— Соня и я — теперь од-но! — напыщенно сорвалось у Чернова.

Лицо Соки передернулось.

— Молчи! — крикнула она любовнику.

— Нет! За-че-м мол-лчать? Вот-т еще!!! Когда гос-подин-н положения теперь я?! Соня и я — теперь одн-но!..

— Не понимаю, — дерзко усмехнулся Тобольцев. — В природе этого не бывает… Даже сиамские близнецы считались за двух людей, с совершенно определенной индивидуальностью у каждого. А вы, насколько я вижу, не приросли друг к другу…

— Прош-шу без ш-шуток!.. Мы на днях вен-ча-ем-ся… И… volens nolens[225] Катерине Федоровне придет-тся считат-ться с этим родством-м… Если она не желает, чтоб Соня от нее отреклас-с-сь сама… Д-да!.. Потому что Соня никогда не войдет-т туда, где враждебно относятся к ее муж-жу…

Тобольцев переложил ногу на ногу. Ни один мускул не дрогнул в его лице. Волнение свое он выдавал только тем, что теребил перчатку.

— Соня, от тебя я не слыхал еще ни одного слова, а пришел я сюда только затем, чтоб выслушать тебя. Ты, конечно, не дитя. Ты вольна распоряжаться своей судьбой… Я должен тебя только предупредить, как Катя смотрит на весь этот инцидент… Ты сделала в аффекте ошибку… Да! Но роковой и непоправимой ее мы не считаем. Ты можешь ехать в Петербург…

— Эт-то черт знает-т, что такое! — вспылил Чернов.

— Поступить в консерваторию, на курсы. Это дело твоего вкуса… И работать для своего будущего… Если бы оказались… последствия этой ошибки, и это вздор! Твое дитя будет всем нам так же дорого и близко, как ты сама…

Соня закрыла лицо руками и заплакала.

— Безвыходных положений не бывает, Сонечка. Когда ты захочешь вернуться в нашу семью, ты будешь принята с радостью… И ни одного вопроса… как будто ничего не было! Помни, Соня, самое главное: жизнь твоя ничем не загромождена. Все это призраки и предрассудки. Будущее перед тобой!.. Ты найдешь со временем истинное счастье и благословишь сестру за то, что в ту минуту, когда ты стояла на распутье, с отчаянием в душе, она протянула тебе руку, как друг и мать, которую она тебе заменяет… Она просит у тебя прощения за резкость свою… вызванную страхом потерять тебя и любовью… да, любовью, за которую она сама чуть не поплатилась жизнью. Я кончил…

Настала внезапная тишина, нарушаемая рыданьями Сони.

Тобольцев коснулся рукой ее колен: «Поедем со мной, милая деточка! Забудь эту ложную гордость… Катя ждет тебя».

Чернов тяжело дышал и глядел, не мигая, выкатившимися глазами на Тобольцев а. Но тут он не выдержал. Он понял вдруг, что дело его может быть проиграно. Это было так неожиданно, что он был сразу сбит с позиции. Он испугался. «Соня! — крикнул он в неподдельном отчаянии. — Да что же эт-то такое? Почем-му ты молчиш-шь? Почему ты его не прогониш-шь? Скажи ему, что ты меня любиш-шь!.. Вот и все… Разве ты меня не любиш-шь?» — жалко заторопился он.

Она молча, не переставая плакать, положила свои пальчики на руку Тобольцева, лежавшую на ее коленях. Потом, отняв от глаз платок, кинула ему взгляд, от которого сжалось его сердце. Столько в нем было любви и отчаяния!

Дух занялся у Чернова, когда он перехватил этот взгляд. Он вдруг понял все. Ноги у него ослабели разом, и он сел на стул, жалкий и растерявшийся.

Вдруг Соня поднялась: «Едем… Я хочу с нею примириться!.. Но я не останусь у вас… Мне стыдно в глаза глядеть… прислуге даже… Найди мне комнату, Андрюша…»

Чернов вскочил. Он дрожал всем телом: «Ты хо-чеш-шь с ним уехать? Ты меня бросаеш-шь?.. Я не пущу тебя!.. Не пущу!..» — С выкатившимися белками он схватил Соню за платье.

Тобольцев презрительно улыбался.

— Ты с ума сошел? — гордо крикнула Соня и ударила любовника по руке. — Как ты смеешь меня не пускать?

— Ты — моя!.. Я не уступлю ником-му над тобою своих прав-в! — кричал Чернов, задыхаясь. — Я знаю, зачем-м он тебя увозит… Ему досадно, что я тебя взял-л… Он сам об этом мечтает… О! Я вижу его насквозь!.. И тебя тоже… — Он был в исступлении. Он словно с петель сорвался. Он был даже страшен в эту минуту. — Ты не к сестре поедешь, а в номера… чтоб ему отдаться… Но я тебя задушу собственными руками!.. Ты от меня не уйдеш-шь!.. Сделай только шаг отсюда…

Соня побледнела. Тобольцев злобно засмеялся.

— Вот тебе лучшая иллюстрация будущности, которую ты себе готовишь… Еще не женившись, он заявляет о каких-то «своих правах» даже на жизнь твою… Как будто ты его собственность! Когда ты выйдешь замуж, он будет тебя бить…

— Вы лжете! — дико крикнул Чернов.

— А, может быть, тебе эта необузданность нравится?..

Соня вспыхнула. Стрела попала в цель. Ревность Чернова ее ничуть не оскорбляла, а делала его интереснее в ее глазах и даже как бы ближе.

— Успокойся, — сказала она, кладя ему руку на плечо. — Я дала тебе слово венчаться и слово сдержу. Но я не хочу скандала. Катя и Андрюша правы во всем… И я сейчас даже не понимаю, как это все дико и… безумно вышло! До свадьбы мы с тобой не будем видеться…

Чернов обхватил ее плечи и зарыдал.

— Соня, не уходи!.. Соня… Я знаю, что они тебя не отпустят-т… Если ты уйдеш-шь, Соня, я застрелюс-сь!..

— А есть ли у тебя револьвер? Я могу тебе одолжить его на этот случай…

Но эта жестокость была уже лишней. Чернов, ничего не слыша, упал в кресло. Он истерически рыдал.

Соня надела шляпу и пальто и вышла с Тобольцевым.

Когда они позвонили у подъезда, Катерина Федоровна с убитым лицом сидела у ног матери на табурете. Увидав Соню, она вскочила, ахнула и кинулась ей на грудь.

Обе сестры молча обнимались и плакали. И только в эту минуту, потрясенная до глубины души, Соня почувствовала всю силу привязанности Катерины Федоровны…

И поняла она также, к своему ужасу, что никогда не хватит у нее духу построить свое счастье на горе этой великодушной женщины! С отчаянием встретила она веселый взгляд Тобольцева… Боже мой! Во что обратится ее жизнь теперь, когда рухнула заветная мечта?.. «Лучше бы я умерла!..»

Бедная, легкомысленная стрекоза, опалившая крылышки и беспомощно гибнущая в пыли жизни, на большой дороге!.. Никогда уже не подняться ей в лазурную высь, навстречу солнцу…

XIII

Через неделю была свадьба. На приданое Сони Тобольцев затратил все, что у него оставалось. Катерина Федоровна была посаженой матерью. И в ее квартире гостям предложили чай с фруктами, шампанским и легкой закуской à la fourchette… Соня пожелала уехать на две недели на Иматру, в Финляндию, и Тобольцев с женою поднесли ей в подарок триста рублей на эту поездку. Из уважения к Катерине Федоровне, вся семья Тобольцевых, не исключая и Анны Порфирьевны, присутствовала на свадьбе и сделала подарки молодой. Были приглашены Конкины и Засецкая с «мужем»… Все знали, конечно, о скандале, о болезни Катерины Федоровны, но все делали вид, что очень довольны. И разве, по их понятиям, брак не покрывал все?.. Соня сохранила уроки и брала отпуск на полмесяца.

Катерина Федоровна плакала, но тоже в душе находила, что такой исход самый приличный. Все, что возражал ей по этому поводу Тобольцев, казалось ей диким и чуждым. Она и не спорила. Конечно, это страшное несчастие выйти за лодыря и пьяницу и кормить его всю жизнь. Но, раз ошибка сделана, другого выхода нет…

Теперь Тобольцев жил на улице, как сердито иногда замечала ему жена. Всколыхнувшееся от волшебного слова «доверия» общество расшевелилось, как змея после долгой спячки, отогретая жаром солнца, улыбкой весны. Тобольцев с любопытством наблюдал за эволюцией обывателя, который рос, как в сказке, не по дням, а по часам… Образовались политические кружки и салоны.

— Ах! Теперь не до театров, не до благотворительности! — горячо говорила ему Засецкая. — Теперь нужны банкеты и политические салоны… Пора нам организоваться!..

Тобольцев посмеивался над этими новыми увлечениями тоскующей барыньки. Но и в этом он видел интересный симптом.

Спектакли и концерты устраивались в пользу партий. Все «общества», даже самые невинные, даже самые далекие от политики, оживились вдруг. Это был предлог собираться, обмениваться мнениями, выносить резолюции, организовать союзы, пока только для помощи заключенным. Тобольцев, по старой привычке, шел делиться всеми впечатлениями к матери и Лизе. Лизу он брал с собой на интересные реферераты и заседания.