— Мне также, — вставила она, — показалось, что господин де Шарни с трудом стоял, когда ваше величество оказывали ему честь говорить с ним.

— Да, с трудом, — подтвердила гордая Андре, даже взглядом не поблагодарив графиню.

Господин де Крон, вызванный для допроса, вволю наслаждался наблюдениями над тремя женщинами, из которых ни одна, кроме Жанны, не подумала о том, что рядом с ней стоит начальник полиции.

— А с кем и из-за чего дрался господин де Шарни, сударь? — спросила наконец королева.

Тем временем Андре удалось вернуть себе выдержку.

— С дворянином, который… Но, Боже мой, это теперь совсем неважно… Оба противника в настоящее время находятся в прекрасных отношениях, так как только что разговаривали между собой в присутствии вашего величества.

— При мне… здесь?!

— Именно здесь. Победитель первым вышел отсюда минут пятнадцать тому назад.

— Господин де Таверне! — воскликнула королева, гневно сверкнув глазами.

— Мой брат! — прошептала Андре, упрекая себя, что в своем эгоизме не поняла всего еще раньше.

— Кажется, господин де Шарни дрался именно с господином Филиппом де Таверне, — заметил г-н де Крон.

Королева с силой хлопнула в ладоши, что означало у нее крайнюю вспышку гнева.

— Это неприлично… неприлично… — сказала она. — Как? Переносить в Версаль американские нравы! О нет, я не примирюсь с этим!

Андре опустила голову, г-н де Крон тоже.

— Значит, оттого, что человек рыскал где-то там с господином Лафайетом и Уашентоном, — королева подчеркнуто произнесла эту фамилию на французский манер, — мой двор превратят в арену турниров шестнадцатого столетия! Нет, еще раз нет! Андре, вы должны были знать, что ваш брат дрался.

— Я это только что узнала, ваше величество, — отвечала она.

— А из-за чего он дрался?

— Мы могли бы это спросить у господина де Шарни, который дрался с ним, — отвечала Андре, бледная и со сверкающими глазами.

— Я спрашиваю не о том, что сделал господин де Шарни, — надменно сказала королева, — а о том, что сделал господин Филипп де Таверне.

— Если мой брат дрался на дуэли, — сказала Андре, медленно роняя одно слово за другим, — то, конечно, исполняя свой долг по отношению к вашему величеству.

— Хотите ли вы этим сказать, что господин де Шарни дрался, нарушая этим свой долг по отношению ко мне, мадемуазель де Таверне?

— Я имею честь заметить вашему величеству, — отвечала Андре тем же тоном, — что говорю королеве только о моем брате, а не о ком-либо другом.

Мария Антуанетта постаралась сохранить спокойный вид, для чего ей потребовалась вся сила воли, на какую она была способна.

Она встала, прошлась по комнате, сделала вид, что смотрится в зеркало, взяла с лакированной этажерки книгу, пробежала семь-восемь строчек и бросила ее.

— Благодарю вас, господин де Крон, — сказала она начальнику полиции, — вы убедили меня. Меня несколько взволновали и спутали все эти донесения, все эти предположения. Да, ваша полиция очень хороша, сударь; но прошу вас, подумайте про это сходство, о котором я вам говорила, хорошо, сударь? Прощайте.

Она с обворожительной грацией протянула ему руку, и он удалился, вдвойне осчастливленный и вдесятеро лучше, чем прежде, осведомленный о положении дел.

Андре поняла смысл слова «прощайте» и сделала глубокий, торжественный реверанс.

Королева небрежно, но не проявляя видимого раздражения, простилась с ней.

Жанна низко склонилась перед королевой, как верующий перед алтарем, собираясь удалиться в свою очередь.

Вошла г-жа де Мизери.

— Ваше величество, — сказала она королеве, — вы назначили аудиенцию господам Бёмеру и Боссанжу?

— Ах да, правда, милая моя Мизери, правда. Пусть они войдут. Останьтесь, госпожа де Ламотт. Мне хочется, чтобы король вполне помирился с вами.

Произнося эти слова, королева следила в зеркале за выражением лица Андре, медленно направлявшейся к двери просторного кабинета.

Ей хотелось, может быть, возбудить в девушке ревность, оказывая такую милость графине, впервые оказавшейся при дворе.

Но Андре исчезла за портьерой, не моргнув, не дрогнув.

— Сталь! Сталь! — воскликнула со вздохом королева. — Да, эти Таверне точно выкованы из стали, но вместе с тем и из золота. А, господа ювелиры, здравствуйте. Что вы мне принесли новенького? Вы ведь знаете, что у меня нет денег.

XVII

ИСКУСИТЕЛЬНИЦА

Госпожа де Ламотт вновь заняла свой пост; она держалась в сторонке как женщина скромная, но напрягла внимание как женщина, которой позволили остаться и слушать.

Господа Бёмер и Боссанж явились на аудиенцию в парадных платьях. Они вошли, отвешивая на ходу низкие поклоны, пока не приблизились к креслу Марии Антуанетты.

— Ювелиры, — прервала молчание королева, — являются только затем, чтобы говорить о драгоценностях. Но вы попадаете в неудачное время.

Заговорил г-н Бёмер: оратором в товариществе был он.

— Мадам, — сказал он, — мы явились вовсе не для того, чтобы предлагать товары вашему величеству: мы опасались быть неделикатными.

— О, — воскликнула королева, уже раскаиваясь, что проявила слишком большое мужество, — ведь посмотреть на драгоценности еще не значит купить их.

— Конечно, ваше величество, — отвечал Бёмер, стараясь уловить ее мысль. — Но мы явились сюда исполнить долг, и это придало нам смелости.

— Долг… — повторила с удивлением королева.

— Речь идет опять о том прекрасном бриллиантовом ожерелье, которое ваше величество не удостоили взять.

— А, об ожерелье… Опять мы к нему возвращаемся! — воскликнула со смехом королева.

Но Бёмер остался серьезным.

— Оно действительно великолепно, господин Бёмер, — продолжала королева.

— Настолько великолепно, — робко заметил Боссанж, — что только ваше величество достойны носить его.

— Меня утешает одно, — сказала Мария Антуанетта с легким вздохом, не укрывшимся от г-жи де Ламотт, — что оно стоило… полтора миллиона, не правда ли, господин Бёмер?

— Да, ваше величество.

— И что в наше прекрасное время, — продолжала королева, — когда сердца народов охладели, как и Божье солнце, нет ни одного государя, который мог бы купить бриллиантовое ожерелье ценой в полтора миллиона ливров.

— Полтора миллиона ливров! — как верное эхо повторила г-жа де Ламотт.

— Поэтому, господа, того, что я не могла и не должна была купить, не получит никто… Вы мне ответите, что все камни его в отдельности очень хороши. Это правда; но я не стану завидовать никому из-за двух-трех бриллиантов, я могла бы позавидовать из-за шестидесяти.

Королева потирала руки с некоторым удовольствием, к которому примешивалось желание немного подразнить господ Бёмера и Боссанжа.

— Именно в этом ваше величество заблуждается, — сказал Бёмер, — и нас привел сюда долг, обязывающий сообщить вашему величеству, что ожерелье продано.

— Продано! — воскликнула, оборачиваясь, королева.

— Продано! — повторила г-жа де Ламотт, которой быстрое движение ее покровительницы внушило некоторое сомнение в искренности самоотречения королевы.

— Кому же? — спросила королева.

— Ваше величество, это государственная тайна.

— Государственная тайна? Ну, нам остается только посмеяться над ней, — весело воскликнула Мария Антуанетта. — Часто то, о чем не говорят, — это то, о чем нечего сказать, не правда, Бёмер?

— Ваше величество…

— О, государственными тайнами нас не удивишь. Берегитесь, Бёмер, если вы не поведаете мне своей тайны, то я заставлю какого-нибудь агента господина де Крона похитить ее у вас.

И она принялась смеяться от души, откровенно выразив свое мнение относительно мнимой тайны, не позволяющей Бёмеру и Боссанжу открыть имя покупателей ожерелья.

— С вашим величеством, — важно сказал Бёмер, — мы не смеем поступать как с обыкновенными клиентами. Мы явились сказать вашему величеству, что ожерелье продано, потому что оно действительно продано; и мы принуждены утаить имя покупателя, потому что покупка в самом деле совершена секретно при посредстве прибывшего инкогнито посла.