Жанна выбежала из апартаментов королевы не просто опьянев, но обезумев от восторга и удовлетворенной гордости.

Она прижала к груди банковские билеты, как гриф — похищенную добычу.

XXVI

БУМАЖНИК КОРОЛЕВЫ

Никто не ощутил размеров — в прямом и переносном смысле — богатства, которое увозила Жанна де Валуа, в большей степени, чем лошади, увозившие ее из Версаля.

Никогда кони, стремящиеся завоевать приз, не летели таким карьером, как эти бедные клячи, запряженные в наемную карету.

Подгоняемый графиней, кучер заставил их поверить, что они легконогие скакуны с полей Элиды и должны выиграть своему возничему два таланта золотом, а себе — тройную порцию очищенного ячменя.

Кардинал еще не выходил из дому, когда к нему явилась г-жа де Ламотт — прямо в его особняк, полный прислуги.

Она велела доложить о себе более церемонно, чем сделала это у королевы.

— Вы из Версаля? — спросил он.

— Да, монсеньер.

Он посмотрел на нее, но она была непроницаема.

Она видела его трепет, его грусть и тревогу, но ничто не возбудило в ней жалости.

— Ну что? — спросил он.

— Скажите, чего вы желали, монсеньер? Говорите прямо, чтобы мне не пришлось слишком упрекать себя.

— А, графиня, вы это говорите с таким выражением!..

— Наводящим грусть, неправда ли?

— Убийственным.

— Вы хотели, чтобы я видела королеву?

— Да.

— Я ее видела… Вы хотели, чтобы она мне позволила говорить о вас, хотя много раз выказывала свое неприязненное отношение к вам и свое неудовольствие при одном вашем имени?

— Я вижу, что если хотел этого прежде, то нужно отказаться теперь от надежды видеть исполнение этого желания.

— Нет, королева говорила со мной о вас.

— Вернее, вы были так добры, что говорили обо мне?

— Да, это правда.

— И ее величество слушала вас?

— Это требует пояснений.

— Не говорите мне больше ни слова, графиня, я вижу, с каким отвращением ее величество…

— Нет, я не заметила особенного отвращения… Я осмелилась заговорить об ожерелье.

— Вы сказали, что у меня явилась мысль…

— Купить его для нее? Да.

— Графиня, это чудесно! И она выслушала вас?

— Конечно.

— Вы ей сказали, что я ей предлагаю эти бриллианты?

— Она наотрез отказалась от них.

— Я погиб.

— Отказалась принять в подарок. Но в долг…

— В долг? Вы сумели облечь мое предложение в такую деликатную форму?

— Настолько деликатную, что она согласилась.

— Я даю взаймы королеве, я? Возможно ли это, графиня?

— Это лучше подарка, не правда ли?

— В тысячу раз лучше.

— Я так и думала. Во всяком случае, ее величество выразила согласие.

Кардинал встал и снова сел. Наконец он подошел к Жанне и взял ее руки в свои.

— Не обманывайте меня, — сказал он, — подумайте, ведь вы одним словом можете сделать меня самым несчастным из людей.

— С глубокими чувствами не играют, монсеньер, это возможно только, если человек смешон… А человек вашего положения и ваших достоинств никогда не может возбуждать смех.

— Действительно. Значит, то, что вы мне говорите…

— Истинная правда.

— У меня есть с королевой общая тайна?

— Тайна… и губительная.

Кардинал вновь подбежал к Жанне и нежно пожал ей руку.

— Мне нравится это рукопожатие, — сказала графиня, — точно мужчина пожимает руку мужчине.

— Нет, это счастливый человек — своему ангелу-хранителю.

— Монсеньер, не надо ничего преувеличивать.

— О, моя радость, моя признательность… никогда…

— Вы преувеличиваете и то и другое. Ссудить королеве полтора миллиона — ведь вам это-то и нужно было?

Кардинал вздрогнул.

— Бекингем попросил бы чего-нибудь другого у Анны Австрийской, монсеньер, когда рассыпал жемчуг по паркету королевской комнаты.

— Того, что имел Бекингем, графиня, я не смею желать даже во сне.

— Вы объяснитесь по этому поводу с самой королевой, монсеньер, так как она приказала мне передать вам, что с удовольствием увидит вас в Версале.

Это было неосторожно: она не успела еще договорить, как кардинал побледнел, словно юноша от первого любовного поцелуя.

Неверными движениями, точно пьяный, он нащупал стоявшее рядом кресло и сел в него.

«А! — подумала Жанна. — Дело еще серьезнее, чем я думала. Я мечтала о герцогском и пэрском достоинстве, о ста тысячах ливров дохода. Теперь я могу рассчитывать на княжеский титул и на полмиллиона дохода. Ведь господином де Роганом руководит не честолюбие и не алчность, а истинная любовь!»

Кардинал быстро пришел в себя. Радость — болезнь непродолжительная… Будучи человеком трезвого ума, он решил заговорить с Жанной о делах, чтобы заставить ее забыть, что он только что говорил о любви.

Она не мешала ему.

— Друг мой, — начал он, сжимая Жанну в объятиях, — что же намерена делать королева с тем займом, который вы ей предложили сделать?

— Вы спрашиваете меня об этом потому, что у королевы, как принято думать, нет денег?

— Вот именно.

— Она собирается расплачиваться с вами так же, как расплачивалась бы с Бёмером, с той только разницей, что, купи она ожерелье у Бёмера, это знал бы весь Париж, а такое было бы немыслимо после ее известной фразы о корабле; если короля это заставит только надуться, то вся Франция скорчит гримасу. Королева хочет иметь бриллианты и платить за них по частям. Вы даете ей возможность сделать это; вы для нее умеющий хранить тайну кассир, обладающий личной кредитоспособностью, которая может оказаться полезной в случае финансового затруднения у нее, — вот и все. Она счастлива и будет платить вам — не требуйте большего.

— Она будет платить! Каким образом?

— Королева, как женщина, все понимает и знает, что у вас есть долги, монсеньер; кроме того, она горда. Это ведь не какая-нибудь подруга сердца, которая охотно принимает подарки… Когда я ей сказала, что вы ссудили ей двести пятьдесят тысяч ливров…

— Вы это сказали ей?

— Почему бы нет?

— Потому что вы сразу ставите ее перед невозможностью вести со мной дело.

— Напротив, этим я дала ей способ и основание согласиться на ваши условия. «Ничего даром» — вот девиз королевы.

— Господи!

Жанна спокойно опустила руку в карман и вынула бумажник ее величества.

— Что это? — спросил кардинал.

— Бумажник, где лежат банковские билеты на двести пятьдесят тысяч ливров, которые королева с глубокой признательностью поручила передать вам.

— Неужели?

— Вся сумма здесь полностью. Я сама пересчитала деньги.

— Как будто в этом дело!

— Что вы так разглядываете?

— Я смотрю на этот бумажник, которого раньше не видел у вас.

— Он вам нравится? А между тем он ни красив, ни роскошен.

— Он мне нравится, сам не знаю почему.

— У вас хороший вкус.

— Вы смеетесь надо мной? Почему это вы заговорили про мой хороший вкус?

— Он несомненно хорош, ибо совпадает со вкусом королевы.

— Этот бумажник…

— Принадлежал королеве, монсеньер…

— Вы им очень дорожите?

— Очень.

Господин де Роган вздохнул.

— Это понятно, — сказал он.

— Но если это вам доставит удовольствие… — произнесла графиня с улыбкой, которая свела бы с ума святого.

— Вы не можете в этом сомневаться, графиня; но я не хочу лишать вас его.

— Возьмите.

— Графиня! — в порыве радости воскликнул кардинал. — Вы самая драгоценная подруга, самая умная, самая…

— Да, да…

— И мы соединены…

— На жизнь и на смерть! Так всегда говорят. Нет, у меня только одна заслуга.

— Какая же?

— Что я занялась вашими делами довольно счастливо и с большим рвением.

— Если бы у вас было только это счастье, друг мой, я мог бы сказать, что в рвении почти не уступаю вам, так как, пока вы, дорогая моя, ездили в Версаль, я также трудился для вас.

Жанна с удивлением взглянула на кардинала.

— О, пустяк, — продолжал он. — Ко мне приходил один человек, мой банкир, и предложил мне акции какого-то предприятия не то по осушению, не то по использованию болот.