Полет слепых неразличим во мгле,

Сворачивают в сторону кометы,

И падая с планетой, шепчем: где ты?

Единственной своей на всей Земле.

Сухие губы окунув в любовь,

Украсть у вечности всего секунду счастья,

Целуя тонкие прозрачные запястья,

Обжечься сердцем о свою же кровь.

Увидеть в запрокинутых глазах,

Как звезды с неба льются нам навстречу,

Губами прорисовывая плечи,

Тонуть дыханьем в мягких волосах.

И понимать, и знать наверняка,

Что остановок у Земли не будет,

И все же жаль, что нас она забудет,

Кружась и улетая сквозь века…

Осенняя скрипка

Осенняя скрипка – прозрачная мука

Прощального взмаха листвы,

И лес засыпает, и в золоте звука

Рождаются зимние сны.

Печально паденье, тревожно касанье…,

Но как же цветет листопад!

И красок беспечных легки обещанья,

Что птицы вернутся назад.

Я сам в это верю – а как же иначе?

Без них не запахнет весной…

Осенняя скрипка страдает и плачет,

И кружится в вальсе со мной.

Мы с нею похожи – я листиком тоже

Готовлюсь в последний полет,

И жизнь, словно лето, построчно итожу

Под музыку искренних нот.

Осенняя скрипка, сквозь рыжие пряди

Умеренно-теплых лучей,

Как хочется мне в твоем ярком наряде

Войти в осень собственных дней!

Кленовой звездой или алой рябиной

В ладонь опуститься без слов,

Чтоб кто-то меня сохранил для любимой

Охапкой осенних стихов.

Волшебница-осень, симфонией грусти

Срываясь со струн золотых,

Уже никогда никуда не отпустит

Меня из объятий своих…

Я привыкаю

Я привыкаю жить без лета,

Без эха птичьих голосов,

И так уютно томик Фета

Ложится в изголовье снов…

И так спокойно отчужденье

Свинцовой грусти в облаках –

Остановись, шепчу, мгновенье…

Хоть паутинкой на губах.

Коснись меня прозрачной нитью,

Поймай пунктиром серебра,

И как вино я осень выпью,

И как костер сгорю дотла

В ее неистовых красотах,

В ее бездонной синеве,

Когда туманы на болотах

Рисуют белым путь зиме.

В ее коврах из листопада,

Где алым – гроздья бузины,

Мне спрятать бабочку так надо

В тепле, до будущей весны…

Вплести в кленовые распятья

Прожилок ленточку души,

И будет лес листву, как платья,

Снимать, смущаясь наготы.

И я с себя сдираю кожу

Обид, тревог и суеты –

Добро в себе лечу и множу

Прикосновеньем красоты…

Лето в разгаре

Лето в разгаре, а листья уже пожелтели,

Первые листья, уставшие ждать тишины,

Крылья бы им, и они бы тогда улетели

В дальние страны, где долгие зимние сны.

Я бы за ними..., мне выспаться хочется тоже -

Только во снах становлюсь я на время собой,

Но возвращаюсь обратно, где всё непохоже,

Где всё не так в этой жизни, и где я чужой.

Плачут рассветы холодной росою на травы,

Трогает осень ночами поверхности вод,

Там, за дождями поймём мы как были неправы

По отношению к тем, кто нас любит и ждёт.

Мне бы напиться дождями, умыться росою,

Смыв с себя пепел чужих и взаимных обид,

Только вот знаю, что там, над моей головою,

Может быть кто и поверит, но вряд ли простит.

Ветер сдувает с ладони песчинками годы,

Сфинксы молчат, и бездонно молчанье веков,

Где-то за будущим эхом слепой непогоды

Прячется голос моих не озвученных слов.

Я бы сейчас мог бы выкрикнуть это сильнее,

Только зачем, если хочется стать тишиной,

И прошептать: люди..., будьте друг к другу добрее,

Будьте с другими такими, как сами с собой...

Отцу

Вот такая беда… умирает отец,

Синеглазый, седой и упрямый –

Не зовите врачей… поздно… это конец…

Положи меня, сын, рядом с мамой.

Сколько жизнь ни живи - пролетает как миг

То ли искоркой, то ли звездою,

И молчит… и всё смотрит любимый старик

На портрет той, что ждёт за чертою.

Двадцать третью весну он висит на стене,

Двадцать третью весну – как икона…

И теперь ты его забираешь к себе

Из и так опустевшего дома.

Я уже его речь понимаю с трудом,

Обнимаю: ты мой самый-самый…

А отец через боль каждый раз об одном:

Положи меня, сын, рядом с мамой.

Там, куда он торопится, тоже весна,

И цветенью нет срока и края,

Там его обязательно встретит она –

Моя мама навек молодая.

Две косы ниже пояса, тоненький стан,

За глаза не полцарства – полмира!

Он влюбился в неё, сирота – хулиган,

Деревенский певун и задира.

Ополчилась родня – за кого?! Голодрань.

На деревне беднее и нету.

Но всю ночь пел баян: я люблю тебя, Ань!

И смолкал только ближе к рассвету…

…Мне неважно, что скажут: он всё-таки пил…

Пьянство – грех не страшнее другого,

Я люблю его так же, как маму любил -

Не святого люблю, а родного.

Умирает отец, вот такая беда,

Сердце биться в разлуке устало,

И по впалой щеке одиноко слеза –

Словно звёздочка с неба упала…

* Егоров Николай Васильевич

27. 07. 1938. – 04. 05. 2008.

Не считается ?

Не считается, если нечаянно?

Если совесть последнею стервою

Проспала во мне что-то от Каина,

Не окликнула, что же я делаю!

Не считается, если не помнится?

Не саднится в душе и не капает,

Если сука такая – бессонница

Мое горло ночами не лапает…

Не считается, если запретное

Мне до зуда глаза промозолило?

Если тварь – эта жизнь беспросветная

Ничего мне сама не позволила…

Не считается, если не спрошено,

Да и впредь никогда не узнается,

Если зубы от ужаса в крошево,

Ну, ответьте же – не считается?

Не стыдиться, не помнить, не маяться…

Все в порядке? Ну, как оно дышится?

Только вот ни хрена не прощается,

Не забудется мне и не спишется!

Это знаешь, имеет значение –

Жил ты искренно или паскудою,

И хрипел ли в петле осуждения

Чьих-то глаз беззащитных Иудою…

Расколоться б по зеркалу трещиной,

Отразиться в осколках уродиной –

Лишь бы трусом не слыть перед женщиной,

И предателем – перед Родиной.

А у Бога, по краю отвесному,

Станет поздно метаться и каяться,

Там, я знаю, все будет по – честному,

Оправдание – не считается…

А вот интересно

А вот интересно, зачем это надо –

Держать в темноте, но подталкивать к свету…

И крылышки с нимбом Эдемского сада

Вручать соответствующим трафарету?

Коварно пути параллелить веками –

Вот тот на Голгофу, а этот – попроще,

И паперти выстелив чудаками,

Хранить как зеницу нетленные мощи?

Растить каплю Солнца на стержне из воска,

По мёртвым словам отличить фарисея,

И очевидным – всё круглое плоско,

Сгибать в пополам старика Галилея?

А кто не согнулся – на хворост и серу,

Сжигая до пепла, как до озаренья,

Что если не принято божье на веру –

И душу, и тело погубят сомненья.

И прятать глаза под лампадные тени –

Безмолвны иконы на просьбы и крики,

Но если в молитве упасть на колени,

Светлей и добрее покажутся лики.

И чем беспощаднее следом потеря,

Чем глубже под дых и сильней за аорту,

Тем ближе внутри нас дыхание Зверя,