Могу поспорить, если бы он был здесь, то нашел бы серебристый маркер и написал что-нибудь на своей конфедератке прямо посередине церемонии, просто чтобы позлить миссис Лэйн. Он бы запустил большим надувным пляжным мячом в толпу, как это сделали Ник и Эван на их выпуске. Думай еще, Энни.

Спортзал хранит множество воспоминаний. Здесь я впервые встретила Кайла, когда ударила его волейбольным мячом по голове. Воспоминания об этом смешат меня, но раз я изо всех сил борюсь со слезами, у меня вырывается фырканье.

– Ты в порядке? – спрашивает Лесли Уоррен. Я сижу вместе со всеми остальными, чьи фамилии начинаются на «У». У нас был общий французский.

– Просто думаю о том, насколько счастлива была в этом спортзале последние четыре года.

Она широко улыбается.

– Помнишь, как во время первого в этом году собрания футбольных болельщиков играли в перетягивание каната: команда парней-выпускников против мужской команды учителей?

– Это было прикольно, – со смехом отвечаю я. Парни тогда неделю ходили с самодовольным видом, хвастаясь, как они некоторым учителям надрали задницы, но позже учителя отомстил им. Парни посыпались на пол, как кегли в боулинге.

Наша церемония начинается со множества пронзительных ликующих возгласов и аплодисментов и со слухов, что сумасшедший Зак Бёрнс абсолютно голый под своей мантией. Меня это рассмешило и вызвало отвращение.

Вечер становится все более унылым во время выступлений. Во время своей прощальной речи Марк Маккаллум говорит:

– Кайл Крокер был другом каждого. Он всегда бродил по столовой, разговаривая с народом и поедая еду прямо с их подносов. А еще он постоянно стаскивал ручки.

По толпе прокатывается тихий смех. На самом деле неважно, что сказал Марк – у каждого есть собственные воспоминания, связанные с Кайлом. Я бросаю взгляд на нижний ряд, где плачет лучший друг Кайла – Сет.

Даже люди, которые не знали его, молчаливо льют слезы. Может, они и не о нем горюют, а о том, чего Кайл лишился: шанса на собственный опыт в жизни – хороший и плохой, сумасшедший и меняющий жизнь к лучшему или худшему. Они жалеют его мать и отца, потерявших своего сына. А может, начинают думать о своих потерянных родителях или детях, или братьях и сестрах, и о том, насколько беспросветна пустота, которая никогда не заполнится. А если они никогда никого не теряли, то думают о том, каково им будет, когда это случится – когда в итоге твоего любимого человека опустят в землю прочь от тебя, навсегда. До октября я и подумать не могла о таком.

Я считала, что мы бессмертны.

Вина разрастается под моей кожей, потому что именно Кайл тот, кто потерял возможность быть здесь, на церемонии. Он никогда не женится и не заведет детей. Никогда не купит дом на озере Нормандия, где он проводил бы выходные на паруснике, бездельничая, плавая и обнимаясь со мной на закате. Именно он является тем, о ком я должна бы горевать. Но и себя мне тоже жаль. Потому что я не могу наслаждаться своим будущим, зная, что он упустил свой шанс на все это.

***

Тем же вечером, позднее, я сворачиваюсь калачиком в своей кровати с телефоном в руках. Я должна бы уже уснуть, учитывая, что утром у меня была десятимильная пробежка/прогулка. Мэтт сказал, что раз у меня сегодня выпускной, я могла бы пропустить пробежку, а потом наверстать с ним в воскресенье. Но я сказала ему, что для меня это не составит труда. Не то чтобы я не собиралась в круиз.

Весь класс сегодня вечером в плавании на яхте «Генерал Джексон», на реке Камберлэнд. Я походила взад-вперед, размышляя, стоит ли покупать билет, и в конечном итоге не взяла. Интересно, в двадцать лет, оглядываясь на сегодняшний день, я пожалею, что ушла? На той лодке нет ничего важного для меня. Конечно, я могла бы попозировать для фото с Ванессой и Саванной, но затем они пошли бы танцевать со своими парнями, а я бы осталась одна. Келси не обращала бы на меня внимания… а парни звали бы меня потанцевать, но ни один из них не был бы Кайлом. И я бы думала все время: «Я здесь, а он нет».

В моих мыслях мелькнули воспоминания о выпускном в предпоследнем классе, когда мы с Кайлом ушли на час раньше, прежде чем мама успела закончить работу в «Квик Пике». Мы рванули ко мне и занимались любовью, а затем закутались в простыни и сидели по-турецки, разговаривая о поездке в Мертл Бич, в которую собирались тем летом. А я продолжала думать: «Он – все, чего я могла когда-либо желать. Он создан для меня. Он – моя судьба».

Но когда Кайл попросил меня выйти за него, я… мы все разрушили. Почему он не дождался выпуска, чтобы сделать предложение? Или не подождал, пока я окончу колледж?

Если бы он уважал мое желание учиться в колледже, он все еще был бы здесь.

Я открываю Инстаграм на своем телефоне и рассматриваю появляющиеся фото с круиза. Клевые, яркие платья и темные костюмы заполняют мой экран: селфи Ванессы Грин и Рори Уитфилда, опирающихся на поручни яхты; фото Саванны Бэрроу и Джека Гудвина, целующихся посередине танцпола.

Я стираю слезы, угрожающие скатиться по щекам. Чувствую внезапное желание схватить пиво и «пропить» свое одиночество. Я бы сделала что угодно, чтобы заставить свой мозг отключиться. Засовываю телефон под подушку. Хватаю наше с Кайлом фото с прикроватной тумбочки и кладу его изображением вниз.

В двадцать лет – как бы не так. Я уже жалею, что не поехала в этот круиз.

***

На следующее утро я вижу, как он растягивается рядом со знаком нулевой мили.

Джереми.

Он закидывает руку за голову и тянет трицепс, из-за чего его футболка задирается, открывая сильные мышцы живота. Его щеки и подбородок покрыты щетиной, а на голове стихийное бедствие из светло-каштановых волос. Увидев меня, он расплывается в широкой улыбке, и после вчерашней ночи одиночества я рада этому. По-настоящему рада.

Подходя к нему, я поправляю свой гидратор.

– Сколько миль сегодня бежишь?

– Сегодня тот еще забег, – говорит он. – Мы попробуем пробежать двадцать. И Чарли, парень, которого я тренирую, хочет финишировать менее чем за два с половиной часа.

– Удачи, – говорю я. – Могу поспорить, я даже на велосипеде не проеду двадцать миль за столько времени. Хотя на машине проехала бы.

Мы вместе смеемся и улыбаемся. Я не отвожу взгляда от его красивых голубых глаз.

– Что? – спрашивает он, насмешливо изогнув рот.

Я трясу головой:

– Ничего.

А потом мой палец непроизвольно тянется и нежно очерчивает длинный белый шрам на его руке. Затем передвигается к таинственным круглым татуировкам на его предплечье.

– Что это?

– Круги на полях.²⁹ Я увидел дизайн и просто влюбился в него. Тебе они нравятся?

Очень.

– Да, – еле слышно говорю я. Он наблюдает, как я прикасаюсь к его коже, и я вижу, как его адамово яблоко двигается. Он перестает смотреть на мой палец, и взгляд его светло-голубых глаз перемещается на мои губы, затем на грудь, затем на ноги. И на меня обрушивается тошнотворное чувство – своего рода смесь эмоционального возбуждения и чувства, будто я стою на вышке, замерев перед прыжком в бушующие волны.

Я перестаю касаться его руки и отвожу взгляд.

– Что ж, – говорит он, прочистив горло, – хорошей пробежки тебе сегодня.

Он встречает парня, который выглядит как буйвол, становится на беговую тропу и исчезает в течение пары секунд.

Мэтт инструктирует нашу команду. Мы бежим/идем десять миль – это означает, что мы бежим столько, сколько можем, а потом, по необходимости, делаем перерывы на ходьбу.

– Ни у кого из вас пока не хватит выносливости, чтобы пробежать полные десять миль, – говорит Мэтт группе. – Но я хочу, чтобы вы привыкли к большим расстояниям, поэтому мы собираемся сегодня много ходить. Не заставляйте себя слишком много бегать, ладно?

Я встряхиваю руками и ногами, пребывая в осадке от предстоящих десяти миль. Меня никогда не хватало так надолго. Что будет, если я застряну через пять миль маршрута? Мэтту придется тащить меня обратно? И насколько неловко это было бы?