— О сударь, сударь! — взмолился Рето, посчитав теперь человека, покончившего с ним счеты, своим защитником.

— Вы понимаете, что я не могу оставить этого господина за воротами, — сказал Шарни, — поэтому я открою ему.

— О, да это убийство! — воскликнул Рето. — Убейте меня лучше сейчас же ударом шпаги, и пусть на этом все кончится!

— Успокойтесь, сударь, — отвечал Шарни, — я думаю, что этот господин не тронет вас.

— И вы совершенно правы, — сказал с глубоким презрением Филипп, вошедший во двор. — Я и не думаю его трогать. Он получил хорошую порцию ударов, это прекрасно, а закон гласит: «Non bis in idem»[6]. Но ведь еще остались номера сегодняшнего издания, их необходимо уничтожить.

— А, прекрасно! — воскликнул Шарни. — Видите, два ума лучше, чем один. Я, может быть, и забыл бы об этом. Но каким образом вы очутились у этого входа, господин де Таверне?

— А вот каким, — отвечал Филипп. — Я расспросил в квартале о привычках этого негодяя и узнал, что он обыкновенно спасается бегством, когда ему угрожает палка. Тогда я справился, как он это умудряется делать, и подумал, что, войдя через потайную дверь, а не через обычный вход, и закрыв ее за собой, я захвачу лисицу в норе. Вам, как и мне, пришла мысль о возмездии, но, действуя поспешнее меня, вы получили сведения менее подробные, вошли в ту дверь, в которую входят все, и негодяй уже было ускользнул от вас, но, к счастью, вы нашли здесь меня.

— И я в восторге от этого! Пойдемте, господин де Таверне. Этот мошенник поведет нас в свою типографию.

— Но она не здесь! — воскликнул Рето.

— Ложь! — угрожающе сказал Шарни.

— Нет, — заговорил Филипп, — он прав, набор уже рассыпан. Здесь находится только готовый выпуск и, должно быть, полностью, кроме тысячи экземпляров, проданных господину де Калиостро.

— В таком случае негодяй разорвет все эти газеты при нас.

— Он сожжет их, это будет вернее.

Филипп одобрил этот способ получить удовлетворение и толкнул Рето по направлению к его лавке.

IX

КАК ДВА ДРУГА СТАНОВЯТСЯ ВРАГАМИ

Между тем Альдегонда, услышав крики своего хозяина и увидев, что дверь заперта, побежала за стражей.

Но, прежде чем она вернулась, Филипп и Шарни уже успели развести славный огонь первыми номерами газеты и затем побросать в него один за другим изорванные листы остальных экземпляров, которые тут же вспыхивали, как только пламя касалось их.

Молодые люди подвергали экзекуции последние газеты, когда вслед за Альдегондой на другом конце двора показались гвардейцы, а вместе с ними сотня мальчишек и столько же кумушек.

Первые удары ружейных прикладов раздавались по плитам ведущего от дверей коридора, когда загорелся последний экземпляр.

К счастью, Филипп и Шарни знали дорогу, которую Рето имел неосторожность показать им; они вошли в потайной ход, задвинули за собой засовы, миновали выходившую на улицу Старых Августинцев калитку, заперли ее на два оборота и бросили ключ в первую попавшуюся канаву.

В это время Рето, получивший свободу, звал на помощь и кричал, что его убивают, режут, а Альдегонда, видя на оконных стеклах отблеск горевшей бумаги, вопила: «Пожар!»

Фузилёры вошли в дом, когда молодые люди исчезли, а огонь потух; поэтому они не нашли нужным производить дальнейшие розыски, предоставили Рето класть себе на спину примочки с камфарным спиртом и возвратились в кордегардию.

Но толпа, отличавшаяся большим любопытством, чем стражи порядка, простояла на дворе г-на Рето до полудня, не теряя надежды на повторение утренней сцены.

Альдегонда в полном отчаянии поносила Марию Антуанетту, называя ее Австриячкой, и благословляла г-на де Калиостро, называя его покровителем литературы.

Когда молодые люди очутились на улице Старых Августинцев, Шарни обратился к своему спутнику.

— Сударь, — сказал он, — теперь, когда наша экзекуция окончена, могу ли я надеяться на счастье быть вам чем-нибудь полезным?

— Тысячу благодарностей, сударь, я только что хотел предложить вам тот же вопрос.

— Благодарю вас. Я приехал по личным делам, которые, вероятно, задержат меня в Париже некоторую часть дня.

— Меня также, сударь.

— Так позвольте же мне откланяться и поздравить себя с честью и счастьем, которое доставила мне встреча с вами.

— Позвольте и мне обратиться к вам с тем же приветствием и прибавить к этому мои пожелания, чтобы дело, из-за которого вы приехали, закончилось так, как вы того желаете.

И оба раскланялись с улыбкой и учтивостью, хотя нетрудно было заметить, что все эти вежливые слова, которыми они обменивались, были у них только на устах, а не в сердце.

Расставшись, они направились в противоположные стороны: Филипп пошел вверх к бульварам, а Шарни спустился к реке.

Они раза два или три оглядывались, пока не потеряли друг друга из виду окончательно. Тогда Шарни, спустившийся, как мы сказали, к реке, пошел по улице Борепер, затем по Лисьей улице, по улицам Большого Крикуна, Жан-Робер, Гравилье, Пастушки, Анжу, Перш, Кюльтюр-Сент-Катрин, Сент-Анастаз и Сен-Луи.

Затем он спустился вниз по улице Сен-Луи и направился к улице Нёв-Сен-Жиль.

Но по мере приближения к ней он все пристальнее вглядывался в подымающегося вверх по улице Сен-Луи молодого человека, показавшегося ему знакомым. Два или три раза он останавливался в нерешительности, но скоро сомневаться уже было невозможно: поднимавшийся в гору человек был Филипп.

Последний в свою очередь шел сначала по улицам Моконсей, Медвежьей, Гренье-Сен-Лазар, Мишель-ле-Конт, Вьей-Одриетт, Л’Ом-Арме, Розье, прошел мимо особняка Ламуаньон и наконец очутился на улице Сен-Луи на углу улицы Эгу-Сент-Катрин.

Оба молодых человека одновременно вступили на улицу Нёв-Сен-Жиль.

Они остановились и взглянули друг на друга так, что стало ясно: на этот раз они не желали скрывать друг от друга своих истинных чувств.

Снова возымели они одну и ту же мысль — потребовать объяснений у графа де Калиостро.

Очутившись у его дома, они уже не могли иметь никаких сомнений относительно планов каждого из них.

— Господин де Шарни, — начал Филипп, — я предоставил вам продавца, вы бы могли оставить мне покупателя. Я позволил вам нанести удары палкой, позвольте же мне нанести удар шпагой.

— Сударь, — отвечал Шарни, — вы оказали мне эту любезность, я полагаю, только потому, что я пришел первым, а не по какой-либо иной причине.

— Да, — продолжал Таверне, — но сюда я прихожу одновременно с вами и заранее заявляю вам, что не сделаю вам здесь никаких уступок.

— Да кто же вам сказал, что я их прошу? Я буду отстаивать свое право, вот и все.

— А в чем оно, по-вашему, заключается, господин де Шарни?

— Заставить господина де Калиостро сжечь тысячу экземпляров, купленных им у этого негодяя.

— Вспомните, сударь, что у меня первого явилась мысль сжечь это издание на улице Монторгёй.

— Хорошо, вы сожгли номера газеты на улице Монторгёй, а я заставлю разорвать их на улице Нёв-Сен-Жиль.

— Сударь, я в отчаянии, но мне придется вполне серьезно повторить вам, что я желаю первым иметь дело с графом де Калиостро.

— Все, что я могу сделать для вас, сударь, — это предложить довериться судьбе: я кину кверху луидор, и тот, кто выиграет, будет первым.

— Благодарю вас, сударь, мне обычно не везет, и, пожалуй, я буду иметь несчастье проиграть.

И Филипп сделал шаг вперед.

Шарни остановил его.

— Одно слово, сударь, — сказал он, — и я думаю, что мы придем к соглашению.

Филипп поспешно обернулся. В тоне Шарни ему послышалось что-то угрожающее, и это обрадовало его.

— А, — воскликнул он, — вот это хорошо!

— Почему бы нам не отправиться требовать удовлетворения от господина де Калиостро через Булонский лес? Это, я знаю, удлинило бы наш путь, но, по крайней мере, разрешило бы наши разногласия. Один из нас, вероятно, останется на дороге, а тот, кто вернется сюда, не должен будет никому отдавать отчета.