Она смотрит на Каса.

— Без обид.

— Без обид, — Кас клает руки в карманы, но он, кажется, не очень расстроен, что не пойдет в клуб самоубийц. На самом деле, я думаю, ему не терпится снять темную одежду и смыть макияж.

От молчания Джеймса Даллас теряет терпение, и ее скорлупа начинает ломаться.

— Пожалуйста, пойдем сегодня с нами, — говорит она, — мне нужно прикрытие, защита для мятежников от обработчиков. Я не справлюсь в одиночку. А Касу слишком часто ломают нос. В тебе, в вас обоих, — добавляет она, — есть что-то, что вдохновляет людей. Мы тут просто загибаемся. Нам нужны новые члены, а я не знаю, когда будет следующее собрание клуба.

Ее просьба, должно быть, ударила в нужное место, потому что Джеймс, не советуясь со мной, сразу кивает. Джеймс, по правде говоря, не боец. Но у него доброе сердце, и даже то, что он почти все время притворяется идиотом, не может это скрыть. Я люблю это в нем. И, чувсвуя беспокойство и страх, я позволяю ему повести меня в клуб самоубийц.

* * *

На здании нет никаких надписей. На сером каменном фасаде угрожающе блестят железные решетки на окнах, на стене вьется засохшая бугенвиллия (декоративное растение, которое может вырастать до огромных размеров — прим. перев.). Разломанная табличка над дверью намекает на то, что раньше здесь был тату-салон. Даллас указывает Джеймсу на заднюю дверь, и мы паркуемся рядом с другими машинами у входа. Так странно, что группа подростков, без всякого присмотра со стороны обработчиков, свободно идет по улице. Вкус у свободы потрясающий, как будто я вырвалась из-под надзора и упиваюсь жизнью.

У дверей клуба самоубийц стоит вышибала, парень пугающего вида, с браслетом, украшенным гвоздями, которому, похоже, нравятся чрезмерно узкие майки. Он осматривает каждого из нас, светит фонариком в глаза. Говорят, что когда болезнь — депрессия — овладевает человеком, глаза действительно меняются. И что если знаешь, что искать, можешь увидеть там смерть. Прошло совсем немного времени после нашей встречи с Лайамом в Велнес центре. Он был болен, выкрикивал мне ужасные слова. Я видела его, когда болезнь полностью овладела им, и с глазами у него было что-то не так.

Полагаю, именно это и ищет вышибала: проверяет, не станем ли мы заражать своими самоубийственными мыслями остальных. Когда Джеймса, который идет впереди, пропускают, я с облегчением вздыхаю. А когда меня пропускают следом за ним, я перестаю трястись.

Глава 5

Внутри клуба все застлано сигаретным дымом. Оштукатуренные стены больших помещений окрашены в темно-фиолетовый цвет, из-за ультрафиолетового и неонового освещения кажется, что густые тени создают эффект глубины. Мимо меня проходят люди, их болтовню заглушает музыка — тяжелая пульсация басов бьет по ушам, оглушает. Я полностью поглощена этим — я и забыла об этом, о чем-то темном внутри меня. О той части меня, которая привыкла грустить, и, быть может, все еще грустит.

Джеймс приобнимает меня за талию и указывает на свободный барный столик. Я сажусь, а он стоит рядом со мной, оглядывается по сторонам.

— По правде говоря, меня не привлекают такие развлечения, — говорит он. Похоже, он не чувствует ту печаль, что чувствую я. Его не привлекают такие вещи, и я снова вспоминаю наше утерянное прошлое и думаю, что о нем могут рассказать такие моменты, как этот. Быть может, Джеймсу никогда не было грустно. Может, это мне всегда было грустно. В какой-то момент я чувствую, что выпадаю из реальности и хватаюсь за рукав футболки Джеймса, чтобы удержаться, вернуться назад, в реальный мир.

Теперь мне нужно хорошенько спрятать свою неуверенность, потому что Джеймс целует меня в макушку головы, легонько проводит рукой по черным сетчатым чулкам и шепчет, что он скоро вернется. Я не хочу, чтобы он уходил, но ничего не говорю, и он исчезает. Здесь я чувствую себя уязвимой, обнаженной. Напротив меня, в кабинке, сидит парочка, они целуются, тесно прижавшись друг к другу, и не обращают внимания на остальных. Я отвожу глаза, но замечаю в толпе потерянные взгляды. Я читала листовки Программы, те, что моя мать оставляла у телефона. В Программе говорят, что зараженные обычно выказывают все признаки ненормального поведения, включая половую распущенность, гнев или депрессию. Может, добрым докторам и не приходило в голову, что влюбленные просто хотят друг друга, злятся или расстраиваются. Это не всегда болезнь.

И когда я думаю об этом, я замечаю парня, который стоит, опершись о стену, с пирсингом в губе и на брови. Он смотрит по сторонам, и его темные волосы наполовину закрывают лицо. Может, дело в том, как он стоит или в обстановке, но его отчаяние бросается в глаза.

Я вспоминаю, где я, и внезапно музыка становится слишком громкой, воздух слишком прокуренным. Я опираюсь локтями о стол и прячу лицо в ладони. Я едва справляюсь с тревогой, которая снова всколыхнулась во мне, когда чувствую, что рядом кто-то есть.

— Ну ты и зануда, Слоан, — говорит Даллас. В руках она держит чистый пластиковый стаканчик с ярко-красной жидкостью. Очевидно, в клубе опасаются давать своим членам стеклянную посуду. Даллас медленно отпивает из стаканчика, пробегает по мне взглядом и останавливается на красном шраме на моем запястье. Зрачки у нее как булавочные головки, и я думаю, под чем она — это просто алкоголь или наркотики.

— И сколько раз ты пыталась покончить с собой? — спрашивает она.

С моих губ слетает слабый стон: ее вопрос приносит боль, которую я не могу связать с определенным воспоминанием. Но я внезапно начинаю ненавидеть ее. Я отчетливо понимаю, что она делает, как она пытается спровоцировать меня.

— Ты отлично знаешь, что мне не вспомнить, — говорю я, — но уверяю тебя, сейчас я не собираюсь кончать с собой — если ты на это надеешься.

Даллас усмехается, снова отпивает из стаканчика.

— И зачем мне это, как думаешь?

Я смотрю в сторону Джеймса, который стоит у бара, протянув деньги бармену с татуировками и подозрительно глядя на красную жидкость в стаканчике. Даллас цокает языком.

— Да ну, Слоан, — говорит она, склонившись ко мне, и мы смотрим на моего парня, — если бы я хотела Джеймса — по-настоящему хотела — чтобы получить его, мне было бы не нужно, чтобы ты умерла.

Я готова выбить стаканчик из ее рук и сказать, чтобы она протрезвела до того, как я вышибу из нее дух, но к нам подходит Джеймс, ставит передо мной стаканчик. Он даже не замечает Даллас.

— Понятия не имею, что это, — говорит он, — но тут подают только этот напиток.

— Это называется Bloodshot (аналог «Кровавой Мэри» — прим. перев.), — говорит Даллас. — Ты от него начинаешь чувствовать.

Она ухмыляется, когда Джеймс смотрит на нее через плечо, ее губы испачканы в красной жидкости. Кончиками пальцев она гладит Джеймса по плечу, а он, не убирая руку, смотрит на нее, как будто она выжила из ума.

— Увидимся позже, — шепчет она ему и уходит, а другие парни в клубе — включая и того, что стоит у стены — провожают ее взглядами. Когда Даллас уходит, Джеймс садится.

— Что, блин, с ней не так? — спрашивает он, берет стаканчик и нюхает жидкость перед тем, как сделать осторожный глоток.

— Она чокнутая, — говорю я и выпиваю из стаканчика, чтобы отбросить сомнения и тревогу. Вначале вкус невероятно сладкий, и я корчу гримасу, проглотив ее. Я не верю Даллас. Она не могла бы получить Джеймса — даже если бы я была мертва. Джеймс тяжело вздыхает, рассматривает напиток.

— Крепкий, — говорит он, отодвигая его в сторону.

Я киваю и делаю еще один глоток. Горло и грудь мне обжигает — но мне это нравится. Мне нравится, как быстро напиток заставляет мое тело расслабиться, мысли спутаться. Я допиваю и смотрю по сторонам, а Джеймс пододвигается ко мне и шепчет в ухо, и его рука ложится мне на колено.