Вслед за Бурштыном приходил вратарь нашей команды Александр Лопицкий, по-футбольному — Лопика, в свитере, в кепке, надетой задом наперед, в кожаных, наверное, еще довоенных перчатках. Потом словно из-под земли появлялся в офицерском галифе и солдатских ботинках любимец команды Зиновий Холодняк, или попросту Зяма. Играл он левым полузащитником. Городские мальчишки, которые хорошо были знакомы с Зиновием, немного хвастая этим знакомством, начинали нам рассказывать всю его биографию. Но мы и без того давно уже знали, что Зяма двадцать третьего года рождения, что он воевал командиром минометного взвода на Первом Украинском фронте, что контужен и ранен в голову, что награжден многими медалями и орденом Красной Звезды. Работал он в то время председателем райкома физкультуры и, конечно же, не мог знать, что через многие годы фронтовые ранения напомнят о себе и ему, неутомимому футболисту, врачи вынуждены будут ампутировать ногу.
Спустя несколько минут степенно и важно подходили Алексей Мудрицкий и Михаил Подлесный. Важничать им было от чего. Оба они в то время работали машинистами паровозов.
К тому же Михаил Подлесный был капитаном команды, а про Мудрицкого среди нас, мальчишек, ходила легенда, что ему, как и знаменитому Боброву, не разрешается бить правой ногой, потому что «с правой» у него удар получается смертельным. В подтверждение этой легенды Мудрицкий во время одного матча так высоко и так сильно ударил мяч, что он лопнул и упал на землю сплющенным, похожим на пустую тарелку подсолнуха. Бурштын тут же остановил встречу и, пока игроки обеих команд заклеивали возле ворот камеру, долго и строго выговаривал Мудрицкому за такой нерасчетливый и, главное, бесполезный удар.
Пока Алексей и Михаил переобувались в солдатские ботинки, на поле не выбегал, а выкатывался правый крайний нападающий Карандаш. Так за маленький рост прозвали военрука железнодорожной школы, бывшего старшего лейтенанта Андрея Науменко. Под одобрительный гул болельщиков он начинал выделывать с мячом такие фокусы, что у нас просто дух захватывало.
Вскоре появлялись и остальные игроки нашей команды: мастер из электростанции Александр Куклин, бригадир слесарей из депо Давид Белозовский, шофер из автоколонны Михаил Тимоновский и несколько ребят помоложе, которые часто менялись и которых мы знали меньше.
Сегодня все было примерно так же, с той лишь разницей, что в такой праздничный, первомайский день и футболистам и болельщикам особенно хотелось победы для нашей команды. Все с тревогой посматривали на Бурштына — что он там нынче замыслил. А тот, зажав под мышкой только что накачанный велосипедным насосом и туго зашнурованный мяч, уже выбегает на поле. Команды дружно кричат «Физкульт-привет!» и «Физкульт-ура!», и игра начинается. Летчики все в футболках с крупно написанными на спине номерами, наши же кто в чем придется: в майках, в теннисках, в матросских тельняшках; кто в бутсах, а кто в солдатских ботинках или брезентовых голубых тапочках, которые у нас в то время называли «балетками». Но это не беда — «наши» и так хорошо видят друг друга, пасы отдают точно, не мешкая, как теперь принято говорить — в одно касание.
Болельщиков у нашей команды всегда вдосталь. Несмотря на трудности с транспортом и со временем, многие ухитряются сопровождать команду на всех выездах. Но есть среди них один особый болельщик. Это художник из железнодорожного клуба Михаил Маликов. Мы все его очень хорошо знаем, да и как не знать, когда он во время каждой игры сидит на самом видном месте и, волнуясь, сворачивает и без конца мусолит в пальцах одну и ту же цигарку. После игры под лавкой мы обнаруживаем глубоченную ямку, которую Маликов незаметно для себя вырывает носком сапога. Во время войны у него погибла вся семья, сам он вернулся с фронта тяжелораненым, без глаза, и теперь у него кроме футбольной команды да еще Моти, который разносит афиши, никого нет.
Куда бы ни отправлялась команда, Маликов всегда был с ней, всегда крутил свою знаменитую цигарку, всегда рыл под лавкой сапогом яму. А какие он писал афиши об играх нашего «Локомотива»! Мотя развешивал их всегда на самых видных местах: на площади возле железнодорожной столовой, возле райкома партии, на специальном стенде возле железнодорожного клуба и, конечно же, возле базара. На футбольные афиши Маликов не жалел ни дефицитных по тем временам красок, ни полуватманских листов бумаги. Глянув на стремительно написанные без всяких предварительных расчетов и линеек буквы, на грозный восклицательный знак, хочешь не хочешь, а на матч пойдешь. Казалось, что уже в одних этих призывных буквах, в одном этом восклицательном знаке заложена будущая победа нашей команды.
Умер Маликов в конце шестидесятых годов. Над его одинокою солдатскою могилою отыграл деповский оркестр, а бывшие футболисты, к тому времени тоже уже изрядно постаревшие, сложились по двадцатке, поставили памятник.
Но все это случится еще почти через двадцать лет, а пока Маликов крутит свою цигарку, неотрывно следит за игрой, что-то кричит футболистам.
В перерыве он первый заводит разговор о новом стадионе, который методом народной стройки уже сооружается в другом конце города возле леса. Это будет один из первых, построенных после войны на Украине районных стадионов. Летом следующего года мы всей деревенской компанией прибежим на его открытие. Это будет из праздников праздник. Стадион откроет небольшой, но всем запомнившейся речью Иван Егорович Пондыхнев, который был одним из главных организаторов стройки. Потом будет концерт. На специально выстроенном посреди футбольного поля помосте выступят приехавшие из Киева Белла Руденко, Николай Гнатюк, Константин Огневой. А вечером состоится футбольный матч между деповским «Локомотивом» и киевским «Динамо». Наши выйдут на поле в новенькой форме, которую где-то раздобудет секретарь райкома комсомола, Герой Советского Союза Саша Плющ. Конечно, на победу никто не рассчитывал, даже Маликов и Бурштын. Слишком уж неравными были силы. Так оно и случилось — наши проиграли со счетом 8:1. Но все равно все были очень довольны: все-таки один гол в ворота знаменитого киевского «Динамо» наши ребята забили!
А вот кто выиграл в матче на Первое мая, я теперь уже не помню. Да это, наверное, и не важно. Главное, запомнилась сама игра, запомнился Маликов, Бурштын, запомнились многочисленные болельщики. Постепенно из города сюда, на выгон, стянулись все гуляющие. Шли поодиночке, парами, шли шумными, подвыпившими компаниями под гармошку или трофейный аккордеон. К нашей радости, появились буфеты с мороженым и ситром, и мы тут же растратили все остатки своих денег. Отыграв в городском сквере, приехал на попутной подводе оркестр, и, когда в конце игры Бурштын решительно поднял вверх обе руки, победно и торжественно грянул туш.
После футбола гуляние только начинало разгораться. Все направились к речке, еще по-весеннему холодной, как следует не вошедшей в берега. Парни, отвязав только что просмоленные лодки, пригласили девчат и отправились кататься на середину реки под железнодорожный мост, по которому время от времени проходили поезда: то легкие — пассажирские, то длинные — грузовые — с двойной тягой. Старые железнодорожники, оставшиеся на берегу, с особым вниманием и пристрастием смотрели на эти поезда, определяя даже на слух, что ладно в паровозах, а что требует ремонта и поправки.
Каждый год на Первое мая среди молодых невоевавших ребят обязательно находились смельчаки, которые пробовали купаться в студеной, едва-едва прогретой речке. Глядя на них, старые железнодорожники осуждающе качали головами, а девчата одобрительно визжали и похохатывали.
Конечно, нам хотелось посмотреть на все это: на костры, которые поздно вечером зажгут на берегу речки веселые праздничные компании, на поезда, неостановимо проносящиеся в ночи по мосту, на город, освещенный все еще сказочным для нас электричеством. Но пора было возвращаться домой…
Девчонки нас ожидали за городом на песчаной, заросшей красноталом горе. Мы тоже туда забирались и, прощаясь с городом, с праздником, в последний раз смотрели на опустевшее футбольное поле, на городскую водокачку, на трехэтажное, самое высокое в городе здание железнодорожной школы; в последний раз слушали, как играет на выгоне оркестр, как, приближаясь к станции, протяжно и гулко гудит паровоз, как перекликаются на лодках ребята и девчонки чуть-чуть постарше нас.