— Никто! Она — никто!

…Поезд замедлил ход. Люди стали подниматься со своих мест, румяная женская физиономия куда–то пропала. Ирочке не хотелось больше спорить, а Володька даже был благодарен незнакомой женщине, оборвавшей этот неприятный ему спор.

Вот и все, что, между прочим, произошло в утреннем дачном поезде, когда Ирочка ехала с Володькой в гости к старикам.

Глава четырнадцатая

На даче до вечера

Ирочка увидела Ивана Егоровича за «сто километров». Он сидел на пне под тонкой березкой и оглядывал поезд своими голубыми, как дачное небо, глазами. У Ирочки сейчас же пропал тот неприятный осадок, который остался от слов вагонной толстухи. Володька тоже хорош! Слушал с удовольствием. Муж! Ирочке очень хотелось смазать его по самодовольной роже! Но она увидела Ивана Егоровича и забыла обо всем. Ей было радостно, что он живет на свете и теперь встречает ее.

Она побежала к нему. Володьке тоже было приятно встретиться с Иваном Егоровичем, но зачем же бежать? Он степенно дошел до изгороди дачного поселка. Здороваясь с Володькой, как со старым знакомым, Иван Егорович подмигнул ему, а Ирочка перехватила этот сигнал и строго сказала:

— Не моргай, дядя, ничего не будет. Он мне слово дал.

— Слово дал, — тонко усмехнулся Иван Егорович. — Не муж, чай!

Ирочка содрогнулась. Опять это слово! Как отвратительно усмехнулся дядя! Знала бы, ни за что не взяла бы сюда Володьку. А он опять что–то вообразил и состроил немыслимо пошлую гримасу.

— Зачем такие пошлости говорить? — строго спросила Ирочка.

Иван Егорович легко вздохнул, будто прощал ей что–то.

— Ладно.

Ирочке, конечно, только показалось, что Иван Егорович отвратительно усмехнулся, а Володька состроил пошлую гримасу. Когда Иван Егорович пошутил, Ирочка показалась Володьке невестой, его невестой, и его охватило такое чувство, какое нельзя было выразить словами. А Иван Егорович подумал, что любовь у ребят дошла до самой кроны той березки, под которой он их ждал, и теперь, сказал он себе, уж ничего не поделаешь.

Пока Ирочка сердилась, они дошли до знакомой низенькой калитки, и здесь Ирочку пронзили черные с зеленью глаза Нины Петровны. Ирочка, однако, справилась с властью этих глаз и ответила тетке таким кротким взором, словно ей было не девятнадцать, а всего десять лет.

— Ну, здравствуй, племянница!

— Здравствуйте, тетя!

— Первой надо здороваться.

— Не успела.

— Ждала, не дождалась.

Иван Егорович посмотрел на Володьку. Тот суетливо снял свою соломенную шляпу и стал кланяться. Иван Егорович даже присвистнул от досады. И этот пойдет под башмак! Вот царица, леший тебя задери!

— Работаешь, девочка?

— Работаю.

— Ну как?

— Очень довольна.

— Чем?

— Тем, что работаю.

— Какая у нас работа, — искательно вставил Володька, — ничего увлекательного.

Тетка посмотрела на него безмерно холодно.

— Работа не должна быть увлекательной.

— Да, да! — все так же искательно пробормотал Володька. — Конечно!..

— Работа должна быть работой. Не следует путать работу с увлечениями.

Володька, усиленно соображая, посматривал то на Ивана Егоровича, то на Ирочку. Концепции Нины Петровны были им давно знакомы, а он думал: «Черт ее знает, эту страшную бабу, может быть, она и впрямь знает то, о чем говорит».

— А то, — продолжала Нина Петровна своим режущим слух голосом, — подайте им увлекательную работу! Зажгите их! Ересь! Нянькой работать в больнице, как, по–вашему, увлекательно? Судно из–под умирающего выносить! Это вас может зажечь? А без нянек мы больных гноить будем. Не приучайте себя к пустым понятиям. Увлекательно, не увлекательно… Ересь!

Все молчали. Володьке хотелось есть. Откуда–то вместе с голубым ветерком доносились ароматы пахнущего пирогом праздничного детства.

— Пожалуйте на терраску, дорогие гости, — пригласил Иван Егорович. — Стол накрыт.

Стол был накрыт не богато и не бедно, а в меру. Посреди стола стоял обязательный винегрет, который Нина Петровна готовила невероятно острым — с горчицей, горьким перцем, пикулями и со специально выбранной самой злой селедкой. Ее винегрет неизменно вызывал много разговоров за столом. Нового человека кидало от него в жар, привычный же едок относился к нему с веселым ужасом. Иван Егорович признавал этот винегрет как тонкую закуску после рюмки водки, но больше любил натуральный студень, без городских фокусов, с хрящами и смоленой кожицей говяжьих ног. Припасы для студня он всегда доставал сам. Колбасу он покупал ленинградскую, с чесноком и без жира, сыр — самый дорогой, хоть и понемногу. Нина Петровна и Иван Егорович были людьми городскими и не умели много заниматься праздничными яствами, но все же без торжественного воскресного пирога садиться к столу не любили. Запах этого пирога и воскресил в душе Володьки праздники станичного детства. Он с восхищением посмотрел на стол, потом перевел взгляд на Ирочку.

— Вот она… — заговорил Володька и кивнул на Ирочку.

— У меня имя есть.

— …она, — не сдался Володька, — укоряет меня, что мы с ребятами по ресторанам бегаем. А мы не бегали бы, если бы жили, как люди. Я с детства за таким столом не сидел.

Володька забыл или приврал сознательно: Сонина мама не раз угощала его пирогами и наливками. Но сейчас он не должен помнить о Соне. Иван Егорович поддержал Володьку, но Нина Петровна резко сказала:

— Ересь!

Все притихли.

— Ты, парень, считаешь, что по ресторанам слоняются только те, у кого дома ничего нет. Ересь! Вас в рестораны с жиру тянет.

— Мы о другом говорили, — строго и значительно сказала Володьке Ирочка. Он покорился: «Молчу».

Нина Петровна посадила Володьку против себя. Она так откровенно изучала его, что он стал самому себе казаться виноватым и с минуты на минуту ждал какого–то суда. Он крепился, ища поддержки у Ивана Егоровича, но тот не обращал внимания на очередную интермедию, как он называл про себя коварные приемы своей супруги. Ему хотелось спокойно, по–человечески позавтракать.

— Что же ты? — сказала ему Нина Петровна. — Разлей. Мне не надо. Ире тоже.

— А тебе почему не надо?

— Не надо, и все.

— Слушаюсь!

Иван Егорович не без удовольствия исполнил приказание.

— О чем же вы говорили? — спросила Нина Петровна, возвращаясь к прерванному было разговору.

— Не стоит, тетя, — просительно ответила Ирочка.

— Я догадываюсь.

— Тем более…

В ту минуту, когда Иван Егорович поднял рюмку, чтобы чокнуться с Володькой, Нина Петровна зловеще произнесла:

— Догадываюсь. Алкоголизм — бич человечества…

Рюмки их так и не соприкоснулись. Иван Егорович поставил свою на стол.

— Правильно. Но зачем же под руку? Опять же гость…

Иван Егорович хотел сказать, что можно отбить у гостя охоту к вину, но не договорил. Володька выпил, не обратив никакого внимания на слова Нины Петровны. Никто не знал, что у Володьки выработалась в мозгу защитная пленка, именуемая иммунитетом, к громким и общим словам. Нина Петровна посмотрела на Володьку с нескрываемым презрением. Она сказала ему, чтобы он пил и ел на здоровье, и предрекла ему неизбежную преждевременную смерть от алкоголизма. Володька ел, пил и смеялся, как счастливый дикарь среди цивилизованных людей. Он не верил, что преждевременно умрет от алкоголизма. Нина Петровна, однако, настаивала на своем и рассказала страшную историю о патологическом опьянении. К ним в больницу недавно доставили солидного семейного человека, который в приступе патологического опьянения натворил у себя дома черт знает что. Его связали, а он плевал в людей кровавой пеной и ругался, как последняя скотина. Утром, придя в себя, он плакал от стыда и смертельной тоски. Милиция не пощадила его солидности, и прямо из больницы он отправился отбывать две недели, положенные ему по закону.

Володька задумался.

— Патологическое… Это как же случается? — внимательно спросил он.