Нынче вечером бар уже переполняли члены и их гости. Даже в вестибюле образовалась очередь, ожидающая свободных столиков. Портье за своим барьером по мере сил справлялся с небольшой толпой тех, кто хотел получить номер в отеле или выехать. Сбоку от барьера образовался островок багажа, ожидая, когда у измученных малочисленных рассыльных дойдут до него руки. Непрерывно возобновляющийся поток офицеров, которые жили в отеле и возвращались к себе с территории или с базы, двигался к лифтам.

Проходя через вестибюль с Натаниелом Хиксом и капитаном Дачмином, лейтенант Турк сказала:

— Огромное спасибо.

— Ну, — сказал Натаниел Хикс, — я понимаю, о чем вы, Аманда. Но…

— Да, — сказала она. — Липпа сейчас уже, наверное, наверху, как и виски, про которое я говорила. Она держит его тут в чемодане в камере хранения — в казармах ведь алкогольные напитки строжайше запрещены. Так почему бы вам не подняться к нам и не выпить? Признаться, я сама очень не прочь.

— Вы крайне любезны, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Но наш крюк — необходимость проводить капитана в Орландо — выбил меня чуточку из расписания. Я вынужден завернуть в бар и посмотреть, не скатился ли мой лейтенантик тем временем под стол.

— Не смеем вас задерживать, — сказал Натаниел Хикс. — Дай-ка мне багаж, и я провожу даму в ее обитель. — Он забрал сумки у капитана Дачмина.

Лейтенант Турк сказала:

— Нам всегда дают тот же номер. Но лучше все-таки проверить. Вы ведь понимаете, Нат? Я позвоню Мэри на случай, если у нее не слишком пристойный вид. — Она направилась к столику портье.

Натаниел Хикс сказал капитану Дачмину:

— Если ты думаешь ополоснуться, в чем, несомненно, нуждаешься, отправляйся в номер и действуй. Потому что мне скоро понадобится ванная. Да, кстати, Дон сегодня не вернется. Ему разрешили остаться на ночь в госпитале.

— А у тебя, — сказал капитан Дачмин, — что-нибудь намечено?

— Нет, — сказал капитан Хикс.

— А не хочешь ли… э… присоединиться к нашему маленькому fête champêtre[15]? Уютная обстановка, домашняя кухня, очаровательное общество! Как я слышал, субботняя ночь — самая одинокая ночь недели.

— Вовсе нет, если провести ее с интересной книгой, — сухо сказал Натаниел Хикс. — Отыщи-ка своего лейтенантика и прими ванну.

— Договорились, — сказал капитан Дачмин. — Но почему тебе не выпить рюмочку виски? Тогда ты не будешь стоять у меня над душой, покуда я буду одеваться на бал. Я же обязан принести моим гостеприимным хозяйкам изысканнейшую дань уважения, побрившись в их честь. Так я стану менее колючим, не правда ли? Зная, что ты где-то уютненько пьянствуешь…

— Ну ладно, — сказал Натаниел Хикс.

— Чувствую, твое решение осчастливит даму, — сказал капитан Дачмин. — Bon amusement[16], мой капитан. Не делай… э… ничего, чего не стал бы делать я. — И он широким шагом удалился в бар.

Натаниел Хикс поставил сумки возле одной из причудливых колонн, поддерживающих свод вестибюля, и встал там в стороне от толпы. В вестибюле, прикинул он, было человек полтораста, причем молчали среди них весьма немногие. Разговоры, которые одновременно велись в многочисленных тесных кружках возле сидящих женщин, сливались в оглушительный гул. До колонны Натаниела Хикса довольно четко доносились два таких разговора.

Справа от него в напряженной позе сидела хорошенькая девушка, которой было никак не больше семнадцати. Смущаясь от неопытности и старательной обаятельности, она глубоко ушла в мягкое кресло, прячась за красивыми ногами без чулок. На левой руке у нее сверкал огромный брильянт и узорчатое обручальное кольцо из платины — оба явно совсем не ношенные. Вокруг ее кресла смыкались три летчика, трое коротко остриженных мальчишек немногим старше ее, два вторых лейтенанта, один из которых выглядел ошалевшим от счастья ее собственником, то есть таким же новеньким, как оба кольца, ее супругом. Третьим был капитан, по виду ровесник лейтенантов, но его грудь украшали крест «За летные боевые заслуги», медаль и Азиатско-Тихоокеанская лента с несколькими звездочками, из чего, несомненно, следовало, что он командует эскадрильей, в которой служат лейтенанты.

Натаниела Хикса позабавил роскошный брильянт — юный муж новобрачной, как свидетельствовало его наивное румяное лицо, скорее всего, никогда прежде не покидал родительского дома и не жил на собственные деньги. В опьянении полной свободой что ему было вышвырнуть половину годового жалованья плюс, видимо, солидный выигрыш в карты или в кости?.. Натаниел Хикс начал прислушиваться к тому, что говорил мальчик-капитан.

Оба лейтенанта слушали его завороженно и точно уравновешивали почтение с фамильярностью, а новобрачная — затаив дыхание, что словно свидетельствовало о здоровом инстинкте, который юности вопреки подсказывал ей, как нужно содействовать мужу. Капитан твердым суровым голосом рассказывал о том, что произошло на озере.

У Натаниела Хикса внезапно исчезло желание добродушно посмеиваться над непомерным брильянтом, телячьим восторгом юного супруга, школьным кокетством новобрачной. Будничные заботы, внимание, необходимое, чтобы смотреть на своих собеседников и слушать их, чтобы вести машину, чтобы глядеть, как капитан Уайли получает разрешение на взлет, забирается в кабину и, пока члены экипажа держат огнетушители наготове, заводит свой старенький П-40, поднимает длинную руку в прощальном жесте и выруливает на взлетную полосу, — все это на протяжении последнего часа препятствовало мыслям Натаниела Хикса обратиться к чему-то другому. И теперь он обнаружил, что события на озере не изгладились из его сознания, а глубоко в него врезались. С щемящим чувством он вновь услышал вопль десантника, ломающего ноги о бетон, ясно увидел падающие в озеро тела и жуткое бестолковое копошение в смыкающейся воде, растянутое на минуту. Увидел понятную, но такую бесполезную попытку черных спасателей, и в заключение: почтительно окруженных генералов на закатном берегу — чуть-чуть опоздавших. И теперь логике вопреки его возмутила бездушная небрежность людей, обсуждающих то, чего они не видели.

Несомненно, в жужжании разговоров вокруг это была главная тема. Повсюду все описывали недавний ужас, но Натаниел Хикс вынужден был признать — и признать с отвращением — высокую разговорную ценность любого ужаса: обсуждать его, во всяком случае, не скучно. Те, что столь деловито повествовали о том, чего знать не могли, говорили с апломбом, рождаемым живым интересом слушающих, а те, что слушали, — слушали жадно, с неподдельным любопытством. В дополнение к мальчику-капитану справа от Натаниела Хикса слева о том же распространялся голос, не менее хорошо различимый в общем гуле. Он принадлежал седовласому майору с золотым ромбом финансового управления. А жадно ему внимали седовласый лейтенант того же управления, два немолодых капитана с яркими щитами генерал-адъютантской службы и две сидящие женщины, невзрачные и пожилые. Майор сообщил им, что, как ему известно, как он от кого-то слышал, генерал Бил приказал арестовать полковника — тут верх взяла осторожность, — полковника X.

— Но, Карл, что он такого сделал? — спросила одна из женщин.

— Суть не в том, что он сделал, а в том, чего он не сделал, — сказал седовласый майор.

Натаниел Хикс, которому не понравилось всезнайство майора, саркастически подумал, что история уже начала обрастать подробностями. Правда, расслышать приказы, которые вскоре начал отдавать генерал Бил, он не мог, но, поскольку полковник Хилдебранд у него на глазах энергично помогал генералу, об аресте полковника Хилдебранда речи явно не было.

Справа от Натаниела Хикса юный командир эскадрильи сказал:

— С кого-нибудь, наверное, снимут шкуру. Насколько я понял, на командном пункте обычная неразбериха. Намечались маневры для испытания новых самолетов, ясно? Назначили их на понедельник под Танжерин-Сити, ясно? А местность там совсем другая. В радиусе десяти миль никаких озер или прудов. Ну, и спасательные жилеты предусмотрены не были. Им же они понадобиться не могли, ясно? И тут вдруг все переиграли: перенесли испытания на сегодня. Ну, и кто-то, черт его дери, взял и забыл…