— Спасибо, Дин, за информацию. Я сейчас стараюсь поменьше заниматься политикой, — слукавил Джонсон, — смотрю по телевизору только бейсбольные матчи. Еще раз спасибо, Дин, рад был слышать ваш голос.

— До свиданья, господин президент, желаю, чтобы команда, за которую вы болеете, постоянно одерживала победу. Всего хорошего, сэр.

Через месяц эту же тему обсуждали еще два человека — полковник Мэрфи, только что вернувшийся из Сайгона, и генерал Уэстморленд, занявший пост начальника штаба сухопутных сил США.

— Ну что, Джим, — сказал генерал после теплого приветствия, — ты, наверное, торжествуешь?

— Не вижу для этого основания, сэр.

— Как же? Твое предвидение сбылось. Дружок повара, который отравил наших морских пехотинцев, видимо, подготовил конституцию нового государства в Южном Вьетнаме, — засмеялся Уэстморленд.

— Видимо, так, господин генерал, видите: дыма без огня не бывает.

— Признаюсь, Джим, что я был не прав тогда, осмеяв твои предположения.

— То были не мои предположения, а обычные разведывательные данные, которые я обязан был собирать и учитывать, какими бы бредовыми они ни казались.

— Ну ладно, Джим, не обижайся, что я тогда действительно назвал идею бредовой. Да разве бы мне поверили, сообщи я о ней в Вашингтон? А кстати, ты не знаешь, где резиденция нового правительства?

— Нет, сэр. Если бы мы установили, генерал Абрамс, как сделали бы это и вы, бросил бы туда весь воздушный флот.

— Я всегда говорил, Джим, и ты не можешь сказать, что я пристрастен: наша военная разведка работает с низким коэффициентом полезного действия. Я могу понять, что бывает трудно установить, где прячутся отряды Вьетконга, но не обнаружить до сих пор местонахождение правительства! Это же не мифическое образование, я полагаю?

— Нет, не мифическое. Оно уже издает свои декреты, обращается к населению с призывами, проводит реформы.

— В Вашингтоне сообщение о новом правительстве встречено — как бы тебе сказать поточнее? — нервозно. Говорят, что война во Вьетнаме теперь может принять несколько другой характер, особенно после того, как стало известно, что это правительство признало уже два с лишним десятка стран. Я-то думаю, что война будет идти тем же путем, что и раньше, а вот в Париже Лоджу придется сложнее. Разговаривать надо с представителем не какого-то Фронта освобождения, а правительства, получившего в определенном смысле международное признание. Как ты думаешь?

— Точно так же, сэр. Видимо, президенту Никсону надо искать какое-то противоядие. А это ведь чертовски трудное дело.

Белый дом действительно лихорадило. Не успевало закончиться одно совещание, как начиналось другое. Двери кабинета президента не закрывались. От президента выходили военные самого высокого ранга, ведущие дипломаты, особенно специалисты по Азии и Дальнему Востоку, известные юристы, политические деятели разных поколений. От каждого из них Никсон хотел услышать что-то дельное, полезное, даже ошеломляющее, рвущее рутинные линии прежней внешней политики, которая, как он говорил в своих предвыборных речах, себя не оправдала, привела американское общество к тому, что его терзают страхи перед потерями куда более тяжелыми, чем потери материальные, — потери духа.

Президент Никсон отправлялся в свою первую зарубежную поездку, и начать ее он решил со стран Азии, где хотел показать свой «новый курс», свои «новые рубежи», которые выведут Америку из тупика. Задолго до этого многоопытные специалисты составляли проекты речей иногда с прямо противоположными предложениями, но президента это устраивало, он как бы видел свое ближайшее окружение в разрезе: кто чем дышит, у кого какие мысли, какое настроение, оценки нынешней ситуации и прогнозы на будущее. Профессор Гарвардского университета Генри Алфред Киссинджер, которого президент сделал своим помощником по вопросам национальной безопасности, рвущийся играть главную роль в определении внешней политики Белого дома, выдвинул наиболее отвечающие мнению президента концепции, особенно в отношении вьетнамской проблемы. Но и в них было еще не все продумано до конца, оставались неясными некоторые важные аспекты. Приходилось самому достраивать недостающие этажи, населять их своими творениями. Опытный юрист, он хорошо понимал, что не может отказаться от всего, что так резко критиковал перед выборами. Предвыборная кампания — одно, а жизнь — совсем другое. Говоря на митинге, что с вьетнамской войной надо кончать, что американский народ не желает больше гибели своих сыновей в болотах и джунглях Вьетнама, Никсон играл на чувствах избирателей, хотя сам-то он знал, что американскому народу еще долгое время придется нести трагическое бремя войны. Но он думал, что потом, когда выборы останутся позади, а война будет продолжаться, у него еще будет время обновить идеи и сделать их привлекательными для одних и удобными для других.

Помимо обслуживающего персонала, помощников и советников, президента сопровождало около сотни корреспондентов газет, телевидения, радио — как американских, так и иностранных. Им предстояло освещать «исторический визит», поскольку ни у кого не было сомнения, что президент изложит программу, которая может поставить историю с головы на ноги. Среди журналистов царило оживление, каждый хотел выведать у собеседника то, чего не знал сам и что пролило бы хоть лучик света, дало бы хоть грамм достоверного материала о том, что думает президент. Остальное можно было бы домыслить. Но разговоры вертелись вокруг пустой бочки, из которой нельзя было получить даже одной спасительной капли: одни предположения. Они были остроумны, оригинальны, в высшей степени вероятными, поскольку обсуждали их люди, хорошо знающие проблемы, мучающие Белый дом, — но все-таки предположения.

Рональда Зиглера, помощника президента по связи с прессой, вышедшего из салона президентского самолета, журналисты атаковали так, что он взмолился.

— Gentlemen of the Press[3], — поднял он руки вверх, — сядьте на свои места — и выпьем по стаканчику виски. Это самое лучшее, что мы можем сделать, чтобы скоротать время.

— Рон, — перебили его, — неужели президент не выйдет к нам и не поделится своими мыслями?

— А разве вам недостаточно моего выхода? И я пришел сообщить вам самую главную мысль президента.

Блокноты, автоматические ручки, портативные магнитофоны, фотоаппараты и кинокамеры — все было взято на изготовку. Сейчас будут сказаны слова, которые станут заголовками в газетах, новостью номер один для телевизионных компаний, хлесткими ходами радиокомментаторов.

— Ну, не тяни, Рон, выкладывай.

— Итак, господа, — торжественно начал Зиглер, — президент просил меня передать вам, что он имеет твердое намерение — это сообщаю для вас совершенно официально — в течение всего визита не отвечать ни на один вопрос журналистов.

Что тут началось! Даже могучий «боинг», кажется, чуть покачнулся от беспорядочных перемещений журналистов. Их крики заглушали рев моторов. Из салона президента вышел массивный телохранитель, чтобы успокоить корреспондентов, но, увидев, что творится в салоне, так и не произнес ни слова и остался стоять с открытым ртом. Зиглер, подняв руки, с бесстрастным выражением на лице, спокойно наблюдал за бурной вспышкой недовольства. Он хорошо понимал этих ребят, но ничего сделать для них не мог.

— Ты над нами издеваешься, Рон? — прорвался сквозь невообразимый гвалт чей-то голос.

— Ничего подобного, господа, — спокойно произнес он, когда наступила относительная тишина. — У вас будет достаточно пищи, это я вам обещаю. Только, пожалуйста, учтите пожелание президента. Он встретится с вами в конце визита и ответит на все вопросы, даже самые каверзные, а до этого старайтесь обстоятельно и — желательно — без лишних домыслов рассказывать своим читателям и слушателям, о чем будет говорить президент со своими партнерами в азиатских странах. Еще хочу сообщить, что первую посадку наш самолет совершит в Аганье, главном городе на острове Гуам. Надеюсь, не все из вас забыли географию, которую изучали в школе?