Ирочка уселась в тени ивняка. Володька в своих красных трусах растянулся на солнцепеке, закрыв глаза локтем. Ему было так хорошо, как бывает только в те единственные дни молодости, которые потом всю жизнь светят человеку из его прошлого. Синяя синь лета наполняла душу Володьки. Синей была казавшаяся безбрежной Москва–река, синим был ближний ивняк, в тени которого напевала Ирочка, синими были дальние леса, синим был самый воздух, струившийся по лугам. Весь мир был синим. Синяя радость поднимала Володьку над синим миром. Сейчас он взлетел бы на луну, укатил в Америку сражаться вместе с Робсоном за свободу его черных братьев, сдал бы за восьмой класс в школе рабочей молодежи…

— Ира, — тихо позвал он.

— А?

— Подойди. Сядь.

— Иду.

Она села поблизости. Володька не поднял локтя с глаз и продолжал любоваться своим синим миром.

— У тебя бывает такое? — спросил он как можно проще, чтобы не выдать своего вдохновения.

— Какое?

— Ну, такое… Жить, например, хочется.

— Мне, например, всегда жить хочется.

В этот момент высшего душевного подъема Володька не мог не почувствовать в словах Ирочки обидное равнодушие.

— Всегда, всегда!.. — недовольно повторил он. — Муха, и та зудит, если ей стекло лететь не дает. А мы ведь не мухи. Неужели ты всегда ровная? Я не ровный. Я сейчас не знаю, что сделал бы…

Володька вскочил с места, гикнул, разбежался, его красные трусы подпрыгнули над синим зеркалом воды. Бросившись в воду, он больно ударился животом. Кто–то за ивняком засмеялся.

— Вот бы с вышки так! Наверняка без печенки вынырнешь.

Ирочка поняла, что Володька совершенно не умеет плавать. Не умеет как следует читать, не умеет разговаривать с девушкой, не умеет плавать… Ей снова привиделся тот, о котором она тайно мечтала, герой ее романа, ее идеал. Как далеко до него было этому парню в красных трусах!

— Иди сюда! — звал ее из воды Володька. — Боишься? Запросто утоплю.

— Ты?

— Иди, иди. Утоплю!

— А может, я тебя?

— Попробуй.

Чтобы показать свою удаль, он перекувырнулся в воде.

Ирочка поднялась, и Володька увидел ее сквозь слепящие искры речной воды. Она была белее песка, светлее воздуха, нежнее неба.

— Невеста! — прошептал Володька, пока Ирочка была далеко.

А Ирочка разбежалась, как это делают опытные спортсменки, и нырнула без всякого шума. Она оставалась под водой бесконечно долго. Володька, уже не знавший, где ее искать, вдруг увидел, как она выбиралась из воды на противоположном берегу.

Он радовался ее молодости, легкости, силе.

— Сдаюсь! — крикнул он. — Утопишь!

— То–то!

Они звонко перекликались, словно вокруг никого не было.

Ирочка подплыла к нему. Она кружила рядом, не приближаясь к Володьке.

— Что ж, топи.

— И утоплю.

Он стоял по плечи в воде, уверенный, что Ирочка не может сдвинуть его с места. Ирочка кружила рядом, не приближаясь, и смеялась чему–то. Лицо ее было веселым, глаза — лукавыми. Володька тоже смеялся.

— Что ж не топишь?

— А ты не стой столбом–то!

— Что же мне делать?

— Ты, оказывается, трус!

Вот тебе и раз! Он не хотел приближаться к ней, уважая ее молодость и стыдливость, а она… Ну, погоди ты! Володька сделал сильный рывок, оторвался, от дна и поплыл. Сквозь шум воды он слышал, как Ирочка сказала:

— А ты говорил, не умеешь.

Он плыл, не умея плавать. Его влекли к ней самолюбие и гордость.

Ирочка была уже рядом. Он поднял руку, чтобы схватить ее за плечо, а потом так расправиться с ней, чтобы навсегда забыла дразниться! Но в ту же секунду цепкие руки схватили его голову и потащили под воду. Неужели она? А кто же еще! Он хотел освободиться, но не было точки опоры, сила не помогала. Оказавшись под водой, Володька испугался не на шутку. Он хлебнул вязкой речной воды. Между тем Ирочка топила его по всем правилам игры, не замечая, что Володьке плохо и он вот–вот захлебнется.

Когда Ирочка наконец отпустила Володьку, силы его были на исходе. Он еле–еле выбрался на поверхность. На лице его застыло выражение обиды и горя. Он пережил смертельный испуг.

— Володя, ты что?

Он не ответил. Не было сил, да он и не знал, что говорить. Надо было обругать ее за такие шутки, а как обругаешь. Еще хуже будешь выглядеть. Вдобавок она назвала его так участливо — Володя.

Кое–как переведя дыхание, он наконец пробормотал:

— Поддался я тебе. А то бы…

— А то бы? — переспросила Ирочка, и лицо ее опять стало веселым и лукавым. Кажется, она вовсе не понимала его состояния. А что он мог ей сделать? Ничего. Она сейчас же нырнула бы и вынырнула на том берегу.

Бедный Володька не знал, что было в эту минуту у Ирочки на уме. А Ирочка вспоминала, как он впервые явился ей в образе марсианина, и думала о том, что любит его, хотя он и ничего не умеет. Вот ведь беда какая! Любит и объяснить себе не может, за что!

Вот он стоит по плечи в воде, а плечи как у боксера. Мокрый чуб на лбу делает его лицо новым и незнакомым. Вот он отворачивается от нее, униженный и оскорбленный… А ей становится смешно. Смешно, и все тут. Ей девятнадцать, и она не может не смеяться.

Володька думал, что Ирочка над ним потешается. Поймать ее и как следует поколотить он не хотел и не мог. Напустив на себя равнодушный вид, Володька вышел на берег, закурил и снова растянулся на песке. Ирочка плавала вдоль берега и что–то вполголоса напевала.

Синева теперь пропала. Мир стал обыкновенным. Как все на свете меняется. Володька слышал, как в кустах ивняка переговаривались какие–то люди.

— Парень стушевался.

— Стал пузыри пускать.

— Так и в жизни бывает. Встретишь такую — тоже начнешь пузыри пускать.

— Бывает. Налей–ка по этому поводу.

Володька томился. Ему хотелось к Ирочке. Было до горечи обидно, что он стушевался. А Ирочка, что называется, ушла в себя. Ей было хорошо, как во сне, когда летаешь. Это поэтическое ощущение она любила, как никакое другое. Она и не думала, что сегодняшнее посрамление Володьки было случайностью, которая потом покажется ей закономерной.

Не такие еще посрамления ожидали Володьку.

Глава пятнадцатая

Емельян Пряников женится

Войдя в общежитие, Володька увидел Пряникова.

Емельян согнулся над столом и чистил огромную селедку, впившись пальцами в ее жирную лоснящуюся спину. Красное, с рыжими конопатинами лицо, которое он поднял на Володьку, было столь же озабоченно, как и вся его фигура. Володька вдруг почувствовал страшную зависимость Пряникова и от этой селедки, и от той жены с квартирой, которая пока существовала только в его несбыточных мечтах. «Собственник, раб», — отчетливо и резко подумал Володька.

Он не хотел обращать внимания на Пряникова. Было уже около девяти часов вечера, он устал и хотел спать. Но кого ждали закуски, расставленные на столе? Уж не собрался ли Емельян и впрямь жениться? Что–то у него случилось, это было ясно. Не такой он человек, чтобы зря накупить закусок и заправить водку лимонными корками.

Володька вспомнил, как Пряников осторожно выспрашивал ребят, когда они думают вернуться в общежитие после выходного. Володька зачем–то соврал, что вернется в понедельник утром, а Стражников и Чувилин действительно собирались до понедельника на подмосковное море.

Увидев на пороге Володьку, Пряников потемнел и с беспокойством посмотрел на закуску. Володька перехватил его взгляд, и ему сделалось весело. Перед его глазами еще светился синий бездонный мир, он еще видел Ирочку в синих солнечных брызгах… А тут Пряников беспокоился за свою закуску. Раб… Собственник…

— Богато гуляешь, — усмехнувшись, сказал Володька. — Гостей ждешь, что ли? Считай меня первым.

Пряников опять принялся за селедку. Лица его не было видно.

— Садись, — отозвался он с неожиданной кротостью. — Я не жадный. — Он глянул на Володьку, думая о чем–то своем, и сосредоточенно добавил: — Пригодишься.