Снег он с песком перемешал, в ущелья угнал, у лиственниц вершины обломал, ветки в сторону сбил, даже кедровок и тех боком летать приучил.

В Долине еще куда ни шло, а на перевал поднимешься, прямо в Кощеево царство попадешь. Одна лиственница на скалу легла, ветками за камни ухватилась, другая хоть и в три обхвата, а всего одну ветку имеет, третью же так перекрутило, что не понять, в какую сторону и растет. А поваленных деревьев так вообще не сосчитать. Лежат на камнях, побелевшие сучья в небо выставили.

Поднялся я на перевал, немного отдохнул, подивился ветровым проделкам и стал спускаться. Скоро на небольшую поляну вышел. Гляжу — глазам не верю. Штук десять лиственниц передо мной выстроились, и кажется, любой ветер им нипочем. Правда, и у них ветки в сторону смотрят, но сами деревья стройные, аккуратные. И что самое удивительное — ветровала не вижу. Правда, снег на поляне по колено лежит, но поваленное дерево и под метровым слоем не спрячешь. Я и туда и сюда смотрю — ничего не понять. Рядом деревья пауками за лиственницу держатся, все ветру кланяются, все от него страдают, а этим хоть бы что. Сквозняк, как в трубу тянет, почва — сплошная скала, а они стоят.

Так ни в чем не разобравшись, и ушел я домой.

Через месяц снова попал на ту поляну. Теперь снега на ней не было. Ветер его куда-то согнал и открыл секрет непокорных лиственниц.

Оказывается, эти деревья имеют у самых корней огромные наросты. Наросты разные. Тот морду обиженного барана напоминает, другой на сказочного обжору похож, третий из кубиков, в кучу слепленных, построен. Все наросты большие и, конечно же, тяжелые. Они-то и не дают ветру лиственницы к сопке прижать. Как он деревья к земле ни клонит, а ничего не получается.

Ноябрь

Если на Колыме октябрь — зазимок, то ноябрь — настоящая зима, по-северному морозная.

В тихие утра тайга стоит чистая, торжественная, словно» убранная к празднику. Каждый звук в ней звонкий, веселый, И в циканье хлопотливых синичек, и в залихватском посвисте поползня, и в незатейливой песенке рыжехвостой кукши звенят малиновые колокольчики. Даже в обычно заунывном «крун» забравшегося в поднебесье ворона слышатся радостные нотки.

В тайге снега чуть ли не по колено, а на берегу реки совсем немного. Проделанные в нем рыжими полевками ходы просвечивают насквозь. По крайнему покатился темный комочек, на какое-то мгновение остановился и вдруг исчез. Это полевка добежала до земляной норки и юркнула в нее. Осторожные грызуны знают, что задерживаться под снегом пока не стоит. Вот когда он будет попышнее, тогда другое дело. Полевка даже свое гнездо устроит в одном из тоннелей. А к середине зимы здесь будут сугробы чуть ли не в человеческий рост.

Лишенные листьев кусты ольховника четко выделяются на белом фоне. В переплетении черных веток зеленеет одинокая лапа кедрового стланика. Она давно легла бы на землю, но зацепилась за куст и зависла. Рядом с нею темнеет гнездо. Интересно, чье оно? На дне смерзшиеся перышки, стебельки осоки, комочек синеватого помета. Из подстилки выглядывает кусочек скорлупы. Пробую сковырнуть ее и… выкатываю целое яичко. Осторожно разрываю лоточек и выуживаю еще четыре. Одно белое и немного больше других, остальные розоватые. Четыре яичка снесла пеночка, а пятое? Пятое наверняка кукушкино. Пеночки не захотели высиживать подкидыша. Кажется, умнее было бы выбросить чужое яйцо, но птицы почему-то решили начать все сначала. Выстелили новый лоток, отложили яички и вывели птенцов.

Вот почему кукушка несет, за лето больше двадцати яиц, а не четыре или шесть, как это делают другие птицы. Оказывается, далеко не все согласны растить кукушат и, горе-матери приходится откладывать яйца с запасом…

За излучиной реки темнеет плес. Крутой его берег прорезан замерзшим ручейком. Зима устроила здесь ледяную горку, и этим не замедлили воспользоваться выдры. На снегу вокруг ручейка отпечатки их перепончатых лап. Выдры взбирались на обрыв по лежащей рядом с ручейком лиственнице, ложились на животы и лихо скатывались прямо в воду. Где-то рядом их нора. На берегу темнеют горки помета — эти чистоплотные звери устраивают постоянные туалеты.

Ага, вот и знакомые куропатки. Торопливо бегают по заросшей ивняком косе и склевывают почки. Два дня стояла теплая погода, и птицам приходилось трудно. Попробуй переломить оттаявший ивовый прутик. И так его и этак, а он все равно держится. Мерзлый же треснет от первого усилия. Так и с почками. В морозную погоду они склевываются легко, в оттепель куропатки ложатся спать полуголодными. Кстати, некоторые ученые считают, что белых куропаток стало меньше не из-за хищных зверей да охотников, а из-за потепления климата на Севере…

Еще один враг куропаток — бесснежные зимы. Обычно птицы ночуют в снежных лунках. Тепло, уютно, и никакой хищник не достанет. А когда снега мало, им приходится спать на деревьях и они становятся добычей сов. Зачем искать маленькую полевку, когда на дереве сидит крупная и легко доступная дичь?

Рябчики и глухари ни брусникой, ни голубикой сейчас не интересуются. Рябчики едят ивовые да ольховые почки, глухари — лиственничные побеги и ягоды шиповника.

Здесь же на берегу заячья покопка. Трусишка подрыл кочку, поел корешков и направился в глубь тайги. Сразу же за кустом он сделал длинный прыжок — скидку. Обычно зайцы поступают так, когда уходят на дневку. Но искать косого среди ив да лиственниц не стоит. На белеющей за деревьями сопке — цепочка его следов. Она тянется почти до самой вершины. В нескольких местах сопку пересекают черные ленты. Это растущие вдоль ручейков кусты карликовой березки и ольховника. В них-то заяц и устроился на дневку. Выкопал в снегу ямку, лег так, чтобы нос на свой же след глядел, и спит. Лапки у него поджаты, глаза закрыты, а вот уши все время настороже. Чуть где шорох, сразу приподнялись. Не грозит ли опасность?

Когда же мороз разгуляется вовсю, заяц роет глубокую нору. Там, конечно, чувствует себя не так надежно — трудно заметить подкрадывающегося по следам зверя или охотника, зато в снежном тоннеле намного теплее.

Печка-бочка с жестяной трубой, пила, сотня гвоздей да запас еды на неделю — вот весь груз, с которым мы забрались в верховья реки Купки.

Вышли за полночь, благо луна разгулялась. Ту вот сопку не всегда и днем разглядишь, а сейчас она как нарисована. Каждое деревце, каждая складочка оттенены.

На рассвете у одного из ручьев разожгли костер и заложили первое бревно избушки. Мороз не велик, да стоять не велит. К тому же бурелому сколько хочешь. К девяти вечера уже начали стены конопатить, а к полуночи и нары настелили.

Да, забыл. С собою у нас еще стекло было. Какая избушка без окна? Вырезали проем, вставили стекло, и получилась избушка-таежница с видом на болото. Правда, брат, пока стекло гвоздиками крепил, расколол его чуть-чуть. Мороз все-таки. Но ничего. Издали даже незаметно.

Отгородили для себя кусочек тайги, обжили. Хоть не ахти как, а обжили.

Перед сном я в окно посмотрел. Здорово это — посмотреть в окно выстроенной тобой избушки! На болоте корявые сухостоины неизвестно на кого щетинятся, заросшие пушицей кочки колпаками белеют, костер в небо постреливает. Теперь его надолго хватит.

Еще вчера здесь зайцы наперегонки носились, лось гулял, соболь за куропатками охотился, а сегодня живем мы. Сейчас, когда вдоль ручья потянуло дымом, все звери это место обходить будут. Одни полевки останутся. Да еще горностай заглянет. И все.

Как же я удивился, увидев утром, что весь снег вокруг кострища покрыт заячьими следами. Вот след малыша, прямо соболиный! А вот матерый прыгун носился. Даже по золе наследил. Брат смеется:

— Греться приходили. А может, золу ели?

— Какую золу? Недавно пожар рядом прошел. Вон сколько деревьев обугленных…

И решил я в следующую ночь за зайцами последить. С вечера пристроился у окна и принялся ждать. Мороз около сорока. Заснеженная тайга под луной сказкой лежит. Тихо-тихо и даже немного жутко. В костер мы с вечера огромный пень положили. Дымит он, искрами постреливает.