В своей таежной избушке я всего лишь редкий гость. Но есть в ней и постоянные жильцы. Это полевки, короеды и мухи. Относятся они ко мне по-разному. Короедам я безразличен. Они поселились в толще бревенчатых стен и никаких неудобств от соседства со мною не испытывают. Я же удивляюсь, как они там в сплошной темноте научились отличать день от ночи? В светлое время короеды отдыхают, и в избушке стоит полная тишина. Но лишь зашло солнце и над тайгой легли сумерки, сразу же от стен раздалось: «жвак-жвак-жвак». Словно кто-то одновременно запустил несколько старых часов-ходиков. Это проснулись короеды и принялись уписывать мою избушку. Только хруст стоит. И так до самого рассвета. Потом снова ни звука.

Для мух я настоящий провокатор-убийца. Они забрались на зимовку в щели, которыми так богата моя избушка, и, поджав лапки, уснули до самой весны. Пригреет солнышко, прилетят из теплых краев птицы, зазеленеет травка — можно будет и вылезать.

И все было бы хорошо, если бы не я. Заявляюсь с покосов, растапливаю печку — мухи на тепло и выглянули.

Не весна ли на дворе? Полетают, пожужжат, а вечером лежат на подоконнике, и лапки кверху.

Но с другой стороны, тоже не все ясно. Вылезают-то мухи не все сообща, а понемногу. Не больше двух в день.

Я останавливался в избушке семь раз, и каждый раз из щелей появлялись две мухи. Словно кто их специально отсчитывает…

С полевками отношения посложнее. Эти зверьки возомнили себя полными хозяевами не только самой избушки, а и всего, что в ней хранится. Кто-то из заезжих рыбаков рассыпал на столе печенье, макароны и горсти две вермишели. Печенье я съел, а макароны с вермишелью собрал в коробку из-под сахара и поставил у окна.

Прихожу через неделю — коробка пустая. Ну пустая так пустая. Наверное, кто-то ночевал и приготовил себе ужин. Первым делом нужно переобуться. По тайге я хожу в сапогах или валенках, а по избушке в чунях. Это те же валенки, только без голенищ. Может, не очень красиво, зато удобно. Так вот, надеваю я чуни и чувствую, что-то колется. Оказывается, полевки устроили в них склад вермишели.

Поднял лежащее на нарах одеяло — под ним тоже горстка продуктов. Правда, сюда полевки сложили одни макароны. Сунул руку в карман лежащей на дровах старой куртки — и туда насыпано! И по щепотке, по горсточке заполнил коробку доверху. Получилось, полевки ни макарон, ни вермишели не ели… Так зачем же тогда воровать?

Давным-давно отцвели ромашка, иван-чай, крапива и герань. Только пожухлые стебельки темнеют на снегу. Перед гибелью они рассеяли по тайге семена. Там, где эти семена прорастут, и появятся новые растения.

Иное дело грушанка. Она к какой-нибудь кочке или пеньку на многие годы приписана. Красивое, похожее на ландыш растение. Цветы-бокальчики белые, стебелек красноватый. Многие по ошибке называют его ландышем. Но ландыши на Колыме не растут, и с грушанкой они даже не родственники. Грушанка относится к семейству грушанковых, ландыш — представитель лилейных. Правда, оба растения обладают чудодейственными лекарственными свойствами, но это уже другой разговор.

Сейчас грушанку можно узнать по торчащему в снегу четырехгранному стебельку, увешанному приплюснутыми плодами-коробочками. И стебель и переполненные семенами коробочки давно засохли, а вот листья живые, зеленые, сочные, упругие. По форме они до удивления напоминают листья груши. За что растение и получило такое название.

Никаким холодам не подвластна эта вечнозеленая трава. С первыми проталинами проснется она и вскоре одарит нас источающими необыкновенно нежный и приятный запах цветами-колокольчиками.

Есть у нас травы, приноровившиеся расти даже под снегом: адокса, белокопытник, ветреница. За зиму они пускают ростки, а иногда выбрасывают и стебли с бутонами и листьями. Обычно эти растения очень низкорослы. Земля как бы лелеет их, не выдает морозу…

И конечно же, самое удивительное растение Колымы — кедровый стланик. Пышный, ароматный, щедрый. В урожайные на шишки годы он кормит всех животных тайги от малой полевки до огромного медведя. Да и мы, люди, не отказываемся полакомиться вкусными орешками.

Стланик — родственник высокой и стройной кедровой — сосны. Когда-то ее росло в наших краях очень много. Но похолодало, и она вымерзла. А стланик устоял. Правда, в борьбе со стихией он потерял могучий ствол и стал уже не деревом, а кустарником. От былой красоты осталась одна хвоя. Роскошная, ярко-зеленая, душистая. Богатая витаминами и эфирными маслами. Поэтому-то стланик бережет свой наряд, как ни одно растение в мире. Зимой прячет под снег, весной поднимает к солнцу. И держит так, чтобы каждая хвоинка искупалась в ярких лучах, вдохнула свежего ветра, умылась живительным дождем.

Лет пять назад за Буюндой загорелась тайга. Стланик там рос буйный. Более пышные кусты встретить трудно. Пожар разбойником прошелся вдоль сопок, оставив за собой черное пепелище. Пока народ подняли, пока добрались — поздно. На обгорелом ягеле торчат голые покруженные огнем ветки да дымится несколько валежин.

Долго-долго стояли люди, в бессильном отчаянии глядя на пожарище. Потом лесничий отвернулся, махнул рукой и говорит:

— Поехали, что ли? Не могу смотреть, как они к небу руки тянут. Словно проклинают кого или пощады просят.

Он так и сказал «руки», а не ветки или стволы. И никто его не поправил. Слишком уж яркой и жуткой была ассоциация…

Стланик выгорел начисто. Не осталось и хвоинки. Но где-то там внутри покрученных и обожженных веток остались не тронутые огнем живые струны. Осенью они пригибали голые ветки к земле, весной поднимали к солнцу. Наверное, им казалось, что они все еще холят свою пышную хвою…

В детстве я жил в украинской деревне, и был у моего отца друг. Он еще в войну с белофиннами потерял ногу. И с тех пор, когда ложится спать, то место, где была нога, накрывает двумя одеялами. Мерзнут у него пальцы на правой ноге, и все. Стынут так, что хоть криком кричи. Пока не укутает, не уснет. А нога-то по самое бедро отрезана…

В октябре молодые лисицы уходят от родителей искать новое местожительство. Если на одну и ту же территорию претендуют две лисицы, то вопрос решается без кровопролития. Звери поднимаются на задние лапы, передними упираются в плечи друг другу и, скалясь, «уничтожают» противника взглядами. Такая схватка длится недолго. Побежденный припадает к земле и в знак покорности подставляет горло.

Отвоюет лисица распадок или долину реки, обмаркирует со всех сторон мочевыми точками и живет там до весны.

У меня к этим зверям никогда особого уважения не было. Хитрые, трусливые, вороватые. Рассказывали, там, где водятся барсуки, лисица никогда не роет нору. Лишь барсук из дому, она к нему в гости. Все перевернет, перегадит. Возвратится хозяин домой, а там беспорядок и такой запах, хоть нос затыкай. Плюнет он по-своему, по-барсучьи, и уйдет копать новую нору. А лисица тут как тут. Лисят в барсучий дом перенесет, живет и в ус не дует.

За что, спрашивается, ее уважать?

Но после одного случая мое отношение к этому зверю переменилось.

В весеннее половодье выбросило на завал лисицу. Худая, грязная, лежала она на осклизлых бревнах и почти не дышала. Как она попала в реку — неизвестно. Может, затопило остров, на котором она жила, может, просто хотела переплыть на другой берег, ее течением и закрутило.

Увидели эту лисицу дорожники и забрали в свой вагончик. Отогрели, угостили молоком и вообще ухаживали как могли. Она сначала их дичилась, потом привыкла. Стала брать рыбу из рук и даже разрешала почесать за ухом. Дорожники отвели ей под нарами угол, поставили ящик наподобие собачьей конуры, выделили две миски, одну под воду, другую для еды.

Неожиданно в ящике обнаружили трех лисят. Когда они родились, никто не заметил. Сидят себе дорожники, чай пьют. Лисица здесь же хариусом угощается. Вдруг слышат, что-то в ящике запищало. Бригадир туда, а там лисята. И что интересно, никакого страха за детей лисица не проявила. Зверь все-таки. Вон медведица своих детей отцу-медведю даже не показывает — съест. Волчица целый месяц не подпускает к малышам волка, а ведь он и ее и детей все это время кормит. Эта же, когда ее лисят из ящика вытаскивали, даже не зарычала. Стоит и смотрит спокойно, словно хвастает: «Вот видите, какие у меня дети!»