Когда в конце концов плакать сил не осталось, Кейтлин поднялась, умылась, переоделась в ночнушку и погасила все лампы. Затем она забралась обратно в кровать и пролежала так долго — долго, мечтая об одном — перестать думать, перестать чувствовать.

В конечном счёте она всё — таки заснула, но только для того, чтобы в то же мгновение быть разбуженной стуком ветки по стеклу.

Она сонно нахмурилась. Это была никакая не ветка. Звук был скорее как от гальки или от камешка.

Щёлк! Щёлк!… Щёлк! Щёлк! Щёлк!

Она отбросила в сторону одеяла и свесила ноги с кровати. Опять что ли заперли дом, забыв одного из её братьев снаружи? Обычно они стучали в окно Уильяма на первом этаже, но, может быть, он спал так крепко, что ничего не слышал. Она подхватила халат со спинки кровати и стала искать тапочки.

Трах! Стекло разбилось и посыпалось на пол вместе с камешком, влетевшим в комнату, впустив за собой пронизывающий ледяной ветер.

— Ради всего… — Кейтлин запахнула плотнее халат, всунула ноги в полусапожки и побежала через комнату. Сапожки хрустели по разбитому стеклу. Она распахнула створки и выглянула наружу.

Ветер закрутил её волосы и закачал дерево около её окна. Внизу снег был разворошен подобно океанским волнам. И там, точно под её окном, в чёрном плаще, закручивающемся вокруг широких плеч и ног в сапогах, стоял мужчина её мечты.

Её сердце глухо стукнуло, ладони стали влажными. Неужели он был здесь, чтобы сделать ей признание? Неужели он понял, что без неё жизнь его пуста?

Александр медленно повернулся, и она смогла разглядеть выражение его лица. Он улыбался, но улыбался вовсе не с любовью, а… сердито!

— Ты обута? — спросил он.

— Тс — с–с! — она оглянулась через плечо, надеясь, что Мэри не ворвётся в комнату.

— Не буду я тс — с–с! — возразил он, понизив голос до громкого шёпота. — Ты обулась? Там на полу повсюду осколки стекла и…

— Да, я в обуви, — огрызнулась она в ответ.

Его лицо было таким суровым, голос таким неприветливым, что её радостное предвкушение улетучилось.

Чего бы сейчас он от неё ни хотел, это не имело к любви никакого отношения. Разочарование оставило у неё во рту горький осадок. Одну мимолётную секунду она надеялась. Надеялась от всего сердца, от всей своей сущности. И в этой своей призрачной надежде она ждала от него какого — нибудь драматического, любовного жеста. Вместо этого он лающим шёпотом предположил, что она настолько глупа, чтобы ходить босиком по битому стеклу! Чёрт бы побрал этого человека!

Но… что она себе вообразила? Этот человек не был обычным мужчиной. Он не был одним из тех десятков мужчин, которые посвящали сонеты её глазам, приносили ей цветы или присылали милые подарки, обёрнутые в серебряную бумагу.

Нет — это был мужчина, который простой комплимент не мог произнести без того, чтобы заодно не заметить, что ваши тапочки слегка поизносились. Это был мужчина, который, делая признание, не мог смотреть женщине в глаза, который вообще не мог делать ничего другого, а только срывать с женщины сорочку.

Вот тут — то вы заполучите всё его внимание: в такие моменты его глаза мерцают, пожирая вас целиком и полностью. И тогда не он уязвим — вы.

Но когда подойдёт время ему выразить, что он чувствует, как он чувствует, и с какой силой он это чувствует, — он становится таким же неуклюжим, как юнец.

Неуклюжим, потому что… он теперь не так ко мне равнодушен, как раньше?

Эта мысль, выкристаллизовавшись в сердце, снова заставила его подняться к горлу. Тогда что же это? Он просто не может выразить свои чувства оттого, что слишком ко мне неравнодушен?

— Перейди к другому окну. — Он указал на окно с другой стороны от её кровати и сам пошёл в том направлении.

— Нет.

Он остановился и обернулся к ней:

— Что значит, нет?

— Если тебе есть, что мне сказать, говори прямо сейчас.

— Иначе?

— Иначе я лягу спать.

Она почувствовала его раздражение по тому, как ветер ударился о потрескивающий дом. Но выражение суровости на его лице немного смягчилось, а в глазах даже блеснули весёлые огоньки:

— Не отвыкла командовать, а?

— Прошла всего — то неделя.

— Восемь дней, четырнадцать часов и тридцать две минуты.

Она прикусила губу:

— Ты… Ты считал минуты? — Надежда снова приподняла голову.

— Да. А теперь перейди к другому окну! — приказал он.

Тут уж нрав Кейтлин дал себя знать:

— Если ты здесь только для того, чтобы на меня орать, то побереги свои силы.

— Я скакал без остановки по этой жуткой погоде и не собираюсь…

Она со стуком захлопнула створки окна, на пол посыпались новые осколки. Затем она запрыгнула на кровать, скинула ботинки и залезла под одеяла прямо в халате. Зачем ему было проделывать этот путь? Чтобы просто на неё поорать? И почему, кстати, он ехал так долго?

Ветер поднялся с новой силой, задув в разбитое оконное стекло. Если МакЛин не спрячется в укрытие, он так быстренько окоченеет. Она уже собралась откинуть покрывала и подбежать к окну, но усилием воли удержала себя в кровати.

Если он решил торчать на морозном ветру в одном плаще и помереть от переохлаждения, ей — то что? Она — то, может, и любит его, но он её явно не любит, так что, может, оно и к лучшему, если он где — нибудь свернётся клубочком и умрёт.

Она попыталась представить его в постели, слабого и кашляющего, а её братья склонились над ним. Его до смерти разозлило бы, если бы с ним обращались как с инвалидом, даже если бы он был им на самом деле. Так ему и надо! Хотя при мысли, что Александр может умереть, у неё из глаза выкатилась большая слеза.

Проклятье, она была неспособна испытывать неприязнь к этому человеку даже после того, как он разбил её…

Снаружи, за окном, раздался шум, и она рывком села в кровати. Обёрнутая в шарф рука просунулась сквозь разбитое стекло, нащупала задвижку и распахнула створки окна.

После чего МакЛин в развевающемся плаще оказался внутри комнаты и закрыл окно и ставни у разбитой створки.

Затем он повернулся, высокий и грозный:

— Тебе обязательно было иметь комнату на четвёртом этаже, а? — Он пробежал по ней глазами, не скрывая в них жадного выражения.

Она натянула одеяло до подбородка; её бросало то в жар, то в холод.

Кровь застучала в сердце Александра. Он думал, что подготовился к тому, чтобы снова её увидеть, но оказалось, что это не так. Ничто не могло подготовить его к этому зрелищу: как она высунулась из окна, вокруг неё закружился снег, золотистые волосы рассыпались по плечам, в широко распахнутых карих глазах море эмоций — раздражение, удивление, любопытство, забота.

— Чего ты хочешь? — Её голос, тихий и трепещущий, согрел его гораздо больше, чем слабый огонь в камине.

Он нахмурился:

— Холодно тут.

— Было тепло, пока ты не разбил стекло. Это было необходимо?

Это было в его характере.

— Я не собирался его разбивать. Я просто хотел, чтобы ты его открыла.

— Я как раз собиралась. Я решила, что это кто — нибудь из моих братьев. Иногда они тайком выбираются наружу, а дверь захлопывается.

Она задрожала, и он тут же пересёк комнату, подошёл к камину и, добавив в него дров, пошуровал в огне, чтобы тот поярче разгорелся. Потом он подошёл к двери и заблокировал ручку стулом.

— Что ты делаешь?

— Даю нам немного времени.

— Хорошо! Я хочу с тобой поговорить.

— А я, любовь моя, не хочу с тобой разговаривать. По крайней мере, не сейчас.

Она нахмурилась:

— Что это значит?

Он подошёл к её гардеробу и распахнул дверцы:

— Тебе понадобится хорошее тёплое пальто. Вот, например. — Он принёс его к кровати.

— МакЛин, я не стану надевать пальто.

— Ещё как станешь. — Он широко улыбнулся, и она вдруг поняла, что у него очень усталый вид; глубокие морщины залегли вокруг рта.

Сердце её было смягчилось, но она ему этого не позволила.

— Хёрст, что, чёрт возьми, ты мне такого накапала, что я два часа не мог пошевелиться?