Тимофей Кирпичников ударил женщину и она упала на пол с окровавленным лицом. Георгий страшно закричал, и тут неожиданно подал голос Пажетных.

- Ты это, Тимофей, может оно ну его, это дело-то? Может пусть его, выпустим их, да и сами уйдем по добру по здорову, значит. В Царском Селе их же всех отпустили, ты говорил. Так может и нам…

- Да ты что! – Кирпичников буквально взорвался. – Как можно отпускать всю эту царскую сволочь?!

- Слушай, достал ты уже со своими бредовыми лозунгами! – вмешался в спор матрос Тарасенко. – Мы сюда шли не погибать зазря. Товарищ Керенский, отправляя нас сюда, ставил задачу захватить вокзал и не дать перебросить войска с фронта для подавления революции в Петрограде. И мы пошли. Ты настоял на этой акции. Но на расстрел царя и семьи мы не подряжались. Ладно еще царя, но бабу с дитем, я стрелять не согласен!

Кирпичников тяжело дышал, глядя на своих подельников, затем кивнул и процедил:

- Можете их не стрелять. Я сам это сделаю.

* * *

ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

- Эй, в тронной зале! Предлагаю вам сделку!

Я отнял от губ рупор и прислушался. В помещении за дверью явно что-то происходило, звучали какие-то крики, шел какой-то спор и я посчитал нужным бросить на чашу весов свои пять копеек.

- Если вы отпускаете заложников живыми и здоровыми, то я выплачиваю вам сто тысяч рублей золотом! СТО ТЫСЯЧ! ЗОЛОТОМ!

Ставлю рупор на мешок с песком и делаю знак приготовиться к штурму. Группа самых опытных бойцов приготовилась к атаке и лишь ждала команды. А я ждал подходящего момента.

- Из-за двери показалась голова в матросской бескозырке.

- А не обманешь?

Похоже не все там такие уж и идейные. Может на этом и удастся сыграть.

- Я обещаю. Если всех отпустите и все будут живы, здоровы и невредимы. Тогда вы получите деньги.

- И свободу? – уточнил матрос.

- Да.

Голова скрылась и я стал ждать их решения.

- Ваше Императорское Величество, вы и вправду собираетесь этим мразям заплатить сто тысяч золотых рублей, а затем позволите им уйти?

Горшков был полон искреннего недоумения.

- Нет, - коротко ответил я.

- Но… - Горшков запнулся, не решаясь продолжить.

- Но как же мое слово, хотели вы спросить, Георгий Георгиевич?

- Так точно. – Герой войны явно стушевался.

- Я обещал, что если они отпустят всех живыми, здоровыми и невредимыми. А судя по крикам графини и Георгия, там дело дошло до рукоприкладства. Поэтому…

Георгий кивнул, не желая продолжать неприятную мне тему.

* * *

ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

- Я предлагаю голосование!

Тарасенко решительно рубанул воздух ладонью.

- Кто за то, чтобы отпустить бабу с мальцом, взять сто тысяч золотых рублей и покинуть Гатчину?

И тут Тимофей Кирпичников выстрелил. Пуля маузера отбросила тело графини Брасовой словно тряпичную куклу.

- Мамааа!

Георгий кинулся к телу матери. Подельники бросились на Кирпичникова. У него отобрали оружие и начали его в ярости избивать чем придется, а он лишь хрипел под ударами:

- Все… Теперь все повязаны… Кровью повязаны… Дураки… Какие же вы… Ненавижу!

* * *

ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Услышав выстрел и крик Георгия я, не колеблясь, мгновенно кинулся к двери. Вслед за мной по команде Горшкова бросились все остальные. Дверь распахнулась от удара и нашим взорам предстала чудовищная картина.

У стены лежала графиня Брасова и мальчик рыдал над ней. Толпа каких-то разнообразно одетых людей избивала кого-то. Я бросился к графине, но с первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее остекленевшие глаза смотрели на меня.

Опустившись на колени, я прикрыл ей глаза и прошептал:

- Прости. Прости за все…

Горшков оторвал мальчика от тела матери и куда-то его понес, что-то приговаривая. А я стоял на коленях и смотрел в лицо той, которую так любил мой прадед. Смотрел и чувствовал лишь горечь и пустоту. И вину. За все что я совершил и за все, что не смог сделать чтобы ее спасти.

Да, я планировал с ней развестись. И во имя государственных интересов и по личным причинам. Собирался. Но я не хотел ее гибели.

Я вдруг понял, что по щекам моим текут слезы. И это понимание словно отпустило какую-то внутреннюю пружину моего бешенства и я вскочив быстро зашагал к кучке отморозков, которые были повинны в смерти матери моего сына… да, именно так, моего сына теперь…

Увидев мои глаза матрос, который вел переговоры о деньгах, вдруг побелел как мел и запричитал:

- Ваше Императорское Величество! Не губите, Ваше Императорское Величество! Это он виноват! Мы собирались отпустить вашу семью! Без денег отпустить! Правда! Это он! Он! Он!

И упав на колени зарыдал:

- Не губите… Век бога молить буду… Отслужу… Христом Богом в том клянусь… Отслужу, только прикажите…

Остальные последовали его примеру и так же бухнулись на колени моля о пощаде. Лишь Тимофей Кирпичников с трудом поднялся с пола и крикнул мне в лицо:

- Ненавижу!

Я выстрелил в него из маузера и стрелял до тех пор, пока в пистолете не закончились патроны. Изрешеченное тело Кирпичникова рухнуло к подножью царского трона, а его подельники на коленях и четвереньках расползись в стороны, стараясь держаться подальше и от покойника и от меня.

Тяжело дыша, я оглядел унижающихся и размазывающих сопли по лицу революционеров, и приказал брезгливо:

- Под арест всех. Я с ними позже вдумчиво поговорю.

А затем добавил глядя на них:

- И живые позавидуют мертвым. Это я вам обещаю!

Развернулся и ушел искать сына.

* * *

ПЕТРОГРАД. 1 марта (14 марта) 1917 года.

- Но, Ваше Императорское Величество, мы же договаривались…

Я наградил их тяжелым взглядом и покачал головой.

- Нет, господа, я не склонен больше с вами торговаться. Наша договоренность была в силе, пока поднятые вами революционные процессы не убили мою жену. Это событие несколько изменило мое душевное состояние, и я настоятельно рекомендовал бы вам не портить себе жизнь возражениями мне. Поэтому, мои условия такие. Вы сейчас вместе со мной идете в зал заседаний Государственной Думы, где весь депутатский корпус приносит мне верноподданническую присягу, а также принимает обращение к народу о полной поддержке нового царя и верности Императору. Текст заявления Госдумы я вам привез. Далее. Назначаете на должность председателя правительства Российской Империи генерал-майора Нечволодова Александра Дмитриевича и объявляете его правительство народным и обличенным доверия Государственной Думы. Вы, Павел Николаевич, становитесь в этом правительстве министром иностранных дел. Вы, Михаил Владимирович, продолжаете занимать пост председателя Госдумы.

Помолчав и поняв, что возражать мне никто не решается, я проложил:

- И сегодня же Государственная Дума назначает на октябрь выборы в Учредительное Собрание, и начинает подготовку закона о выборах, основанном на принципах прямого, равного, тайного, всеобщего голосования. И не вздумайте мне сказать, что не вы этого все время добивались. Пакет и перечень других народных законов вы получите.

Выдержав паузу и убедившись, что и тут нет разночтений в наших позициях я закончил переговоры с Родзянко и Милюковым.

- И последнее. Я надеюсь, что я не ошибся в оценке вашей роли в успокоении общества. Напомните всем депутатам, будьте добры, что Таврический дворец взят под охрану солдатами генерала Кутепова, а расследование событий последних дней идет полным ходом. Я обещал прощение всем, кто не повинен в крови, но я ничего не обещал тем, кто подстрекал других эту кровь проливать. Поэтому передайте депутатам, что я искренне надеюсь, что они все невиновны, а донесения относительно роли каждого члена Государственной Думы в подстрекательстве к вооруженному мятежу и кровопролитию, являются клеветой и не стоят внимательного изучения следственной комиссией…