Отрубил ему башку седую,

И швырнули ту башку в лиман,

И плыла она, качаясь, в даль морскую.

И глядела в высь,

К господу глаза ее глядели.

И господь ответил: "Не журись,

Не тужи, Мушкет,- попы тебя отпели".

VIII.13

Восемь лет в Венеции я не был...

Всякий раз, когда вокзал минуешь

И на пристань выйдешь, удивляет

Тишина Венеции, пьянеешь

От морского воздуха каналов.

Эти лодки, барки, маслянистый

Блеск воды, огнями озаренной,

А за нею низкий ряд фасадов

Как бы из слоновой грязной кости,

А над ними синий южный вечер,

Мокрый и ненастный, но налитый

Синевою мягкою, лиловой,

Радостно все это было видеть!

Восемь лет... Я спал в давно знакомой

Низкой, старой комнате, под белым

Потолком, расписанным цветами.

Утром слышу,- колокол: и звонко

И певуче, но не к нам взывает

Этот чистый одинокий голос,

Голос давней жизни, от которой

Только красота одна осталась!

Утром косо розовое солнце

Заглянуло в УЗКИЙ переулок,

Озаряя отблеском от дома,

От стены напротив - и опять я

Радостную близость моря, воли

Ощутил, увидевши над крышей,

Над бельем, что по ветру трепалось,

Облаков сиреневые клочья

В жидком, влажно-бирюзовом небе.

А потом на крышу прибежала

И белье снимала, напевая,

Девушка с раскрытой головою,

Стройная и тонкая... Я вспомнил

Капри, Грациэллу Ламартина...

Восемь лет назад я был моложе,

Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!

В полдень, возле Марка, что казался

Патриархом Сирии и Смирны,

Солнце, улыбаясь в светлой дымке,

Перламутром розовым слепило.

Солнце пригревало стены Дожей,

Площадь и воркующих, кипящих

Сизых голубей, клевавших зерна

Под ногами щедрых форестьеров.

Все блестело - шляпы, обувь, трости,

Щурились глаза, сверкали зубы,

Женщины, весну напоминая

Светлыми нарядами, раскрыли

Шелковые зонтики, чтоб шелком

Озаряло лица... В галерее

Я сидел, спросил газету, кофе

И о чем-то думал... Тот, кто молод,

Знает, что он любит. Мы не знаем

Целый мир мы любим... И далеко,

За каналы, за лежавший плоско

И сиявший в тусклом блеске город,

За лагуны Адрии зеленой,

В голубой простор глядел крылатый 

Лев с колонны. В ясную погоду

Он на юге видит Апеннины,

А на сизом севере - тройные

Волны Альп, мерцающих над синью

Платиной горбов своих ледяных...

Вечером - туман, молочно-серый,

Дымный, непроглядный. И пушисто

Зеленеют в нем огни, столбами

Фонари отбрасывают тени.

Траурно Большой канал чернеет

В россыпи огней, туманно-красных,

Марк тяжел и древен. В переулках

Слякоть, грязь. Идут посередине,

В опере как будто. Сладко пахнут

Крепкие сигары. И уютно

В светлых галереях - ярко блещут

Их кафе, витрины. Англичане

Покупают кружево и книжки

С толстыми шершавыми листами,

В переплетах с золоченой вязью,

С грубыми застежками... За мною

Девочка пристряла - все касалась

До плеча рукою, улыбаясь

Жалостно и робко: "Mi d'un soldo!"

Долго я сидел потом в таверне,

Долго вспоминал ее прелестный

Жаркий взгляд, лучистые ресницы

И лохмотья... Может быть, арабка?

Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,

Но тепло и мягко. На пьяцетте

Камни мокры. Нежно пахнет морем,

Холодно и сыро вонью скользких

Темных переулков, от канала

Свежестью арбуза. В светлом небе

Над пьяцеттой, против папских статуй

На фасаде церкви - бледный месяц:

То сияет, то за дымом тает,

За осенней мглой, бегущей с моря.

"Не заснул, Энрико?" - Он беззвучно,

Медленно на лунный свет выводит

Длинный черный катафалк гондолы,

Чуть склоняет стан - и вырастает,

Стоя на корме ее... Мы долго

Плыли в узких коридорах улиц,

Между стен высоких и тяжелых...

В этих коридорах - баржи с лесом,

Барки с солью: стали и ночуют.

Под стенами - сваи и ступени,

В плесени и слизи. Сверху - небо,

Лента неба в мелких бледных звездах...

В полночь спит Венеция,- быть может,

Лишь в притонах для воров и пьяниц,

За вокзалом, светят щели в ставнях,

И за ними глухо слышны крики,

Буйный хохот, споры и удары

По столам и столикам, залитым

Марсалой и вермутом... Есть прелесть

В этой поздней, в этой чадной жизни

Пьяниц, проституток и матросов!

"Но amato, amo, Desdemona",Говорит Энрико, напевая,

И, быть может, слышит эту песню

Кто-нибудь вот в этом темном доме

Та душа, что любит... За оградой

Вижу садик; в чистом небосклоне

Голые, прозрачные деревья,

И стеклом блестят они, и пахнет

Сад вином и медом... Этот винный

Запах листьев тоньше, чем весенний!

Молодость груба, жадна, ревнива,

Молодость не знает счастья - видеть

Слезы на ресницах Дездемоны,

Любящей другого...  Вот и светлый

Выход в небо, в лунный блеск и воды!

Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,

Перелив зеркальных вод и тонкий

Голубой туман, в котором сказкой

Кажутся вдали дома и церкви!

Здравствуйте, полночные просторы

Золотого млеющего взморья

И огни чуть видного экспресса,

Золотой бегущие цепочкой

По лагунам к югу!

30.VІІІ.13

Теплой ночью, горною тропинкой,

Я иду в оливковом лесу.

Вижу в небе белый, ясный месяц,

В сердце радость мирную несу.

Свет и тень по мне проходят сетью.

Редкий лес похож на серый сад.

Над горой далекой и высокой

Две звезды полночные лежат.

Вот и дома. Белый, ясный месяц

Против белой мазанки моей.

И всю ночь хрустальными ручьями

Звон цикад журчит среди камней.

4.IХ.13

Опять знакомый дом...

              Огарев.

Могильная плита, железная доска,

В густой траве врастающая в землю,

И мне печаль могил понятна и близка,

И я родным преданьям внемлю.

И я "люблю людей, которых больше нет",

Любовью всепрощающей, сыновней.

Последний их побег, я не забыл их след

Под старой, обветшалою часовней.

Я молодым себя, в своем простом быту,

На бедном их погосте вспоминаю.

Последний их побег, под эту же плиту

Приду я лечь - и тихо лягу - с краю.

6.IX.13

Сквозь редкий сад шумит в тумане море

И тянет влажным холодом в окно.

Сирена на туманном косогоре

Мычит и мрачно и темно.

Лишь гимназистка с толстыми косами

Одна не спит,- одна живет иным,

Хватая жадно синими глазами

Страницу за страницей "Дым".

6.IХ.13

Воззвал господь, скорбящий о Сионе,

И Ангелов Служения спросил:

"Погибли стяги, воинство и кони,