— Виталий, пойдем… Пойдем, я провожу тебя…

Дубов грубо оттолкнул ее, ступил обратно через порог. Но Евгенушка снова подхватила его под руку, и они ушли.

Гармошку Егорова разбили на гульбище, на пианино играть никто не умел, и клуб опустел. Молодежь без толку шаталась по улицам, коротая скучные вечера. И когда Жуков спросил Дубова:

— Ну как?

Тот заморгал ресницами и смутился.

— Работаем с молодежью?

Дубов неопределенно качнул головой, залился румянцем и неуверенно проговорил:

— Да… работаем…

— Надо, надо… Дела на хуторе — хоть тревогу бей. Плохи дела. И силы молодые зря гибнут. Работать непременно надо. А то комсомольцев у вас, — он поднес к лицу Дубова ладонь, — одной руки хватит для счета. Старайся, паренек. Шевели ребят. Непременно надо смыть позор. Ликвидировать прорыв, ударить по врагу, прекратить хищение рыбы, повести борьбу с хулиганством, пьянками и… Понятно, а?

Дубов не задумываясь ответил:

— Да.

— Вот. Старайся, шевели ребят.

В мае Евгенушка распустила на летние каникулы детей и занялась неграмотными взрослыми. Редко встречая ее с тех пор, как молодежь перестала посещать клуб, Зотов затосковал и отправился в школу. У порога с минуту помедлил, оглянулся по сторонам, несмело постучал. Вышла Евгенушка. Сердито взглянув на Зотова, сказала резко:

— Не мешай! — и хотела захлопнуть дверь. — Уйди. А то Виталию пожалуюсь.

В классе одиноко сидел молодой парень с тупым добродушным лицом. Оторвавшись от тетради, закусив зубами кончик карандаша, с любопытством наблюдал за ними.

— Уйди, — настаивала Евгенушка. — Не мешай!

Зотов хитро прищурил глаз, кивнул головой на парня и сказал тихо, чтоб тот не расслышал:

— Другим, стало быть, можно, а мне… — не договорил и, отшатнувшись назад, схватился за ушибленный лоб. Вскинул кулаки, хотел обрушить свой гнев на закрытую дверь, но сдержался. Отвернулся и выругался про себя.

…Дубов слышал, как вошел в комнату Зотов, но не пошевельнулся, продолжая лежать ничком на кровати. Зотов медленно приблизился.

— Все… дрыхнешь?

— Убирайся к черту! — Дубов дрыгнул ногой.

Зотов помолчал, наклонился к нему.

— Дрыхнешь, спрашиваю?

— К черту ступай!

— И то ладно, — и пошел в свою комнату.

Дубов блеснул из-под руки глазом, вскочил с кровати.

— Ну?

Зотов остановился.

— Если что имеешь, говори…

— Зачем говорить, когда не веришь мне.

— Опять про нее?

— А про кого же еще? Говорил тебе, что всех подгорных кобелей за собой водит.

— Зотов! — крикнул Дубов и, прыжком очутившись возле стола, схватил нож. — Я же убить тебя могу!

Зотов стиснул ему руку, и нож со звоном упал на пол.

— Не туда нацелился… дурак. В школу загляни… Может, там…

Дубов ударил ногой в дверь и побежал к школе. Столкнувшись на пороге с парнем, пропустил его и рванулся внутрь. Как всегда, Евгенушка встретила его с сияющим лицом.

— Неуспевающий у меня есть. Задерживаюсь с ним. Но скоро догонит…

— Су-у-у-ка! — прервал Дубов и рывком шагнул к ней, будто кто толкнул его в спину.

Евгенушка вскинула брови, розовое лицо ее посерело.

— Виталий… Вит…талий… Ты опять пьян?.. Когда же хоть раз…

— Сука! — повторил он и, давясь матерщиной, ударил ее по лицу кулаком, а потом еще раз наотмашь.

Евгенушка прижалась к стене, закрыла лицо руками, громко заплакала. Дубов долго смотрел на нее, сказал с сожалением:

— Прости… Не буду…

Евгенушка не отвечала.

— Прости… — он потянулся к ее лицу. — Поцелую дай.

— Противен ты мне. Ненавижу тебя. Ненавижу! — Она толкнула его в грудь и выбежала. Возле совета ей встретились Анка, Жуков и Кострюков. Заметив на глазах у девушки слезы, Жуков спросил:

— Плачешь, а?

Евгенушка отрицательно замотала головой.

— Неправда, плачешь. Отчего? — допытывалась Анка.

— Да нет же… так…

— Наверно, Дубов или Зотов…

— Да нет же, нет… — перебила она Анку.

— Скажи правду: Дубов обидел? Ну? Чего ты молчишь? Говори… — настаивала Анка.

Евгенушка умоляюще посмотрела на нее, опустила глаза.

— Не ладит с ним. Дружили ладно, а теперь обижать стал. Ревнует понапрасну, — сказал Кострюков.

— Позвать его ко мне.

— Его Зотов с толку сбивает. Наговорами мутит… — поспешила объяснить Анка Жукову.

— Ну, обоих позвать.

Первым явился Дубов. Увидев Евгенушку, сел в углу и спрятал под нависшей шевелюрой глаза. Через минуту вошел Зотов. Бросив на девушку насмешливый взгляд, горделиво откинул голову и прислонился к дверному косяку.

От его вызывающей позы Евгенушку покоробило, и она отвернулась. У Жукова шевельнулись брови, извилисто поползли к переносице, столкнулись, разошлись и застыли на изломе. Он неестественно, нехотя кашлянул и обратился к Дубову.

— Ну, как?

Дубов молчал.

— Работаем с молодежью?

Ни звука в ответ.

— Да! — Жуков закивал головой. — Да! Обрабатываем. Стараемся. Молодежи — хоть пруд пруди, а в вашей организации пусто. Пусто, товарищ, Дубов. Отчего так? Любовь разум помутила? Взгреем. Делом заниматься надо и не отбивать от себя юношей и девушек. — И к Евгенушке: — Кто обидел тебя? Дубов?

— Нет, нет, — вступилась Евгенушка. — Он ничего. Так, немножко повздорили.

— А кто же? Зотов?

— Тоже ничего… Только скажите ему… Скажите, чтоб не приходил в школу… Не надоедал… Работать мешает… — и заплакала.

Дубов тряхнул шевелюрой, подался к Зотову. Тот оторвался от дверей, шагнул к Евгенушке, избегая взгляда Дубова.

— Врешь! Что я?

— А то, что обманом мутишь парня и лодыря гнешь! — ответила за Евгенушку Анка. — Почему у тебя клуб пустует?

— Музыканта дайте. Пианино есть, а играть на нем некому.

— На танцульки ты дюжий, а вот до работы… — Кострюков безнадежно махнул рукой. — Культурник…

Зотов обиженно хмыкнул, подбежал к столу и, оправдываясь, затараторил так, что никто не мог разобрать ни одного слова. Жуков прикрикнул:

— Довольно! Не на колокольне же ты… — и тише добавил: — Не забудь, что завтра выходим в море.

— Как? — изумился Зотов. — А клубная работа?

— Евгенушке поручим. — И к Дубову: — Подтянись, парень. А то… душа из тебя винтом…

Кострюков посмотрел на Зотова. Тот стоял с разведенными руками и полуоткрытым ртом, блуждая по комнате растерянным взглядом.

— Достукался… Говорил же столько раз… Эх, ты… — Кострюков отвернулся и сердито добавил:

— Меделян.

При выходе из совета Жуков задержал Анку:

— Останься, потолковать надо.

Анка вернулась и, усевшись на подоконник, приготовилась слушать. Как только из помещения последним вышел Кострюков, Жуков спросил:

— Давно в комсомоле?

— Год.

— А милиционером?

— Шестой месяц. Но… не управляюсь…

— Вижу. И понимаю, что трудно тебе, молодой девушке, справляться с этими разгульными буреломами. Но ничего, и ребята обломаются, и ты пообвыкнешь…

Жуков подошел к окну и опустился на скамейку возле Анки.

— Я вот о чем хочу поговорить с тобой… по душам.

«Уж не о любви ли?» — подумала Анка, невольно отодвигаясь на подоконнике.

Жуков, словно угадав ее мысль, кивнул головой и, улыбнувшись, сказал:

— О любовных делах хочу потолковать…

«Так и есть»… — Анка хотела встать.

Но Жуков остановил ее:

— Сиди и слушай. Не горячись… Так вот… Трудно тебе справляться с рыбаками. Гулянки, матерщина, непослушание. Больше того — срыв путины. Жизнь идет по старой дорожке, по дедовской. Кто же их толкает на это?

— Белгородцев…

— Нет, ты уж не церемонься с ним и говори прямо: враг… Ведь рыбаки наши — люди одной с нами крови. И если бы не Белгородцевы, то они не бузили бы на собраниях, не срывали бы путину и давно свернули бы с поросшей чертополохом дедовской тропочки. И кто же должен быть первым помощником партии в деле их перевоспитания и переделки их психологии? Кто? Комсомол… Значит, быть комсомольцем — дело высокой чести. А дорожат этой честью ваши ребята?.. — Он помолчал и добавил: — Если Дубов еще раз провинится, то ясно, что мы его исключим из комсомола. А кем заменим? Кем? В район обратимся или тебя посадим на его место? Тебя, мало-мальски крепкую комсомолку?.. Но ведь и ты скрутила себя любовными путами…