Она обнаружила, что ей нравится то состояние, в которое впал Синклер. Она должна запомнить это на будущее — это может пригодиться в дальнейшем.

Филадельфия намеренно повысила голос, чтобы ее услышали все, стоящие поблизости.

— Я останусь, мистер Синклер, потому что хочу быть уверена, что вы с наибольшей выгодой продадите все, что я предоставила вам. По выражению вашего лица я вижу, вы не одобряете, что я упомянула деньги. К сожалению, я не могу больше следовать правилам светского общества, в котором я росла, поскольку я лишена всех средств к существованию и вся в долгах. Быть может, это дурной тон говорить о долгах, но у меня и так уже дурная репутация, не так ли?

Не ожидая ответа, она повернулась и пошла между рядами позолоченных стульев, стоящих в зале. Ей была так знакома эта обивка из королевского синего бархата. Они обычно стояли в зале для танцев. До конца дня они перейдут в собственность кого-то, кто сидит сейчас на них.

Она сознательно выбрала для аукциона именно эту комнату из-за того, что окна ее выходят на запад. При дневном свете хрусталь, картины, шелк, серебро, драгоценности будут выглядеть наилучшим образом. Ее отец всегда очень тщательно выбирал места для своих коллекций. Он был страстным собирателем красивых вещей и антиквариата. Он передал эту любовь к прекрасному своей дочери, единственному его ребенку, оставшемуся без матери, которая умерла при родах. Ее самые дорогие воспоминания об отце, часто уезжавшем, были связаны с теми вечерами, когда он, вернувшись из очередного путешествия, показывал ей свои последние приобретения. Как зажигались его глаза, предвкушая ее реакцию. А она, понимая, что это доставляет ему удовольствие, с самых ранних лет начала запоминать историю каждого предмета его коллекции.

Филадельфия глубоко вздохнула, глаза ее затуманились слезами. Она не должна сейчас думать об отце. У нее от этих мыслей начинает болеть голова и теснит грудь. Она здесь среди врагов. Это они погубили ее отца, испоганили его репутацию. Филадельфия не доставит им удовольствия увидеть на ее глазах хоть одну слезинку. Она села на стул в последнем ряду. Только в этот момент она ощутила, что у нее подгибаются колени, и, если бы не стул, она бы упала.

Она быстро взяла себя в руки, и, когда мистер Гувер объявил об открытии аукциона, она уже сидела выпрямившись, совершенно спокойная. Она знала, какая вещь будет выставлена на продажу первой. Это была наименее любимая вещь из огромной коллекции ее отца — средневековый канделябр из Германии из оленьих рогов, увенчанных посеребренным бюстом сирены. Отец говорил, что купил этот канделябр только потому, что не мог поверить, что столь мастерски сделанная вещь может быть такой уродливой. Филадельфия подавила улыбку, когда аукционер выставил этот канделябр. Вещь была отвратительной, и Филадельфия надеялась, что ее купят за большие деньги.

Однако когда аукционер назвал первоначальную цену, не последовало никаких предложений. Он во второй раз отважно назвал начальную цену в пятьдесят долларов, но все собравшиеся молчали.

— Леди и джентльмены, — начал Гувер с бодрой улыбкой, — мы собрались здесь на аукцион. Может быть, вы, сэр, будете так добры и поддержите цену в пятьдесят долларов? — обратился он к джентльмену, сидящему в первом ряду.

— Я не дам за это страшилище и пятидесяти центов! — объявил тот.

— Пятьдесят центов! — закричал мужчина из второго ряда.

— Пятьдесят один цент! — раздался крик из задних рядов.

— Джентльмены! — с упреком в голосе обратился к ним Гувер. — Одно только серебро здесь стоит больше сотни долларов.

— Два доллара! — предложил мужчина в первом ряду. — Вычтите это из тех ста долларов, которые остался мне должен банк Ханта!

Эта реплика вызвала смех у нескольких наиболее развязных джентльменов, хотя других сдерживало присутствие Филадельфии.

— Могу я все-таки считать исходной ценой пятьдесят долларов? — вновь, занервничав, спросил Гувер.

— Вы их не получите, — отозвался джентльмен, предлагавший два доллара, и встал. — Вы устраиваете этот аукцион, чтобы уладить дела с долгами Ханта. Вы не должны ожидать, что его жертвы будут помогать вам в этом! Уэнделл Хант обокрал нас! Не думайте, что мы еще что-то дадим ему!

Буян показал аукционеру кулак, его крики поддержали еще несколько вскочивших мужчин.

Филадельфия слушала, не веря своим ушам. Она знала большинство этих людей всю свою жизнь. Это были банкиры, коммерсанты, люди бизнеса, люди богатые, обладавшие в Чикаго весом и требовавшие к себе уважения. Теперь же они грозили превратиться в неуправляемую толпу.

Аукционер стучал молотком, призывая к порядку. Жены постарались утихомирить своих разбушевавшихся мужей, и в зале стало тише.

— Могу я услышать дальнейшую цену за этот предмет? — хрипло спросил Гувер.

— Вы имеете окончательную цену! — выкрикнул мужчина в первом ряду. — Я сказал два доллара, и так оно и будет! А теперь выставляйте настоящее добро. У меня осталось долларов пять или десять. Хватит, чтобы приобрести пригоршню изумрудов и бриллиантовую диадему!

Его гогот подхватили остальные, требуя, чтобы аукционер немедленно выставил знаменитую коллекцию драгоценностей Уэнделла Ханта.

Филадельфия безразлично следила за тем, как Гувер вытер потный лоб носовым платком и дал сигнал своему партнеру, который вынес на серебряном подносе полдюжины коробочек с драгоценностями. Но, когда Гувер открыл первую коробочку и показал жемчужное колье с бриллиантовым фермуаром, у нее перехватило дыхание. Об этой драгоценности она забыла. Эта вещь не предназначалась для продажи. Это была любимая драгоценность ее отца, которую он обещал ей подарить на свадьбу.

— Вот это уже на что-то похоже! — выкрикнул один из мужчин. — Вот это я хочу приобрести! Я начинаю торг и назначаю цену — один доллар!

— Будь справедлив, Ангус, — сказал другой. — Ты ведь знаешь, что эта вещь стоит по крайней мере в два раза дороже. Два доллара!

Филадельфия в ужасе поняла, что это подлый заговор. В качестве мести за свои потерянные банковские вклады они планируют купить за бесценок замечательные произведения искусства и драгоценности.

— Нет! Остановите этот аукцион! Остановите немедленно!

Филадельфия вскочила и устремилась к столу аукционера. Она заметила изумление на лицах аукционеров, но ее это не смутило. Она выхватила жемчужное колье из коробки и, откинув свою черную вуаль, обернулась к присутствующим.

Какое-то мгновение она стояла, ожидая, что кто-то что-нибудь скажет, и не зная, с чего ей начать. Лица сидящих перед ней расплывались и становились незнакомыми.

— Вы говорите, что не будете платить слишком высокую цену за вещи, принадлежавшие обанкротившемуся должнику. Это ваше право. Но вы не вправе оскорблять эту прекрасную вещь тем, что не знаете ее истинной стоимости!

Она шагнула вперед и высоко подняла колье, так что жемчужины заструились у нее между пальцами.

— Смотрите! Смотрите на них! Я держу перед вами три дюжины великолепно подобранных жемчужин необычного размера и цвета. Но это еще не все!

Она глянула на лица собравшихся и заметила знакомое старческое доброе лицо. Она вопросительно посмотрела этому человеку в глаза, и голос ее стал мягче.

— Доктор Ричардс! Вы должны помнить историю, которую отец рассказывал вам об этих жемчужинах. Он тогда вернулся из поездки в Сан-Франциско. Я хорошо помню, что он пригласил вас на обед специально для того, чтобы показать вам свои последние приобретения.

— Ваш отец использовал деньги вкладчиков для покупки этой драгоценности? — спросил чей-то грубый голос из задних рядов.

Филадельфия быстро глянула в ту сторону.

— Кто сказал это? — Не услышав ответа, она шагнула в проход. — Кто бы вы ни были, неужели вы настолько трусливы, что, выкрикнув оскорбление, боитесь показать свое лицо?

Она увидела вставшего мужчину в коричневом клетчатом костюме.

— Я вас не знаю, — сказала она, — и по вашему виду не сожалею об этом. Здесь аукцион. У вас в бумажнике есть деньги, чтобы купить драгоценности, или вы из числа шпионящих репортеров?