Олеся отняла у него и трубку, и табак, взяла за руку:

— Досказывай, Сашенька, досказывай…

Сашка видел, как в темноте светились ее глаз, и чувствовал, как дрожала рука.

— Досказывай…

Сашка вздохнул и выпалил:

— Мне хотелось сказать… как я крепко люблю тебя.

— И не решался?

— Боялся, что этим обижу тебя…

Олеся, счастливая и обрадованная, доверчиво припала лицом к Сашиной груди и горячо прошептала:

— Хороший ты мой… Друг ты мой, Сашенька…

Но каково же было удивление Олеси, когда на другой день утром среди провожавших экипаж «Буревестника» Сашки не оказалось. Глаза стоявшей на палубе девушки растерянно бегали по толпе, но того, кого они искали, не было.

«Не случилось ли что-нибудь с ним?.. Не заболел ли?..» — мучительно гадала про себя Олеся.

Семен Семенович понимал, кого ждала Олеся, и тоже смотрел по сторонам, разводил руками: нет, мол, его.

«Если заболел, так прислал бы кого-нибудь из товарищей… В чем же дело?.. Неужели он лгал и притворялся?..»

Огорчение Олеси было так велико, что она готова была взять свои вещи и покинуть борт судна, но девичья гордость и самолюбие не позволили ей сделать этого. К тому же и трап уже подняли. «Буревестник» принял на борт швартовы, отчалил от пристани и полным ходом пошел вниз по реке…

Город удалялся. Проплыли мимо окраинные домики. Вот и пляж. Олеся узнала земляков Сашки, они всегда были вместе. Пересчитала. Их было пятнадцать. Азовчане тоже узнали Олесю, помахали ей руками. Занятая мыслями о Сашке, Олеся не заметила их приветствий и перевела взгляд на противоположный берег. На том месте, где они когда-то познакомились, Олеся никого не увидела. Берег был пуст.

«Где же он?…» — мысленно вопрошала себя Олеся, но ответа не находила.

— Чего загрустила?..

Олеся вздрогнула и резко обернулась. В трех-четырех шагах от нее стоял Николай и злорадно ухмылялся в черную бороду.

— Подвел морячок? Наплюй на него…

Олеся сорвала с руки часы и молча швырнула ему под ноги. Николай поднял часы, приложил их к уху и, покачав головой, удалился.

«Буревестник» подходил к поселку Октябрьскому, где река впадала в узкий пролив Черного моря. Олеся стояла, опершись руками на бортовые поручни, и задумчиво смотрела вниз. Под кормой шипела и пенилась вода. Вдруг она услышала до боли в сердце знакомый голос:

— Счастливого плавания, Леся! До скорой встречи, родная!

Олеся увидела в нескольких метрах от борта улыбавшееся лицо Сашки и поняла, что парень заранее пришел сюда и, дождавшись парохода, подплыл к нему близко-близко. Ему хотелось проститься с ней без свидетелей, без посторонних глаз. Окинув взглядом опустевшую палубу, Олеся крикнула:

— Сашенька! Милый ты мой!

Она махала обеими руками, но ничего не видела, — глаза ее наполнились слезами радости…

«Буревестник» удалился. Он уже бороздил форштевнем воды Черноморского залива, а Сашка, лежа на спине и глядя вслед «Буревестнику», качался на волнах. Он на минуту закрыл глаза и так ясно, близко представил себе образ любимой девушки, что будто почувствовал ее жаркое дыхание и вновь услышал ее взволнованный радостный голос:

«Сашенька… Милый ты мой…»

Он улыбнулся и открыл глаза. Над ним висело чистое, иссиня-голубое небо.

Дарья Васильева, одетая в робу мужа, шумно вошла в прихожую.

— Здоровеньки дневали! — певуче произнесла она. На ней ладно сидел брезентовый костюм, через руку перекинута парусиновая винцарада, на голове клеенчатая широкополая шляпа, шлейфом спадавшая на спину.

— Во! буря влетела в хату, — проворчал Панюхай, нахмурив белесые брови, но в его голосе Дарья уловила только добродушные нотки.

— Чего такой сердитый, Кузьмич?

— Ослепла, что ли? Пять минут безмолствия отсиживаем, а ты белугой ревешь. Анку во путь-дорогу спровожаем.

Анка и Орлов, сидя рядом на табуретах, улыбались.

— Эта отсидка не обязательна, Кузьмич, ежели дочку спровожаешь, — подсела к Панюхаю Дарья и лукаво скосила на него черные, как раскаленные угольки, жаркие глаза. — А вот когда будешь зятька во путь морскую дорожку снаряжать, полчаса в молчанку поиграй. Поможет. От всякого бабьего соблазна оградит его.

— Ох, чертовка! — вздохнул Панюхай. — Побей меня бог, сатана греховодная…

— Ей-богу, поможет!

— Да отчепись ты, болячка морская… — Панюхай встал и ушел в другую комнату, прикрыв за собой дверь.

Запрокинув голову и покачиваясь на табурете, Дарья содрогалась от хохота. Анка теребила ее за руку:

— Хватит, хватит тебе, хохотушка. Нам пора на берег.

Успокоившись, Дарья спросила:

— Ты готова?

— Давно, — Анка была в отцовской робе, только голова была повязана неизменной красной косынкой. — Тебя поджидала.

— Сейчас… Дай отдышаться… Ох, Кузьмич… Когда-нибудь он уморит меня… В могилу сведет…

— Не трогай его, — прошептала Анка.

— Да не я, Аннушка, он трогает меня. Нет-нет да и зацепит белужьим крючком.

Из другой комнаты послышался рассыпчатый, с хрипотцой смешок:

— Тебя сведешь… уморишь. Белужьей колотушкой не пришибешь.

— Пошли, пошли, — Орлов легонько вытолкнул Анку и Дарью в сенцы. На улице сказал: — Аня, может, я схожу за тебя в море?

— Чего ради? Ты сегодня утром вернулся и опять в море? Мой черед…

— А вы хитрый, — вмешалась Дарья.

— Почему? — удивленно посмотрел на нее Орлов.

— Гриша говорил, что вы прошлой ночью смотрели на «Буревестнике» кинокартину «Секретарь райкома»…

— И что же?

— А сегодня будут показывать «Жди меня». Вот и оставайтесь с Гришей на берегу и ждите нас, — Дарья заливисто засмеялась. — А то, ишь, разохотились.

— Дарья права, — поддержала ее Анка. — Покуда ее Гришенька раскачается да приобретет стационарную киноустановку для Дома культуры, мы хоть в море кино посмотрим.

— Да не в этом дело, Аня, — убеждал ее Орлов, — мотобот причалил к мастерским. «Медуза» до того раскашлялась и расчихалась, что Тюленев поставил ее на прикол и разобрал мотор.

— На парусах пойдем, — стояла на своем Анка.

— Мы и на веслах умеем ходить, — кивнула Орлову, прищурившись, Дарья, — с детства рыбачим в море.

— Дело твое, Аня, — вздернул плечами Орлов. — А я хотел, как лучше бы… Да и в сельсовете ты нужна…

— Таня хорошо справляется за меня в совете. А свою очередь я должна отбывать непременно. Ведь мы подменяем стариков. И они живые люди, им тоже нужна передышка.

— Хорошо, Аня, хорошо. Счастливого плавания, — и он направился в контору.

У причала уже суетились рыбаки, рыбачки и провожающие. На баркасы грузили сетеснасти, продукты и бочонки с пресной водой. Среди провожавших была и Соня Тюленева. Поздоровавшись с Анкой и Дарьей, она, вертя головой и сверкая темными стеклами очков, выпалила скороговоркой:

— Понимаете ли, у меня уже вошло в привычку — провожать рыбаков в море и встречать их. А моя подруга Таня сегодня, кажется, не идет с рыбаками?

— Нет, — ответила Анка. — Иду я, мой черед, а она в сельсовете за меня председательствует.

— Видать, — лукаво подмигнула ей Дарья, — они сговорились вместе остаться на берегу.

— Кто? — не поняла Соня.

— Таня и твой Василечек. Он тоже не идет с нами.

— Что вы! Что вы! — вступилась за мужа Соня. — Василечек мотор перебирает.

— Удивительное дело! — засмеялась Дарья. — Дни все время жаркие… вода в море теплая. Отчего же это «Медуза» застудилась и мотор ее стал кашлять?

Соня недоумевающе вздернула плечами. Анка улыбнулась ей и сказала:

— Дарья шутит. Ты посмотрела бы, когда она с моим отцом сцепится, хоть водой разливай их. Отец любит над ней подшутить, а она его подкузьмить, ну и схватятся…

— На то он и Кузьмич, чтоб кузьмить его, — сострила Дарья и захохотала.

Из мастерских вышел Тюленев. Щурясь на солнце, опускавшееся к горизонту, он вытирал руки паклей. Дарья окликнула его:

— Скажите, Василий, отчего это «Медуза» занедужила?