— Всегда то же самое, — отвечала старуха, — смел, как вольный воробей.

— Я тебе за сегодняшний номер куплю серьги, — продолжал журналист, натягивая на себя простыню довольно сомнительной белизны. — Что, уже много экземпляров раскупили?

— Нет еще, и сережек мне не видать, если так будет продолжаться. Помните, какой хороший был номер, где вы отделали господина де Брольи? Еще и десяти часов не было, как мы уже продали сто номеров.

— И я три раза выскакивал на улицу Старых Августинцев, — заметил Рето. — Малейший шум бросал меня в жар… Эти военные так грубы!

— Из этого я заключаю, — упрямо стояла на своем Альдегонда, — что сегодняшний номер не может равняться с тем, в котором был пропечатан господин де Брольи.

— Пускай, — сказал Рето, — зато мне не придется так часто убегать, и я спокойно буду есть свой суп. А знаешь ли ты, почему, Альдегонда?

— Нет, сударь.

— Потому что, вместо того чтобы обрушиваться на человека, я обрушиваюсь на целое сословие и, вместо того чтобы нападать на военного, нападаю на королеву.

— На королеву! Слава Богу, — пробормотала старуха, — тогда вам нечего опасаться… Если вы нападаете на королеву, вас будут носить на руках, мы продадим много номеров и у меня будут серьги.

— Звонят, — сказал Рето, прячась под одеяло.

Старуха побежала в лавку, чтобы встретить посетителя.

Через минуту она вернулась сияющая, торжествующая.

— Тысячу экземпляров, — сказала она. — Разом тысячу! Вот так заказ!

— На чье имя? — с живостью спросил Рето.

— Не знаю.

— Надо узнать: беги скорее.

— О, время есть. Ведь это не безделица — сосчитать, перевязать и уложить тысячу номеров.

— Беги скорее, говорю тебе, и спроси лакея… Это лакей?

— Это посыльный, крючник, по выговору овернец.

— Все равно, спроси, куда он понесет газеты.

Альдегонда поспешно вышла; шаткие деревянные ступени заскрипели под ее тяжелыми шагами и вскоре снизу донесся ее пронзительный голос, допрашивавший посыльного. Тот отвечал, что отнесет номера на улицу Нёв-Сен-Жиль в Маре графу де Калиостро.

Газетчик подскочил от радости, чуть не продавив матрац. Он поспешил встать и сам принял участие в выдаче номеров, которая была поручена единственному рассыльному, представлявшему собой какую-то голодную тень, более прозрачную, чем даже печатный лист. Тысяча экземпляров была прицеплена к крючьям овернца; тот исчез за решеткой, согнувшись под своей ношей.

Сьёр Рето принял к сведению для будущего номера успех сегодняшнего и решил посвятить несколько строк великодушному вельможе, который пожелал взять тысячу экземпляров памфлета, претендовавшего быть политическим. Господин Рето, говорим мы, поздравлял себя с таким счастливым знакомством, когда во дворе снова раздался звонок.

— Еще тысячу экземпляров, — сказала Альдегонда, разохотившаяся после первой удачной продажи. — А, сударь, это и неудивительно: как только дело коснется Австриячки, так все дружно откликаются.

— Тише, тише, Альдегонда! Не говори так громко. «Австриячка» — это такое оскорбление, за которое я могу поплатиться Бастилией, которую ты мне пророчишь.

— А что такого, — недовольно сказала старуха, — ведь она же австриячка, разве нет?

— Это словечко, которое мы, журналисты, пустили в оборот, но им нельзя злоупотреблять.

Звонок повторился.

— Поди посмотри, Альдегонда. Я не думаю, чтобы это пришли покупать номера.

— А из чего вы это заключаете? — спросила старуха, сходя вниз.

— Сам не знаю, мне кажется, что я вижу у решетки какого-то человека с угрожающей физиономией.

Тем не менее Альдегонда пошла отворить.

А господин Рето стал смотреть с тревожным вниманием, которое совершенно понятно после нашего описания и газетчика, и его лаборатории.

Альдегонда увидела за калиткой какого-то просто одетого человека, который осведомился, у себя ли редактор газеты.

— А что вам нужно сказать ему? — с некоторым недоверием спросила служанка.

И чуть-чуть приоткрыла калитку, приготовившись захлопнуть ее при малейшем намеке на опасность.

Посетитель вместо ответа стал позвякивать у себя в кармане монетами.

Их металлический звон радостно отозвался в сердце старухи.

— Я пришел, — сказал незнакомец, — заплатить за тысячу экземпляров сегодняшней «Газеты», за которыми приходили от имени графа де Калиостро.

— А, в таком случае войдите.

Посетитель прошел в калитку и только собирался закрыть ее за собой, как ее удержал другой посетитель, молодой, высокий, красивый, сказавший первому:

— Извините, сударь.

И, не спрашивая больше никакого позволения, он проскользнул вслед за посыльным графа де Калиостро.

Альдегонда между тем, поглощенная полученными деньгами и очарованная звоном экю, побежала к хозяину.

— Ну, — сказала она, — все идет хорошо… Вот пятьсот ливров за тысячу экземпляров.

— Примем же их с подобающим достоинством, — сказал Рето, подражая игре Ларива в недавно поставленной пьесе.

И он завернулся в довольно красивый халат, который достался ему от щедрот, или, вернее, от испуга, г-жи Дюгазон, у которой, со времени ее истории с наездником Эстли, газетчик выманил значительное количество самых разных подарков.

В комнату вошел посланный от графа де Калиостро, положил на стол маленький мешочек с экю по шести ливров, отсчитал сто штук и разделил их на двенадцать кучек.

Рето принялся старательно пересчитывать деньги, оглядывая каждую монету, чтобы удостовериться, что между ними нет обрезанных.

Наконец, убедившись, что все в порядке, он поблагодарил, выдал расписку в получении и с любезной улыбкой отпустил посланца, лукаво осведомившись у него, как поживает г-н граф де Калиостро.

Человек с экю спокойно поблагодарил, посчитав вопрос вполне естественным в таких обстоятельствах, и собирался удалиться.

— Скажите господину графу, что я к его услугам, когда он только пожелает, и прибавьте, что он может быть спокоен: я умею хранить тайны.

— Этого вовсе не нужно, — отвечал посланец, — господин граф де Калиостро — человек свободных убеждений и не верит в магнетизм. Он хочет, чтобы господина Месмера подняли насмех, и желает для своего удовольствия, чтобы приключение у чана стало известным.

— Хорошо, — раздался чей-то голос на пороге комнаты, — мы постараемся, чтобы немного посмеялись и над расходами господина графа де Калиостро.

И тут же господин Рето увидел появившегося в комнате другого посетителя, показавшегося ему значительно более зловещим с виду, чем первый.

Это был, как мы уже сказали, молодой, с крепкими мускулами господин; но Рето совершенно не разделял нашего мнения относительно его приятной внешности.

Он нашел, что взгляд и осанка у молодого человека угрожающие.

Действительно, посетитель держал левую руку на рукоятке шпаги, а правой сжимал набалдашник палки.

— Чем могу служить вам, сударь? — спросил Рето с невольным трепетом, охватывавшим его во всех сколько-нибудь затруднительных случаях. А поскольку такие случаи были нередки в его жизни, то и дрожать ему приходилось часто.

— Господин Рето? — спросил незнакомец.

— Это я.

— Пишущий под псевдонимом де Вилет?

— Это я, сударь.

— Газетчик?

— Да.

— Автор этой статьи? — продолжал спрашивать холодным тоном незнакомец, вытаскивая из кармана совсем свежий номер сегодняшней газеты.

— Действительно, хотя и не я ее автор, напечатал я, — сказал Рето.

— Прекрасно… Это совершенно одно и то же, так как если у вас не хватило мужества написать эту статью, то хватило трусости напечатать ее. Я говорю — трусости, — повторил холодно незнакомец, — так как, будучи дворянином, желаю быть сдержанным в своих выражениях даже в этом притоне. Но вы не должны понимать буквально моих слов, так как они не вполне выражают мою мысль. Если бы я точно выразил ее, то сказал бы: «Тот, кто написал эту статью, — подлец! Тот, кто напечатал ее, — негодяй!»

— Сударь! — произнес Рето, сильно побледнев.