Жанна опустила голову.

— Победы кардинала, — запальчиво продолжала королева, — многочисленны. Некоторые вызвали настоящий скандал. Это прелат-волокита, какие были во времена Фронды. Пусть его хвалит за это кто хочет, но я этого не сделаю.

— Ну, ваше величество, — заметила Жанна, ободренная этим дружеским тоном, а также состоянием чисто физического удовольствия, в котором находилась ее собеседница, — не знаю, думал ли господин кардинал о своих прихожанках в то время, как с таким пылом говорил мне о добродетелях королевы; знаю только, что его красивые руки, вместо того чтобы быть поднятыми над головой, были прижаты к сердцу.

Королева покачала головой и принужденно рассмеялась.

«Вот так-так! — подумала Жанна. — Не обстоит ли дело лучше, чем мы полагали? Не станет ли досада нашей помощницей? Тогда нам будет совсем просто».

Королева снова приняла равнодушный, полный достоинства вид.

— Продолжайте, — сказала она.

— Ваше величество своей холодностью сковывает мне язык; эта скромность, заставляющая вас отвергать даже похвалу…

— Кардинала? О да!

— Но почему же ваше величество?

— Потому, что она мне кажется подозрительной, графиня.

— Я не смею, — ответила Жанна тоном глубочайшего почтения, — защищать того, кто имел несчастье впасть в немилость вашего величества. Кардинал, ни на минуту не сомневаюсь, очень виновен, если не угодил королеве.

— Господин де Роган не угодил мне? Он меня просто оскорбил. Но я королева и христианка и, следовательно, вдвойне обязана забывать обиды.

Королева произнесла эти слова с величественной добротой, свойственной ей одной.

Жанна промолчала.

— Вы ничего больше не имеете сказать мне?

— Я могу разбудить подозрение ее величества, подвергнуться немилости и неодобрению, если выскажу мнение, несогласное с вашим.

— Ваше мнение о кардинале противоположно моему?

— Совершенно, ваше величество.

— Вы не говорили бы этого, если бы однажды узнали, как враждебно поступал по отношению ко мне принц Луи.

— Я знаю только то, что видела — его поступки, которыми он желал служить вашему величеству.

— Любезности?

Жанна молча поклонилась.

— Учтивости, пожелания, комплименты? — продолжала королева.

Жанна промолчала.

— Вы чувствуете горячую дружбу к господину де Рогану, графиня; я не буду больше нападать на него при вас.

— Ваше величество, — сказала Жанна, — мне было приятнее видеть ваш гнев, чем эти насмешки. Чувства господина кардинала к вашему величеству полны такой почтительности, что он, я уверена, умер бы, если бы видел, что королева смеется над ним.

— О, значит, он очень переменился.

— Ваше величество недавно соблаговолили сами сказать мне, что уже десять лет господин де Роган страстно…

— Я шутила, графиня, — строго перебила ее королева.

Жанна, принужденная замолчать, решилась, как показалось королеве, отказаться от дальнейшей борьбы. Но Мария Антуанетта глубоко ошибалась. Для таких женщин, как Жанна, с натурой тигра и змеи, момент, когда они отступают, лишь прелюдия к нападению: сосредоточенная неподвижность предшествует броску.

— Вы говорили об этих бриллиантах, — неосторожно сказала королева. — Сознайтесь, что вы думали о них?

— Днем и ночью, ваше величество, — подхватила Жанна с радостью полководца, который замечает роковую ошибку неприятеля. — Они так прекрасны и так пойдут вашему величеству!

— Как?

— Да, да, вашему величеству.

— Но они проданы!

— Да, проданы.

— Португальскому послу?

Жанна слегка покачала головой.

— Нет? — радостно спросила королева.

— Нет, ваше величество.

— Кому же?

— Их купил господин де Роган.

Королева сделала порывистое движение, но тотчас же сдержалась.

— А! — сказала она.

— Ваше величество, — сказала Жанна с жаром и увлечением, — поступок господина де Рогана прекрасен. Это великодушный, добросердечный порыв. Кардиналом руководило благородное побуждение. Душа, подобная вашей, не может не сочувствовать всему доброму и великодушному. Как только господин де Роган узнал — от меня, сознаюсь, — о временном финансовом затруднении вашего величества, он воскликнул: «Как! Французская королева отказывает себе в том, от чего не решилась бы отказаться жена генерального откупщика? Как! Королеве, чего доброго, в один прекрасный день придется увидеть госпожу Неккер, украшенную этими бриллиантами?»

Господин де Роган еще не знал, что их хочет купить португальский посол. Я сообщила ему это. Его негодование еще больше возросло.

«Дело, — сказал он, — уже не в том, чтобы доставить удовольствие королеве: дело в королевском достоинстве… Я знаю дух тщеславия и суетности, царящий при иностранных дворах; там станут смеяться над французской королевой, у которой уже нет денег для удовлетворения вполне законного желания. И я потерплю, чтобы насмехались над французской королевой? Нет, никогда!»

И он поспешно вышел. Час спустя я узнала, что он купил бриллианты.

— За полтора миллиона ливров?

— За миллион шестьсот тысяч ливров.

— Зачем же он купил их?

— Им руководила та мысль, что если они не могут принадлежать вашему величеству, то, по крайней мере, никогда не будут собственностью никакой другой женщины.

— И вы уверены, что господин де Роган купил их не для того, чтобы преподнести их какой-нибудь своей любовнице?

— Я уверена, что он скорее уничтожит эти камни, но не допустит, чтобы они блестели на шее какой-нибудь другой женщины, кроме королевы.

Мария Антуанетта задумалась, и на ее благородном лице можно было безошибочно прочесть все, что творилось в ее душе.

— То, что сделал господин де Роган, прекрасно, — сказала она. — Это благородный поступок, доказывающий деликатность и преданность.

Жанна жадно впитывала эти слова.

— Поблагодарите от меня господина де Рогана, — продолжала королева.

— О да, ваше величество!

— И прибавьте, что я получила доказательство его дружбы, и я, как порядочная женщина, — если выразиться словами Екатерины, — принимаю его дружбу и считаю себя обязанной отплатить за нее. Поэтому я принимаю не подарок господина де Рогана…

— А что же?

— Его ссуду. Господин де Роган, чтобы доставить мне Удовольствие, пожелал ссудить меня деньгами или служить

мне своим кредитом. Я рассчитаюсь с ним. Бёмер, кажется, спрашивал известную сумму наличными?

— Да, ваше величество.

— Сколько? Двести тысяч ливров?

— Двести пятьдесят тысяч ливров.

— Это содержание, которое дает мне король, за три месяца. Мне сегодня прислали его — правда, раньше срока, я знаю, — но так или иначе прислали.

Королева поспешно позвала своих прислужниц, которые одели ее, окутав предварительно нагретым тонким батистом.

Оставшись в своей комнате наедине с Жанной, королева сказала ей:

— Откройте этот ящик, прошу вас.

— Первый?

— Нет, второй. Видите там бумажник?

— Вот он, ваше величество.

— В нем двести пятьдесят тысяч ливров. Пересчитайте их.

Жанна повиновалась.

— Отвезите их кардиналу. Еще раз поблагодарите его. Скажите ему, что я постараюсь устроить свои дела так, чтобы платить ему по столько же каждый месяц. Мы также определим размер процентов. Таким образом, у меня будет ожерелье, которое мне так нравилось, и если мне придется стеснить себя немного, чтобы расплатиться за него, то, по крайней мере, я не стесню короля.

Она с минуту молчала, точно что-то обдумывая.

— И кроме того, я получу ту выгоду, что буду знать, — продолжала она, — что у меня есть деликатный друг, оказавший мне услугу.

Она снова остановилась.

— И приятельница, которая угадала мое желание, — закончила она, подавая Жанне руку, которую та бросилась целовать.

Затем, когда Жанна собралась уходить, королева после некоторого колебания сказала совсем тихо, как будто боялась собственных слов:

— Графиня, передайте господину де Рогану, что он будет желанным гостем в Версале и что я хочу выразить ему свою благодарность.