— А президент?

— Президент? — горько усмехнулся министр. — Президент делает вид, что чем-то руководит, а сам рассматривает карту, подыскивая место, где можно найти убежище.

— Вы слишком беспощадно судите, господин министр.

— У нас не осталось времени для более вежливых выражений. Прощайте, господин посол. Вряд ли жизнь предоставит нам возможность встретиться еще раз.

Посол начал что-то говорить, но министр перебил его:

— Прощайте, господин посол, — повернулся и вышел из кабинета.

Мартин, вернувшись в посольство, долго сидел в глубокой задумчивости, а потом вызвал шифровальщика и передал ему телеграмму на имя президента США. «Войска противника, более мощные, чем правительственные силы, — сообщал он, — со всех сторон подходят к Сайгону и имеют возможность в течение одной или двух недель окружить и изолировать город. Хотя правительство может усилить группировку на одном или двух направлениях, отозвав войска, например, из дельты Меконга, но это ничего не даст, кроме продления агонии Сайгона еще примерно на неделю, так как противник имеет возможность почти сразу же уничтожить эти подкрепления своими гораздо более мощными силами».

Джеральд Форд, посоветовавшись со своими помощниками, скрепя сердце послал Мартину телеграмму, не оставлявшую для надежд ни малейшего шанса:

«В связи с опасностью для жизни граждан Соединенных Штатов предлагаю немедленно начать их эвакуацию всеми видами транспортных средств».

Двумя днями позже, выступая в университете города Нью-Орлеан, Форд сказал:

— Для американцев война уже закончилась. Нет никакой возможности оказать помощь вьетнамцам. Они должны приготовиться к любой участи, которая их ожидает.

В разных районах Сайгона начали вспыхивать восстания. Из подполья стали выходить с оружием в руках заранее сформированные боевые отряды. Они захватывали органы управления старой администрации, смещали прежних чиновников, привлекая к участию в них сочувствующих Вьетконгу и ведя учет противников Вьетконга, помечая дома последних особыми знаками. Это делалось по указанию штаба восстания на тот случай, чтобы после взятия города пресекать враждебные шаги сторонников свергнутого режима. Сайгон был наводнен антиправительственными листовками, которые требовали свержения правительства Тхиеу и призывали население города подняться на борьбу с ним, подготовить почву для вступления в город армии освобождения. Отряды самообороны старались поддерживать революционный порядок, пресекать грабежи, бандитизм, которые в условиях всеобщего развала власти могли привести к серьезным кровавым столкновениям. Так, еще до освобождения города в нем уже действовали две власти: беспомощная, развалившаяся, потерявшая способность влиять на ход событий или на жизнь людей сайгонская администрация и органы революционного народа; распоряжения последних звучали весомо и достаточно убедительно.

В Сайгоне между тем началась паника. Узнав, что президент Форд дал приказ эвакуировать вместе с американцами пять тысяч наиболее близких Соединенным Штатам вьетнамских военных и гражданских чиновников вместе с семьями, город, по свидетельству одного американского корреспондента, превратился в сумасшедший дом. Сумасшествием были охвачены те, кто был причастен к войне, наживе, предательству, измене народу. Они хотели бежать в первую очередь, чтобы не оказаться перед лицом победившего народа.

Во второй половине дня двадцать первого апреля Нгуен Ван Тхиеу, как передавал корреспондент Ассошиэйтед Пресс, «со слезами на глазах» объявил, что в создавшейся обстановке он слагает с себя полномочия президента Республики Вьетнам. Долго шли споры, кому передать верховную власть. Даже в условиях тонущего корабля к ней рвалось несколько человек, в том числе вице-маршал авиации и вице-президент страны Нгуен Као Ки. Посол США Мартин, принимавший самое активное участие в обсуждении каждой кандидатуры, выбрал Чан Ван Хыонга. Этот человек был известен как ярый антикоммунист и тупой милитарист, все время требовавший вести войну до победного конца. Он даже приветствовал пришедшее в свое время из Америки известие о возможности применения атомного оружия во Вьетнаме.

В тот же день началась эвакуация американского гражданского и военного персонала из Южного Вьетнама. Она превратилась в самое страшное и беспощадное обвинение американской политики в этой стране. Американцы всех званий и должностей старались быстрее вырваться из петли, все туже затягивающейся над ними. Они знали, что силы национального освобождения заняли окраины города и скоро должны ворваться в него. Тяжелые вертолеты то и дело опускались на крыши зданий посольства, военной миссии, бывшего штаба экспедиционного корпуса, где стояли, ожидая своей очереди, толпы американцев. Между ними из-за пустяков вспыхивали споры, грозившие перейти в потасовку.

Киноленты, снятые теле- и кинооператорами, через день уже демонстрировались на экранах всего мира, показывая, в какой неуправляемый, не подчиняющийся контролю бедлам превратилась жизнь в Сайгоне в последние дни. Сначала, вроде обрадовавшись, что нет никакой власти, бывшие блюстители порядка, чиновники военной и полицейской службы бросились грабить магазины, дома, склады, виллы, покинутые богачами своими и зарубежными. Потом наступило прозрение: почему бегут американцы? Им-то меньше всего грозит приход Вьетконга. Что произойдет, если они улетят днями или неделей позже? Бежать-то надо тем, кто служил им верой и правдой. И когда это дошло до сознания «наиболее ценных для Америки» коллаборационистов, в городе началось неописуемое столпотворение. Тысячные толпы чиновников, генералов, полковников, министров и губернаторов потянулись на машинах и пешком, с узлами, чемоданами, кофрами, коробками на улицу Таншоннят, к дому № 4 — посольству США, с крыши которого вертолеты увозили счастливчиков. Чтобы протиснуться через бурлящую, ожесточенную, враждебно ко всему относящуюся массу людей, надо было иметь мужество. Улица скоро была запружена. Генералы и министры, затертые в толпе, пытались доказать свое право и требовали пропустить их к посольству: они должны улететь первыми. Их оскорбляли, толкали, били, вымещая накопившуюся злобу. Теперь потеряли значение авторитеты, чины, награды, деньги. Только одно имело реальную цену и было мечтой — место в любом транспортном средстве, которое может вырвать человека из этого проклятого места. Честь, родина, земля предков, родственные или деловые связи, полная неизвестность будущей жизни и судьба народа, за счет которого жили, наживались, создавали благополучие, даже остающиеся без родителей дети — все выброшено из затуманенной головы. И только, как о спасательном круге для утопающего, мечтали эти обезумевшие люди о месте в одном из вертолетов, поднимающихся через каждые пять — десять минут с крыши посольского здания.

От бывшего штаба экспедиционного корпуса военных советников и специалистов увозили на аэродром Таншоннят автобусы. Сюда, обгоняя, сшибая и топча друг друга, кинулись офицеры, генералы и солдаты развалившейся армии, мечтая, что и им удастся втиснуться в переполненные машины. Они пытались даже оттеснить американцев и раньше них прорваться вовнутрь, и тогда уж никакой силой они не уступили бы занятую территорию. Они готовы были стоять, сплюснутые, придавленные, не способные шевельнуть рукой и произнести слово, все равно как! — лишь бы не остаться, лишь бы не увидеть того конца, который, не задумываясь, сами приближали. Их отталкивали, били, выбрасывали из салонов. Обозленные на своих бывших союзников южновьетнамские солдаты и офицеры хватались за оружие и начинали вести огонь по автобусам. Из автобусов отвечали пистолетными выстрелами.

Дороги к аэродрому были запружены машинами, мотоциклами, велосипедами, колясками рикш, забитыми, заваленными, обвешанными чемоданами, сумками, коробками. Чем ближе к аэродрому, тем труднее было пробираться. Движение замирало, и тогда снова начиналась паника. Люди бросали вещи и бежали пешком, но сил в этой обстановке хватало ненадолго.