— Уважаемые колхозники, — обратился он к собравшимся, — не подумайте, что это обычная «агитация» Кенешбека. Не могу подобрать слов, чтобы высказать свою радость… Вы пришли сюда точно в назначенное время в культурном, опрятном виде, как будто собрались на праздник, а не на производственное совещание…

— Благодарим вас за то, что приучаете! — крикнул Эреше, и в ту же минуту зал шумно зааплодировал.

— Колхозное собрание считаю открытым. Прошу выдвигать кандидатуры в президиум.

— Кенешбек Аманов!

— Айкан Медерова!

— Эреше Омурбаев!

— Нет возражений против этих трех кандидатур?

— Нет, нет!

Когда президиум занял места за столом, председатель сказал:

— Товарищи, я хочу напомнить. Этот чудесный зал всегда в чистоте содержит тетушка Айтбюбю. Прошу уважать ее труд и поэтому не курить, не выплевывать на пол насыбай[3], не грызть семечки.

— Калыйкан щелкает семечки, как корова силос! — громко раздался голос Айымбийке, вызвавший дружный хохот в зале.

— Ах, ты, дожить бы мне до твоей смерти… Заметила только меня. В прошлые годы ты не хуже меня щелкала! — Калыйкан вскочила с места, бросила злобный взгляд на Айымбийке, потом повернулась в сторону президиума. — Слушай, председатель, если я не буду грызть семечки, у меня начнется изжога. Знает эту мою болезнь и эта паскуда, но делает вид, что первый раз слышит. Разреши мне щелкать, с Айтбюбю ничего не случится, если разок уберет за мною. Ведь недаром же ей трудодни выписывают!

Пока женщина это выкрикивала, с ее губ на пол падала шелуха семечек.

— Что ж, идет! Если в зале только одна вы семечки грызете, то я сам готов за вами убрать, — сказал Кенешбек.

Калыйкан, не заметив в тоне председателя иронии, с победным видом посмотрела на Айымбийке и села на место. А потом обвела остальных торжествующим взглядом и бойко продолжала грызть семечки.

— Товарищи, на повестке дня два вопроса, — снова начал председатель, когда зал успокоился. — Первый — месячный отчет полевых бригад и утверждение плана предстоящих работ, второй: о Темирболоте Медерове.

— Давно пора этого недоноска, пиявку вместе с матерью уничтожить! — оглушительно закричала Калыйкан. — А вы еще эту дрянь избрали в президиум!

— А ну, уймите Калыйкан!

— Пусть уйдет с собрания!

— Таких бессовестных надо гнать не только с собрания, но и из колхоза.

— Правильно! — кричали в зале.

— Товарищи! — Кенешбек зазвонил в колокольчик. — Наберитесь терпения. Мы рассмотрим все ваши предложения. А сейчас прошу ответить: у вас нет возражений против этих двух вопросов?

— Нет!

— Поддерживаем!

— Тогда повестка дня принимается, — сказал Кенешбек и предоставил слово бригадиру первой бригады.

— Товарищи колхозники! Обычно я вас вижу на поле во время работы. Один раз в месяц — в этом зале, веселых, радостных и довольных. Прошло то время, когда бригадир бегал от дома к дому и упрашивал каждого выходить на работу. Теперь все по-другому: бригадир только в поле выезжает, а вы уже давно там. Мои обязанности несложные: показать вам, какую работу и где надо делать. Вы работаете дружно и усердно. Поэтому и жизнь у нас пошла хорошая. Большинство колхозников перевыполняет нормы. План, который утверждали на прошлом собрании, наша бригада перевыполнила. Зерно перебрали раньше срока. Уборку, мелкий ремонт сараев закончили на прошлой неделе. С полей сено свезем в сарай на этих днях. Вся бригада работает дружно, ни на кого пожаловаться не могу. Это все, что я хотел сказать, — закончил свое сообщение бригадир.

— Я боялся, что Жуматай затянет свою речь часа на два, — заметил Кенешбек. — Спасибо за краткость. Следующее слово предоставляется бригадиру второй бригады Эшиму Сартбаеву.

Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:

— По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.

В зале засмеялись.

— Честное слово, товарищи! Бригада работает хорошо, производственные планы выполняются раньше намеченного, о чем же говорить?

Снова в зале вспыхнул смех.

— Хорошо выступал бригадир первой бригады. А я должен добавить, что у нас дело не хуже, чем в первой бригаде, не отстаем! Наша бригада у лесных опушек в лощинах накосила травы. И перевозить к сараям эти пятнадцать стогов сена — дорого. Поэтому правление решило прямо там построить телятник. Вторая бригада на солнечном склоне построила помещение на сто телят. Построили там не случайно. В следующем году накосим травы еще больше, заготовим двадцать пять — тридцать стогов.

Колхозники дружно захлопали.

Выступали еще три бригадира, а потом на вопрос председателя «Кто хочет еще взять слово?» зал ответил молчанием.

— Ну, кто еще? — повторил Аманов.

— Товарищ председатель! — встав с места, заговорила Айымбийке. — Действительно, получается, как говорит Эшим. Язык отнимается, потому что не о чем говорить. Все ясно. Чего жевать да пережевывать, как козел полынь? Перейдем к вопросу о Калыйкан.

Калыйкан, сплевывая с губ шелуху, выкрикнула:

— Эх-эх, ты, дожить бы мне до твоей смерти! Болтушка несчастная!

Кенешбек утихомирил Калыйкан и предложил утвердить план работы колхоза. До января нового года было решено закончить очистку семян; заготовить материалы для постройки трех новых сараев; довести до категории высшей упитанности сто пятьдесят поросят и двести пятьдесят кабанов. Одинокой старушке Сайкал постановили выдать центнер муки, овцу и деньги на одежду.

По второму вопросу, перехода к которому с нетерпением ожидали колхозники, выступила Жанаргюл.

— Товарищи! — сказала она. — Я человек новый, работаю здесь учителем недавно. Сидела на собрании и радовалась, даже готова была прослезиться. Сами вы растете, и вместе с вами бурно растет и ваш колхоз. Своими силами поднимаете хозяйство, строите чудесные дома, перевыполняете планы — это под силу только золотым рукам! И я уверена, что такие люди должны воспитывать своих детей достойными нашего будущего…

— Вся наша забота о детях! — крикнул кто-то из зала.

— Что у нас есть радостнее, чем дети, дорогая моя? — подхватил еще чей-то голос.

— Они наше счастье, богатство и радость! — зашумели в зале.

— Я хочу поговорить о Темирболоте, — громко, чтобы перекричать шум, сказала Жанаргюл.

— Чтоб он пропал вместе с матерью! — опять вмешалась Калыйкан.

— Выступите, когда возьмете слово, тетушка Калыйкан, — осадил ее Кенешбек, вставая.

— О Темирболоте вы все сами знаете, — опять заговорила Жанаргюл. — Поэтому начну прямо с вопроса о его поведении. Почему он озорничает?

— Ну, ну! — послышались в зале голоса. — Мы сами не знаем почему!

— От взрослых о матери Темирболота среди детей пошли сплетни, — продолжала Жанаргюл. — «Темирболот не сын Медера — Эшим его отец. У Айкан нет стыда, она испорченная. В Пржевальске ее видели пьяной на улице».

— Это все чистая правда! — вызывающе крикнула Калыйкан.

— А ты откуда знаешь, что все это правда? — громко спросил кто-то из женщин.

— Когда ты видела Айкан пьяной?

— Врет Калыйкан!

— Все выдумала! — шумели в зале.

— Правда! Всю правду расскажу. После этой учительницы выступлю! — крикнула Калыйкан, снова вскочив с места. Шелуха с ее губ попала на бритую голову старца Ашима.

— В своем ли она уме? — сердито пробурчал он, вытирая голову.

Задребезжал звонок председателя.

— Соблюдайте порядок, — сказал Кенешбек, — и дайте возможность товарищу Бакировой продолжать.

Зал понемногу успокоился.

— Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» — вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью — позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.