в норму, оказалось великим бедствием, нетерпимым злом, ибо лило воду на мельницу врага. Неурядицы изматывали, нервировали друзей — рабочих, служащих, трудовое население города. Слушатели согласно кричали Ким: «Браво-о!» — согласно аплодировали, согласно обещали докладчику включиться в работу Совета, помочь сломить сопротивление и саботаж буржуазии.

Умная, образованная, редкостно обаятельная Александра Петровна покоряла Вадима безотказностью, готовностью взяться за любую работу. Превыше всего она ставила волю партии.

— Когда вы вступили в партию и что вас подвигнуло на сие? — спросил он.

— Моя семья осела во Владивостоке еще до моего рождения, — ответила она неторопливо, раздумчиво. — Мать и отец — люди интеллигентные. Оторванность от родины рождала у них особый интерес к судьбам революции, к социальным вопросам. Имена Чернышевского, Герцена, Белинского я слышала в раннем детстве. Позднее к этим чтимым именам прибавились имена Энгельса, Маркса, Ленина. В доме появились большевики, читались подпольные брошюры, шли горячие споры о высказываниях Плеханова, Богданова. Жизнь рано свела меня с подпольщиками, проповедниками высшего социального учения — марксизма, и они приняли меня под свое крыло: со мной занимались, объясняли мне сложные вопросы, потом я стала выполнять небольшие поручения, бегать на собрания. Я ничего не умею делать наполовину: когда я определила свой путь безоговорочно, навсегда, товарищи приняли меня в партию. Владивосток — город революционных традиций, и там не останешься в стороне, если ты честен…

— А почему у вас двойная фамилия, Александра Петровна? — полюбопытствовал Вадим — и пожалел о праздном вопросе.

Светлое лицо Ким омрачилось, она побледнела, и Вадим понял, что попал в больное место.

— Я расскажу вам все, — покорно и доверчиво сказала она. — И вся моя недолгая еще жизнь будет вам известна. Во Владивостоке я окончила среднюю городскую школу и пошла учительствовать: буду растить племя протестантов, революционеров! Увы! Я была еще девчонкой и не умела жить: все мое жалованье уходило на бедных, нуждающихся ребят. В два-три дня раздам свою получку, а потом и сама положу, как говорила школьная сторожиха, «зубы на полку».

В это время я встретилась со Станкевичем. Молодой, красивый поляк вскоре стал моим мужем. К несчастью, я ошиблась в своем избраннике: он оказался человеком безвольным, грубым, любил выпить без меры. Начались ссоры, он ударил меня… Личная жизнь не сложилась. Тайком от мужа я собрала пожитки и уехала на Урал. Работала в большевистских организациях Перми. А после Октября помчалась сюда и с головой нырнула в дела. Я не тужу, Вадим Николаевич! — быстро добавила она, словно боясь услышать от него слова утешения. — Я счастлива как никогда. Наконец-то обрела себя в деле, большом и нужном народу. Революция воскресила меня к жизни насыщенной, деятельной!.. К тому же я не одинока: у меня два сына и… второй муж…

На ее чуть скуластом лице появился легкий румянец, в ясном, открытом взоре читалась такая радость, что Яницын залюбовался ею. «Хороша, хороша кореяночка! — подумал он. — И прозрачная, как капелька утренней росы».

— Теперь, друг мой, вся моя жизнь перед вами как на ладошке, — закончила она и притихла.

У него легко и покойно стало на душе. «Друг мой! — сказал он мысленно, глядя на нее, уже обычную, кроткую. — Спасибо тебе, Сашенька Ким, спасибо, кареглазая умница с добрыми губами и ласковой улыбкой…»

Яницын торопливо, наспех записывал основные события — выбирал из множества множеств. Самое маленькое из них могло стать тем гибельным ничтожным камешком, незаметное движение которого в горах вызывает порой обвалы колоссальной силы.

Международная контрреволюция спустила свору продажных наймитов во главе с русскими белыми офицерами.

Японский ставленник Калмыков открыто выступил в начале июня против Советов. Произошло уже столкновение его войск с красногвардейцами.

Хабаровск спешно вооружается.

Вадим достал кисточку и приклеил к записям текст телеграммы, которая неслась по Дальнему Востоку:

«Товарищи! Завоевания революции в опасности. Организованные приспешниками старого царского порядка, буржуазией и всеми врагами советской свободной России отряды есаула Семенова, Орлова, Калмыкова, Хорвата вышли из Харбина. Они вооружены японской артиллерией, пулеметами. В их рядах многочисленный кадр офицерства. Они идут по Забайкальской железной дороге, направляясь к станции Карымской, и если им удастся занять эту узловую станцию, то Амурская и Приморская области будут оторваны, будут отрезаны от Сибири и России.

Дальневосточный краевой комитет Советов призывает всех к вооружению и немедленному выступлению на помощь советским войскам, сражающимся с контрреволюционными отрядами Семенова.

Помните, что победа Семенова — торжество старого порядка, победа помещиков и капиталистов. Победа Советов — это изгнание капиталистов и помещиков. Необходима защита народной власти крестьян, рабочих и казаков.

Все, кто хочет воли, кто не хочет рабства, — все на защиту русской революции, на защиту свободы крестьян и рабочих, на борьбу с семеновцами, на борьбу с грабителями и врагами трудового народа.

Завоевания революции в опасности!»

От имени народа Дальсовнарком объявил беспощадную борьбу силам контрреволюции и вынес решения:

«1. Весь бывший Приамурский военный округ объявляется на военном положении;

2. Поручается Советам на местах немедленно мобилизовать Красную гвардию в городах и деревнях, организовать повсеместную вербовку волонтеров из среды трудящихся в возрасте от восемнадцати лет…»

Вадим прислушался; явственно дошел до него клич, полный тревоги за судьбу советского строя:

— К оружию, граждане!

— Завоевания революции в опасности!

— Все как один на защиту Советов!

Вздохнув, он продолжал записи.

В конце июня в Хабаровск пришла тяжкая весть о перевороте во Владивостоке: чехословаки и белогвардейцы силой оружия свергли власть Советов. Сбылись недобрые предчувствия Яницына: по указке империалистов, чехословаки, сосредоточив во Владивостоке большие силы и опираясь на белогвардейщину, местную буржуазию, эсеров и меньшевиков, свергли власть Советов, арестовали членов исполкома во главе с председателем Константином Сухановым. В бытность свою во Владивостоке по заданию Далькрайсовета Вадим познакомился с Сухановым, и тот произвел на него неотразимое впечатление. Молодой председатель исполкома принадлежал к милой сердцу Яницына породе фанатиков революции, был вылеплен из того же теста, что и Сережа Лебедев, Сашенька Ким, Геннадий Голубенко. Константин Суханов — в руках оголтелых врагов народа.

Во Владивосток спешно прибыло марионеточное «правительство на колесах», дожидавшееся в Харбине своего часа, — «временное правительство автономной Сибири». Во куда уж хватили: автономной Сибири! Далеко глаз закидывают, паразиты!

Во Владивостоке свирепствует контрреволюция. Диктатура буржуазии началась с военно-полевых судов. Тысячи лучших сынов владивостокского пролетариата арестованы, расстреляны. Отменены демократические декреты советской власти. Тяжкие испытания ждут наш край…

Яницын вырезал заметку из газеты хабаровского Совета «Дальневосточные известия» с описанием трагической страницы жизни Владивостока.

«На улицах повторяется картина, напоминающая последние дни Парижской коммуны, вся буржуазия разоделась во все новое, на улицах Владивостока „христосуются“, белогвардейцев и чехословаков забрасывают цветами, арестованных рабочих избивают, выводят на улицу на посмешище буржуазии, избиения и убийства рабочих происходят открыто».

Вадим кусал губы, сжимал кулаки. «Подлецы! Подлецы! Придет и на вас час возмездия. А мы-то, лопоухие, были добры и беспечны!» Буржуазия первые же дни владычества отметила кровавым массовым террором…