— Сударь, — сказал ему начальник полиции, — вы просили у меня аудиенции. Я нарочно для нее приехал из Версаля.

— Сударь, я полагал, что вам будет небезынтересно расспросить меня о том, что происходит, и, как человек, которому известны ваши заслуги и вся важность ваших обязанностей, я пришел к вам.

— Расспросить вас? — проговорил г-н де Крон, разыгрывая удивление. — Но о чем, сударь, и в качестве кого?

— Сударь, — прямо заявил Калиостро, — вы заняты г-жой де Ламотт и исчезновением ожерелья.

— Уж не нашли ли вы его? — насмешливо спросил г-н де Крон.

— Нет, — серьезным тоном произнес граф. — Но если я и не нашел ожерелье, то, по крайней мере, знаю, что госпожа де Ламотт жила на улице Сен-Клод.

— Напротив вашего дома, сударь; я тоже это знал, — сказал начальник полиции.

— В таком случае вам известно, что делала госпожа де Ламотт… Тогда не будем более говорить об этом.

— Наоборот, — с равнодушным видом промолвил г-н де Крон, — поговорим.

— О, это имело значение только по отношению к малютке Олива́, — сказал Калиостро, — но поскольку вам все известно о госпоже де Ламотт, мне нечего больше сообщить.

При имени Олива́ г-н де Крон вздрогнул.

— Что вы сказали про Олива́? — спросил он. — Кто эта Олива́?

— Вы не знаете? Эта особа очень примечательная, и я удивляюсь, что мне приходится сообщать вам о ней. Вообразите себе хорошенькую девушку: красивая фигура, голубые глаза, безукоризненный овал лица — ну, словом, тип красоты, несколько напоминающий внешность ее величества королевы.

— А, — сказал г-н де Крон, — и что же?

— Так вот, эта девица вела дурную жизнь, что огорчало меня; она когда-то служила у одного старого моего друга, господина де Таверне…

— У барона, который на днях умер?

— Именно у того самого, который умер. Она, кроме того, принадлежала одному ученому — вы его не знаете, господин начальник полиции, — и он… Но я отклоняюсь и замечаю, что начинаю надоедать вам.

— Наоборот, прошу вас продолжать, сударь. Эта Олива́, говорите вы…

— Вела дурную жизнь, как я имел честь доложить вам. Она жила почти в нищете, с одним бездельником, своим любовником, который обирал и бил ее. Словом, этот малый — такая дичь, которая чаще всего попадается вам, некий прохвост, которого вы едва ли знаете…

— Некто Босир, может быть? — спросил де Крон, довольный тем, что может показаться хорошо осведомленным.

— А, вы его знаете, это изумительно! — с восхищением проговорил Калиостро. — Отлично! Сударь, вы еще больше провидец, чем я. Так вот однажды, когда этот Босир сильнее обычного побил и обобрал эту девушку, она пришла ко мне искать убежища и защиты. По своей доброте я отвел ей первый попавшийся уголок во флигеле одного из своих особняков…

— У вас?.. Она была у вас? — с удивлением воскликнул г-н де Крон.

— Конечно, — ответил Калиостро, притворяясь в свою очередь удивленным, — почему же мне было не дать ей у себя приюта? Ведь я холост…

И он рассмеялся с добродушием, разыгранным так искусно, что г-н де Крон не заметил подвоха.

— Она была у вас? — повторил он. — Оттого-то так долго и искали ее мои агенты.

— Как, искали? — воскликнул Калиостро. — Эту малютку искали? Разве она сделала что-нибудь, чего я не знаю?

— Нет, сударь, нет; продолжайте, умоляю вас!

— Ей-Богу, я кончил. Я поместил ее у себя, вот и все.

— Да нет же, нет, господин граф, это не все, так как вы, кажется, недавно соединили имена Олива́ и госпожи де Ламотт.

— Да, из-за их соседства, — сказал Калиостро.

— Тут есть что-то другое, господин граф… Вы недаром сказали, что госпожа де Ламотт и мадемуазель Олива́ были соседками.

— О, я сказал это вследствие одного обстоятельства, которое излишне вам передавать. Нельзя же пересказывать первому сановнику королевства бредни праздного рантье.

— Вы меня заинтересовали, сударь, и больше, чем вы полагаете, потому что Олива́, которую, по вашим словам, вы приютили у себя, я нашел в провинции.

— Вы ее нашли!..

— С господином де Босиром…

— Что ж, я так и думал! — воскликнул Калиостро. — Она была с Босиром? А, отлично! Отлично! Значит, напрасно я заподозрил госпожу де Ламотт.

— Как! Что вы хотите сказать? — спросил г-н де Крон.

— Я говорю, сударь, что, заподозрив в первую минуту госпожу де Ламотт, я полностью и окончательно признаю ее непричастность к этому делу.

— Заподозрили? В чем?

— Боже милостивый! Вы с таким терпением выслушиваете разные сплетни? Так знайте, что в то самое время, когда я начинал надеяться, что исправлю эту Олива́, обращу ее к труду и честной жизни — я занимаюсь проповедью нравственности, сударь, — в это время кто-то похитил ее у меня.

— Похитил! У вас?

— У меня.

— Это странно.

— Не правда ли? И я готов был поручиться чем угодно, что это дело госпожи де Ламотт. Вот как бывают неосновательны людские суждения!

Господин де Крон приблизился к Калиостро.

— Послушайте, — сказал он, — прошу вас объясниться точнее.

— О сударь, теперь, когда вы нашли Олива́ с Босиром, ничто не заставит меня думать о госпоже де Ламотт, несмотря на ее настойчивое внимание, на обмен знаками, на переписку.

— С Олива́?

— Да, конечно.

— Госпожа де Ламотт и Олива́ общались между собой?

— Наилучшим образом.

— Они виделись?

— Госпожа де Ламотт нашла для Олива́ возможность выходить каждую ночь.

— Каждую ночь? Вы уверены в этом?

— Насколько может быть уверен человек в том, что он видел и слышал.

— О сударь, вы даете мне такие сведения, что я за каждое слово готов заплатить по тысяче ливров! Какое счастье для меня, что вы сами делаете золото!

— Я его более не делаю, это обходится слишком дорого.

— Но вы друг господина де Рогана?

— Надеюсь.

— Так вы должны знать, насколько сильно замешан в его скандальном процессе этот дух интриг, носящий имя госпожи де Ламотт?

— Нет, я не желаю этого знать.

— Но, быть может, вам известно о последствиях этих прогулок Олива́ и госпожи де Ламотт?

— Сударь, есть вещи, которые осторожный человек должен всегда стараться не знать, — наставительным тоном сказал Калиостро.

— Я буду иметь честь спросить у вас только еще одно, — с живостью сказал г-н де Крон. — Имеете ли вы доказательства, что госпожа де Ламотт переписывалась с Олива́?

— Хоть сотню.

— Какие же именно?

— Записки госпожи де Ламотт; она перебрасывала их Олива́ с помощью арбалета, который, вероятно, найдут в ее квартире. Несколько таких записок, обмотанных вокруг куска свинца, не достигли своей цели. Они падали на улицу, а мои люди или я подбирали их.

— Сударь, вы могли бы предъявить их на суде?

— Они такого невинного содержания, что я смело могу это сделать и не думаю, чтобы меня за это упрекнула госпожа де Ламотт.

— А… доказательства сговора и свиданий?

— У меня их тысяча!

— Назовите мне хотя бы одно, прошу вас.

— Вот наилучшее доказательство: по-видимому, госпожа де Ламотт нашла возможность проникать в мой дом, чтобы видеться с Олива́; я сам видел там графиню именно в тот день, когда молодая особа исчезла.

— Именно в тот день?

— Ее видел не только я, но и все мои слуги.

— А!.. Но зачем же она туда явилась, если Олива́ исчезла?..

— Я сам сначала спрашивал себя об этом и не мог объяснить это. Я видел, что госпожа де Ламотт вышла из почтовой кареты, ожидавшей ее на углу улицы Золотого Короля. Люди мои заметили, что этот экипаж долго стоял там, и, признаться, я подумал, что госпожа де Ламотт хочет окончательно увезти к себе Олива́.

— Вы бы это допустили?

— Почему бы и нет? Госпожа де Ламотт — особа с добрым сердцем, судьба к ней благоволит. Она принята при дворе. Зачем бы я стал препятствовать ей избавить меня от Олива́? Я был не прав, как вы видите, ибо кто-то другой похитил ее у меня, чтобы снова погубить.

— Так! — сказал г-н де Крон в глубоком размышлении. — Мадемуазель Олива́ жила в вашем доме?