— Вот и хорошо. Пусть не заглядывается на чужих жен.

— Он не хотел ничего дурного, ведь он еще мальчик.

— У него уже пробиваются усики, — мрачно сказал Эдуардо, подходя к ней. — Он уже достаточно взрослый.

Филадельфия в изумлении взглянула на него.

— Похоже, что ты ревнуешь.

Эдуардо пожал плечами. Неужели она все еще не понимает, насколько глубоко его чувство к ней? Быть может, он должен напомнить ей, что родился и вырос в сельве, что его утонченность это только видимость, прикрывающая примитивные чувства, клокочущие в его крови. Он не хотел, чтобы какой бы то ни было мужчина смотрел на нее с восхищением и похотью. В нем говорило первобытное чувство собственника, он хотел бы запереть ее, укрыть от их похотливых взглядов и сладострастных желаний.

Филадельфия поражалась, насколько более открытым он стал с тех пор, как они приехали на Гудзон. До этого она могла поклясться, что не может понять его скрытых эмоций, если он сам не хотел этого. Но ревность? Он не походил на человека, озабоченного тем, что может потерять что-то, принадлежащее ему.

Она ему не принадлежала. Эта мысль задела ее. Филадельфия была его любовницей, и то всего лишь временной. Он часто говорит, что любит ее, и, тем не менее, только что он не нашел ответа на ее вопрос о разнице между любимой женщиной и любовницей.

Она посмотрела на него, вложив в этот взгляд всю свою душу.

— Я полагаю, что настоящие мужья меньше ревнуют своих жен, поскольку они обменялись клятвой верности.

— Совершенно верно.

Эдуардо резко отошел от нее под тем предлогом, что ему нужно взять шляпу и трость, но ее обвинение осталось болью в его душе.

Он знал, что мысль о том, что она любовница, мучает ее. Она должна недоумевать, почему он, уверяя ее в своей любви, не заговаривает о женитьбе. Как объяснить ей, что его представление о чести позволяет ему удерживать ее около себя, но не позволяет вынуждать выходить замуж за человека, погубившего ее отца. Эта дилемма стала еще острее в последние дни на Гудзоне, когда он узнал, что один из его врагов остался жив. Как раз когда в его жизни открылась новая перспектива, прошлое словно встало из могилы, а с ним и кровавая клятва, которую он дал Тайрону.

Он написал ему, так как не мог поступить иначе, но решил предоставить Тайрону провести этот последний акт мести одному. После многих лет смятения он наконец-то обрел мир и не будет рисковать Филадельфией.

Вот почему они сейчас в Саратоге. Его совершенно не интересовала продажа драгоценностей, но он предложил Филадельфии продолжать их предприятие, чтобы иметь повод уехать с Гудзона. Тайрон может приехать, а Эдуардо вовсе не хотел, чтобы он нашел его.

Он резко выпрямился.

— Если у тебя, дорогая, есть все, что тебе нужно, я пойду прогуляюсь. Час или два прогулки подогреет мой аппетит к ленчу.

— Хорошо, — отозвалась Филадельфия, желая сказать больше, но понимая, что между ними возникла напряженность, порожденная ею.

— До ленча.

Когда он ушел, она вернулась в спальню и открыла дверцу шкафа, чтобы повесить туда шаль. То, что она увидела, поразило ее. Шкаф был полон одежды. Откуда она взялась? Она сняла с вешалки одно из платьев с пышными юбками и приложила к себе. Платье было ей совершенно впору.

Эдуардо! Она тут же поняла, что он вновь перехитрил ее с их планами, но на этот раз он потратил гораздо больше, чем было необходимо. В шкафу висело по крайней мере две дюжины платьев.

— Как, подходят?

Она обернулась.

— Эдуардо! Я думала, ты ушел.

Он улыбнулся, входя в комнату.

— Я забыл сказать тебе про платья. Если тебе что покажется не по вкусу, я отошлю.

— Это прекрасные туалеты, но ты слишком потратился. И откуда ты знал, какой размер заказывать?

Он остановился перед ней, взял из ее рук платье и бросил его на стул.

— Я заказывал тебе платья в Чикаго, помнишь? Я сохранил твои мерки. Все эти туалеты я заказал перед тем, как мы уехали из Нью-Йорка.

— Но как ты мог знать, что я поеду с тобой в Саратогу? Мы с тобой тогда даже не обсуждали такой вариант.

Он потрепал ее по щеке.

— Я уже тогда знал, что найду способ уговорить тебя.

Филадельфия ощутила знакомое биение сердца. Ей так мало требовалось — одного его прикосновения, чтобы разбудить в ней желание.

— Ты заставляешь меня думать, что я слишком легко попалась в твою западню в Бельмонте.

— Разве это была западня? — Заказывая эти туалеты, он только надеялся соблазнить прекрасную женщину, но произошло нечто гораздо большее — он влюбился. — Это я чувствую, что попал в рабство.

Она хотела выпрямиться, но это оказалось довольно трудно, так как он взял ее грудь и начал настойчиво сжимать ее.

— Почему ты вернулся? Ты ведь хотел прогуляться.

— Я предпочитаю прогулку по тебе, милая.

13

Эдуардо поднял глаза от карт, которые держал в руках, и оглядел лица игроков, сидящих за столом. Он уже около недели каждый вечер играл в покер, регулярно проигрывал, но еще не познакомился с кем-нибудь, кто мог бы представить его в расположенный этажом выше клуб Морисси, самый фешенебельный игорный дом в Саратоге. Однако сегодня ему, возможно, повезет.

По правую руку от Эдуардо сидел Оран Бичем, широкогрудый, краснолицый лошадиный барышник из Кентукки. Они познакомились на длинной веранде отеля «Гранд Юнион», где сиживала половина съехавшихся на летний сезон гостей, разглядывавшая вторую половину, гуляющую по улице в своих лучших нарядах.

Общительный мужчина, всегда готовый посмеяться, у которого всегда в кармане была серебряная фляжка с кентуккийским виски, Бичем, узнав, что молодой иностранец ищет развлечений, пригласил Эдуардо в свой номер для «дружеской игры». Эти люди, похоже, каждый день собирались здесь играть в карты, и Эдуардо с удовольствием присоединился к ним. Гостеприимство мистера Бичема оказалось столь же широким, как и его общительный характер, и вскоре превосходное кентуккийское виски заиграло в жилах Эдуардо.

Рядом с Бичемом сидел молодой человек, вероятно студент, по имени Том Хоуэлл. Его рыжие кудри торчали во все стороны. Выглядел он повзрослевшим мальчишкой. Эдуардо тут же сбросил его со счетов.

Третьим игроком был Хью Уэбстер, дантист из Кливленда. Средних лет, лысый, с худым лицом, испещренным оспинами, он мало говорил, но играл, не уставая. В нем не было никакого безрассудства.

Четвертым в этой компании, новичком, был Реджинальд Сполдинг. Одетый по последней моде, с бриллиантовой булавкой в галстуке, с надушенными усами. Красивый хрупкий мужчина с блестящими каштановыми волосами, серыми глазами и маленькими, почти женскими ручками, с глуповатой улыбкой. Эдуардо распознал в нем профессионального игрока. Вот этот человек может помочь ему проникнуть в казино Морисси.

Что касается Филадельфии, то Эдуардо испытывал угрызения совести. Он оставлял ее одну почти каждый день с тех пор, как они приехали в Саратогу и принялись создавать легенду о себе. Последние три вечера Эдуардо провел в компании богатых мужчин и женщин, которых привлекало богатство этих мужчин. Он пил больше, чем хотелось, и играл в фаро, создавая впечатление, что проигрывает больше, чем у него есть. Он не жалел денег и своего мужского обаяния и быстро стал любимцем женщин. Эдуардо даже обнаружил в себе такое качество, как кокетство, какое проявляется у женщин, которые много обещают и ничего не дают. Единственной женщиной, которую он хотел, была Филадельфия.

Накануне вечером они поссорились. Он заявил ей, что все, что он делает, ради них обоих, но не осуждал ее за то, что ее рассердил шедший от него запах чужих женских духов. Только после того, как она выставила его из своей спальни, он понял масштаб своей ошибки. Пришло время действовать. Он не был увлечен игрой, а тянул время.

— Ф-ф-у! — Мистер Бичем вытер платком вспотевший лоб. — Жена совершенно не проветривает комнаты. Дышать нечем, я открою ставни.

— Отличная идея, — поддержал его Эдуардо. — Женщины всегда стараются запереть мужчину, лишая его мужских удовольствий.