— Яша! — вскрикнула Анка и закусила губу.

Орлов был в коридоре и быстро вошел в палату.

— Что, Аннушка?

— Ей плохо… Она умирает… Помоги спасти ее… Она умирает, Яша… Врача позови…

Орлов пристально посмотрел на посиневшее лицо Ирины, закрыл ей глаза и глухо проговорил:

— Поздно, Анюшенька… Она скончалась.

Анка неподвижно сидела на табурете словно окаменевшая. Слезы, срываясь с длинных ресниц, градом катились по щекам.

Гроб с телом Ирины бронзокосцы привезли в хутор и похоронили любимую «докторшу» в центре молодого парка. Они обнесли могилу оградой, поставили деревянный обелиск. На обелиске золотом отсвечивали под лучами солнца бронзированные буквы надгробной надписи:

В рыбаксоюзе и в порту, где базировалось поисково-вспомогательное судно, следователь Белуженской районной прокуратуры установил, что на «Буревестнике» все члены экипажа, начиная с капитана и кончая коком, бритые. Бороду носит только помощник механика Николай Георгиевич Минько.

Из порта запросили по радио «Буревестника», когда он прибудет на базу? Капитан ответил: «Через два дня». Но судно пришло на третьи сутки. Следователь прокуратуры и милиционер терпеливо ожидали его в порту.

Когда «Буревестник» пришвартовался к пристани, первой по трапу сбежала на берег Олеся. Капитан, стоя на мостике, крикнул ей:

— Минько! Не задерживайся в городе! Через четыре часа выходим в море!

— Знаю! — помахала рукой Олеся.

«Минько?» — встрепенулся следователь и преградил ей дорогу.

— Простите, гражданка…

Олеся остановилась и с удивлением посмотрела на следователя и милиционера.

— Что вам нужно от меня?

— Вы жена помощника механика Минько?

— Нет. Мы однофамильцы.

— Земляки?

— Да нет же…

— Вы давно его знаете?

— По письмам с войны…

— С войны? — переспросил следователь.

Олеся насторожилась и замолчала.

— Говорите, говорите. Не смущайтесь. Я из прокуратуры.

— Да, с войны, — продолжала Олеся. — Видите ли… Он фронтовой товарищ моего брата… Тоже Николая… У них только отчества разные и годы рождения… Коля был тяжело ранен… Смертельно ранен… И умер на руках…

— Погодите, — опять прервал ее следователь. — Ваш однофамилец на «Буревестнике»?

— Нет.

— Как? — изумился следователь.

— Пять дней тому назад капитан списал его на берег. В Темрюке.

— Эх, черт возьми! — взмахнул рукой следователь, прищелкнув пальцами. — Подождите меня, — кивнул он милиционеру. — Я на минутку, — и вбежал по трапу на борт «Буревестника».

Капитан повторил то, что сказала Олеся, и показал заявление Минько. Следователь прочел заявление и покачал головой.

— Хитрая бестия. Ловок!

— А что такое? — спросил капитан.

— У него такие же контузии, как у вашего «Буревестника» крылья, — загадочно ответил следователь и ушел, оставив в недоумении капитана.

Олесю подвезли на машине к городской прокуратуре. Следователь ввел ее в отдельную комнату, усадил за стол и сказал:

— Вот вам чернила, ручка, бумага. Напишите все, что вам известно о вашем однофамильце.

Олеся отодвинула от себя бумагу, ручку и сердито посмотрела на следователя.

— Ничего писать я не буду.

— Будете, — мягко сказал следователь, улыбаясь ласковыми глазами.

— Скажите: я арестована?

— Задержана, — с той же теплой улыбкой ответил следователь.

— И надолго?

— Напишите, о чем я прошу, подпи́шите и вы свободны до суда.

— Какого суда? — недоумевала Олеся. — Кого будут судить?

— Вашего бородатого однофамильца.

— За что?

— За большие злодеяния. За предательство. За измену Родине. Мы давно разыскиваем его.

Мысли у Олеси спутались, и она развела руками:

— Ничего не понимаю…

— Объясню. Ваш однофамилец, которого списали на берег, скрывается под чужим именем.

— Кто же он?

— Павел Тимофеевич Белгородцев. Уроженец хутора Бронзовая Коса. Из кулацкой семьи. При гитлеровцах был хуторским атаманом. Помните недавнее покушение на жизнь рыбачки Анны Бегунковой во время киносеанса на «Буревестнике»?

— Да, да… Так что же?

— Это его рук дело. Но теперь он будет разыскан и предан суду.

Олеся обхватила руками голову и закачалась на стуле.

— Боже мой!.. Он говорил, что мой брат Коля умер у него на руках… А может, он его… раненого и беспомощного… задушил своими звериными лапами и завладел его документами?

— Все возможно, гражданочка. От фашистского прихвостня всего можно ожидать.

— И это чудовище… Эта мерзость… Этот негодяй домогался взаимности… хотел жениться на мне…

— Ваше счастье, что вы не пошли на эту удочку. Пишите. Время идет.

— Да, да! — спохватилась Олеся. — Сейчас напишу… Я быстро…

Рука ее дрожала, перо прыгало по листу бумаги, но она упорно продолжала писать.

Николай Минько, он же Павел Белгородцев, был задержан в Ашхабаде и препровожден под конвоем в Мариуполь. Оттуда его доставили в Белужье. Задержанный утверждал, что он действительно Николай Минько, а о Павле Белгородцеве впервые слышит. Изменив до хрипоты голос, он возмущался «произволом», который чинят над ним, бывшим фронтовиком, пролившим кровь за Родину.

— Вы, тыловая крыса, понесете суровое наказание за издевательство над бывшим воином-гвардейцем!.. — бросил он в лицо прокурору.

Тогда прокурор решил устроить ему очную ставку с Анкой, но Жуков запротестовал:

— Она еще не совсем выздоровела. Зачем расстраивать и волновать женщину? Отвезите его в хутор на очную ставку с бронзокосцами.

— Да, — согласился прокурор, — это будет разумнее.

— Пусть следователь прихватит с собой и парикмахера.

— Ясно, Андрей Андреевич, — сказал прокурор.

Через полчаса грузовая машина прокуратуры выехала из Белужьего и помчалась в сторону моря. Следователь сидел с шофером в кабинке, а милиционер, парикмахер и арестованный — в кузове.

Когда машина взбежала на пригорок, с которого открылся вид на море и хутор Бронзовая Коса, арестованный сдвинул брови и глаза его тревожно забегали.

— Куда вы меня везете? — спросил арестованный.

Ему никто не ответил.

— Я спрашиваю…

— Арестованным на вопросы не отвечают, — прервал его милиционер. — И задавать вопросы арестованный не имеет права.

Машина скатилась вниз, к хутору, пропылила по улице и остановилась возле сельсовета. Арестованного ввели в кабинет Анки. Там за письменным столом сидела Таня… Увидев арестованного, Таня отшатнулась. У нее задрожали губы, а широко открытые голубые глаза застыли, словно омертвели.

— Садитесь, — сказал милиционер, указывая арестованному на диван.

Таня смотрела неотрывно на арестованного, но его уже не видела… Перед ее глазами проплывали ужасающие картины пережитого… Деревянное ветхое здание, обнесенное колючей проволокой… Женщины, девушки, подростки-девочки в лохмотьях, похожие на тени… А мимо все идут и идут по талому снегу советские воины туда, на Берлин… Вот шагают впереди пушек Митя и Виталий Дубов… Девочка, просившая рядом: «Хлебца, родненькие, хлебца…» Она окликнула их… Первым подбежал Митя и как пушинку подхватил ее на руки… Потом проходили автомашины, мешая талый снег с грязью… На одной машине ехали танкисты… А среди них бородатый солдат с сверкающими глазами хищника… Она узнала его, но ей не поверили…

Таня перевела дыхание, пристально посмотрела на арестованного, и тут возникла другая картина… В этом же кабинете, вот и на том самом диване атаман разорвал на ней блузку, и стеклянные пуговицы рассыпались по полу… Она кинулась к двери, но там стояли ухмылявшиеся полицаи…

Вдруг Таня резко поднялась со стула и перевела взгляд на следователя:

— Где вы словили этого садиста?