«Когда же они успели?» — оторопело думал Мухин, припоминая, как волновался, проходя через минное поле.

— Товарищ старший лейтенант, командир первого взвода прибыл по вашему приказанию.

— Не отвык еще от училищной тягомотины? — ласково спросил Карабан.

— Это не тягомотина, а Устав! — оборвал его Охрименко. — Ты мне тут партизанщину не разводи!

— Какая партизанщина? — в голосе Карабана звучало откровенное удивление. — Нельзя с товарищем по душам поговорить?

— Ты у этого товарища сначала дисциплине поучись. И еще кое-чему. Вот вы со своим лейтенантом немецкого не знаете, а он знает! Откуда известно? В характеристике из училища сказано…

— Понадобится — выучим хоть турецкий, — вступился за разведчика Савич, — а пока и без него есть кому по-немецки шпарить. Гляди сюда, артист. Видишь кладбище?

— Я на него третьи сутки любуюсь, — буркнул Мухин.

— Ну и что? Заметил какие-нибудь изменения?

Мухин хотел сказать, что замечать — дело разведки, но подумал, что его могут не так понять.

— По-моему, сегодня появились новые наблюдатели на деревьях. А может, — снайперы. Раньше не было.

— Видел и не доложил? — Савич помял подбородок. — А ты, Алексей, что скажешь?

— Ерунда! — Карабан коротко хохотнул, подбросил кинжал, поймал, снова подбросил, опять поймал. — Если б появились, сами бы заметили.

— Ладно. Что еще?

— Еще слева, где часовня, появился крупнокалиберный пулемет. — Мухин говорил теперь более уверенно. — Около двадцати ноль-ноль дал пристрелочную.

— Да врет он, врет! — закричал Карабан. — Себя показать хочет.

Савич задумался.

— Ладно, выясним и это. Только ты учти, Алексей: если он там, я с тебя шкуру спущу. Мне хреновые разведчики не нужны. А пока ознакомь командира первого взвода с обстановкой.

Карабан перелез прямо через телефониста, устроился рядом с Мухиным.

— Слушай, кореш, я ж там все облазил. Нет снайперов на деревьях. Не нужны они; с промкомбината лучше видать. Крупнокалиберного при часовне тоже нет. Пристреливали ручной, который в проеме.

— Но я же слышал звук! — не сдавался Мухин.

— Чудак! — превосходство позволяло Карабану быть снисходительным. — То ж деревья резонируют. Ты слушай сюда: один, справа, — ручной, другой — слева и два — в проломе. На ворота особо не надейся, скорей всего, каменюками заложенные. Не нужны им ворота. Лучше навались на пролом в стене.

— Ты сказал, там два пулемета, — напомнил Мухин.

— Вот ты оба и возьмешь. А чего? Подберешься, «мессер» из ножен, фрицам: «хенде хох» и порядок — трое сбоку, ваших нет.

— Мухин, — сказал Охрименко, — если кладбище возьмешь, я тебя к ордену представлю, а взвод — к медалям.

Младший лейтенант вернулся к своему взводу, в тайне надеясь, что Зоя догнала роту и сидит теперь где-нибудь, поджидая его, Мухина. Но Зои еще не было. Взвод готовился к атаке. Мухин оглянулся. Высунувшись до пояса из окопа, Охрименко смотрел в его сторону. Вот он резко махнул рукой. Мухин поднял вверх автомат.

— Взвод! За мной!

Бойцы поднялись разом, словно всем осточертело валяться в грязи, и, кто согнувшись, кто во весь рост, пошли вперед. До кладбищенской стены оставалось метров двести. Никто не надеялся, что немцы отдадут им эти двести без стрельбы, но они отдали, по крайней мере, половину из них и открыли стрельбу только через полторы минуты.

— Ложись! — с невольным облегчением крикнул Мухин. — По-пластунски вперед!

От беспрерывных ракет — светло, но земля здесь тоже изрыта воронками — старыми, где воды по пояс, и совсем свежими, с еще не выветрившимся запахом тротила. В такую воронку скатывались стремительно, головой вниз, скользили на. брюхе по сыпучему склону, жадно вдыхая аромат сырой земли, чтобы тут же, по противоположному, подняться снова наверх. Понимая, что позади — рота, в воронках долго не задерживались, где ползком, где перебежками упрямо продвигались вперед, к ограде. Если минуту назад различали только массивы вывалившегося кирпича, то теперь стали видны небольшие трещины, бороды сухой прошлогодней травы, царапины от осколков.

— Гранаты к бою! Огонь!

Десяток гранат достигли ограды, но только две разорвались, перелетев через нее. Скорей — к пролому, забросать немцев гранатами, пролезть в дыру хотя бы четвертым и — «хенде хох!» кинжалы из ножен…

— Товарищ младший лейтенант, рота пошла!

А, дьявол! Рота пошла, а он еще по эту сторону ограды!

— Гранатами огонь!

Теперь уже лучше: рвутся в проломе и на кладбище среди могил. Взвод наступает цепью, на правом фланге Дудахин, Мухин — посередине.

— Огонь!

Умолк пулемет справа, начали редеть автоматные очереди.

— Младшенький, фрицы бегут! — радостно закричал Дудахин.

Позади — нестройное многоголосое нарастающее «ура», но туда уже перенесли огонь немецкие минометы и орудия.

— Товарищ младший лейтенант, смотрите!

Верховский указывает на густое сплетение ветвей, где — большая колония гнезд, над которой галдят всполошенные грачи.

— А ну, дай! — помкомвзвода взял из рук Верховского винтовку, выстрелил в самую середину гнездовья, где темень была особенно густой. Какое-то движение произошло там, наверху, будто человек оступился, не попав ногой куда надо, и повис, запутавшись среди ветвей.

— Быстро к пролому!

Впереди в самом деле четверо. Бросили гранаты, прижались к земле. Но долго лежать — гибель. Дернулся, застонал лежавший впереди Мухина боец, молча уткнулся в землю второй. Пожалуй, так всех перебьют!

— Вперед!

С трудом оторвались от земли, устремились к ограде. Среди кирпичного крошева под оседающей красной пылью — запрокинутое лицо пулеметчика, чуть дальше, на каменной глыбе — второй.

— Вперед!

Наконец-то втекли в зияющие битым кирпичом развалины, стреляя на ходу, скатились к подножью древних лип и тут дрались врукопашную кто как смог. Одни — с «выпадами» и «захватами», умело хоронясь от плоского, с зазубринами, немецкого тесака, и вовремя нанося свои, точные, безжалостные удары прикладом, ножом, саперной лопаткой; другие — в пылу драки забыв про оружие, норовя поддеть немца кулаком под дых или угодить ему в сопатку… Хрипели, рычали, стонали, ругались, с кровью выплевывая зубы, скользили ботинками на размытой глине, падали, сокрушая ветхие деревянные оградки. Умирая, плакали, по-детски пряча разбитое лицо в ворох гнилых прошлогодних листьев…

Во время драки старики не забывали о своем взводном: немцев к нему близко не подпускали, но и ему не давали увлечься.

— Осади назад, младшенький, без тебя управимся!

Но вот рукопашная пошла на убыль, немцы дрогнули, бойцы взвода самостоятельно ринулись их преследовать. Избавившийся от опеки Мухин перепрыгнул покосившийся памятник и налетел на длинного тощего немца в очках, одетого в короткую, почти по колено, шинель. Столкнувшись, оба упали — Мухин спиной в лужу, немец — на груду кирпичей. От удара ремешок лопнул, и каска Мухина с жестяным грохотом запрыгала по камням. Падая, немец выпустил из рук винтовку и в ужасе крикнул:

— Töten Sie mich nicht, bitte! Ich bin kein Militär, doch Musiker!.. hаЬ’ kranke Mutter…[3]

От неожиданности Мухин плохо схватывал чужую речь, но, уловив главное, опустил автомат. Перед ним на груде кирпича сидел юноша лет восемнадцати с узким и бледным лицом, маленьким, безвольным подбородком и широко раскрытыми от страха глазами. Длинные пальцы нервно перебирали несуществующие струны какого-то инструмента.

— Gut, gehen Sie dahin, aber halten Sie nur Hände immer hoch…[4], — сказал Мухин, тщательно подбирая немецкие слова.

— Командир, берегись! — крикнули сзади. Мухин, еще не зная, к нему ли это относится, быстро откатился в сторону. В ту же секунду мимо пронеслась очередь. Младший лейтенант оглянулся. Сержант Рубцов штыком приканчивал немецкого автоматчика.

— Не задел он тебя, младшенький?