Только в сторону отошел, сразу же стайка чечеток на иву опустилась. Расселись, немного поцыкали и притихли. Кажется, и на самом деле устроились спать. А чечетки немного подремали и вдруг одна за другой посыпались в снег. Оказывается, родничок вырыл под берегом пещеру и устроил птичкам небольшую спаленку. Вода в ней по полу струится и все помещение согревает. Даже парок из дырочки, в которую птицы нырнули, струится. Словно гном топит свою избушку. Сидят чечетки на ивовых корнях, глаза прикрыли. Тепло, уютно.

Спокойной ночи, птички-малышки!

Еще день назад в тайге было сто дорог. По тальникам заячьи тропы и лосиные наброды, в лиственничниках беличьи поскоки и соболиные двухчетки, на реке лисьи строчки, горностаевы перескоки, извилистые канавки выдр и словно рассыпанный рядочком бисер — следы маленьких мышиных лап. Ночью поднялась метель и в один мах загладила все звериные пути-дорожки.

Случись такое у людей, сразу же нагнали бы разных машин, взяли в руки лопаты, глядишь, к обеду — снова кати куда хочешь.

Звери же не торопятся. Сейчас любой след свежий. Чуть проскочил, и пожалуйста — всякому понятно, где тебя искать. Не лучше ли затаиться да подождать, когда на это отважится кто другой? Сидят и выжидают. Есть хочется, но терпят.

А что, если помочь зверям проложить первую дорожку? Ведь бегают же по моему следу белки, соболи, зайцы и даже лоси. Никогда не думал, что оставленные узкими лыжами канавки могут приглянуться лосям. Ноги-то у них какие! До того длинные — кажется, любой снег нипочем. Шаг сделал — и три метра прошел. Так нет же, выберутся на лыжню и месят ее, словно другой дороги им нет. А олени выстраиваются на лыжне в длинную цепочку и маршируют, ступая след в след. Один раз прошли — вся лыжня в глубоких колдобинах, того гляди ногу сломаешь. Приходится сворачивать и торить новую лыжню…

Прикрываю поплотнее избушку, встаю на лыжи и спускаюсь к реке. Ветер обломал склонившиеся над нею ивы и разбросал ветки по всему руслу. Возле них уже суетится стайка куропаток: тальники давным-давно общипаны.

Куропатки заметили меня, но улетать не торопятся. Подпустили шагов на десять и, вытянув шейки, бросились наутек. С виду напуганные, но вот одна остановилась у торчащей из снега ветки и принялась торопливо обрывать почки. Склюнула и побежала дальше, только одетые в перья унты-лапки мелькают. Через мгновение у той же ветки остановилась другая куропатка…

Наконец куропатки поднялись и полетели в низовья Фатумы. Значит, сегодня будет хорошая погода. Я давно заметил, перед ненастьем птицы летят вверх по реке, а в вёдро — наоборот.

Провожаю куропаток взглядом и заворачиваю в узкий распадок. На крутых его склонах не растет ни деревца, только в самом конце темнеют две полосы ольховника. Где-то в них прячется беляк. Наверняка ему нет еще и года, но храбрости зайчишке не занимать. Все здешние зайцы на дневку поднимаются высоко в сопки, этот же то ли ленится, то ли не знает, где найти более надежное пристанище. Еще по первому снегу я случайно вспугнул его, он сделал маленький круг и минут через пятнадцать возвратился в ольховник, — круг старого зайца не пробежать и за час. Храбрым же зайчишку я считаю потому, что несколько раз на его тропинке замечал аккуратный лисий следок. Она промышляет где-то неподалеку и очень часто заглядывает в распадок. Другой из-за таких визитов давным-давно переселился бы за перевал, а этот не испугался.

Заяц любит гулять по моей лыжне, так что первую дорожку я проторил для него.

Выбираюсь из распадка и дальше иду через ивняковые заросли. Здесь владения крупного горбатого лося с необыкновенно длинной серьгой. Неделю назад он сбросил рога, и один из них лежит сейчас у меня в избушке. Я мечтаю найти другой.

В конце ивняка под крутой двугорбой сопкой белеет тополиная роща. Нижние ветки на деревьях целые, а верхние обгрызены. До них метров десять. Даже для лося это слишком высоко. Я долго недоумевал, как это могло произойти, пока однажды с сопки прямо в рощу не скатилась снежная лавина. Она обнажила весь склон и засыпала тополя чуть ли не до самых верхушек. Уже в следующую ночь над рощей разгуливали зайцы и лоси и с аппетитом поедали ароматные ветки.

Возле глубоких лосиных лежек делаю небольшую передышку и прямо на лыжне оставляю полпачки соли «Экстра». Завтра лось придет сюда, учует запах соли и полакомится.

А вот и первый звериный след. Лисица. Спустилась с перевала, обогнула тополиную рощу и направилась к реке. Мне хочется проследить кумушку, но для этого нужно выйти на открытое место, а это мне сейчас ни к чему.

Еще с полкилометра — и буду у переката. В прошлый раз я встретил там целое семейство выдр: маму и двух малышей. Сначала они носились взапуски по льду, потом вскарабкались на берег и устроили в снегу свалку.

Наигравшись, выдра легла на живот и покатила вниз. Не успела она выбраться из воды, следом ринулись малыши. У первого получилось нормально, а второго развернуло и бросило на камни. Он, наверное, ушибся, потому что какое-то время сидел и сердито посматривал на горку, но вскоре подхватился и начал карабкаться вверх.

Я пристроился за кустом, надеясь всласть понаблюдать за играющими зверьками, но появилась оляпка и все испортила. Обычно эта птичка держится у самой воды, а сейчас ее занесло выше деревьев. Я даже не сразу узнал ее. Налетела бесенком, свистнула «фью-твить-твить!» и бросилась наутек. Выдры, как булыжники, посыпались в воду, и через мгновение ледяная горка опустела.

Стряхиваю снег и иду вдоль обрыва. Подо мною клокочет черная и, как ни странно, просвечивающая до самого дна вода. В ней видны похожие на спящих налимов камни, пучки водорослей, прикипевшие ко дну куски льда.

Огибаю стоящую у обрыва лиственницу и попадаю на лисий след. Как раз там, где выдры устраивали потасовку, строчка лисьих следов делает петельку и обрывается. Снимаю лыжи и, стараясь не затоптать следы, подхожу к горке. Это, собственно, не горка, а застывший ручей. Вода сочилась из-под корней поваленного дерева и, стекая вниз, замерзала. В одном месте лед сильно вспучился, поэтому-то выдренок и полетел на камни.

Смотрю, куда же девалась лиса, и вдруг замечаю отпечатки ее лап у самой воды. Значит, не далее как сегодня утром она тоже скатилась с этой горки. Наверное, почуяла выдр, захотела пройтись по их следу, неосторожно ступила на лед и покатила прямо в воду. Представляю, до чего испугалась.

А может, увидела, как выдры сигают с обрыва, позавидовала им и решила попробовать сама? Выдры-то могут кататься каждый день, а ей нельзя? Что она, рыжая?

Вчера, уставший, голодный, промороженный насквозь, я еле добрел до избушки. Не помню, как колол дрова, разжигал печку, ходил к реке за водой. Очень хотелось спать, и даже после трех кружек чаю не мог согреться.

Но утром поднялся бодрый и сразу отправился за оставленным на полпути рюкзаком. Вышел к реке и замер. Казалось, еще шаг — и окажусь в сказке. Укрытые снежными шапками пни похожи на диковинные грибы, стог сена превратился в избушку бабы-яги, а вешала для рыбы — не вешала, а ворота в снежное королевство.

И, словно приветствуя новый день, у дымящейся полыньи танцует неугомонная оляпка.

Вчера я проходил здесь, был такой же день, так же сияло солнце, искрился снег, вызванивала льдинками оляпка, но ни грибов-пней, ни сказочной избушки, ни ворот в снежное королевство я не заметил.

Наверное, вчера другим был я.

На склоне сопки камень лежит. Огромный, черный, замшелый. Вокруг лиственницы, ветром покореженные, жухлые кустики черной смородины на морозе стынут, и где-то в поднебесье ворон заунывно кричит: «крун! крун!»

Посмотрел я на камень и подумал: «До чего же ты холодный и угрюмый. Как и сам Север. Будь художником, я не одинокое дерево на скале изобразил бы, а камень этот. Вот уж действительно — символ Севера».

Поднялся я выше, еще раз на камень оглянулся. И не узнал его. С солнечной стороны он светлый, теплый. Прожилки в камне розовыми и изумрудными лучиками играют. Под его защитой кустик брусники, лиственница маленькая пригрелись. Славно им тут, уютно.