Темирболот, переведя взгляд на Асанкожо, отрицательно покачал головой.

— Не стану я в птиц ничего бросать!

— Почему не станешь?

— Они уничтожают вредителей.

— Вредителей?

Темирболот улыбнулся.

«Интересный человек дядя Асанкожо! До сих пор считает меня ребенком. Он сам еще мальчишкой полол опийный мак. Каждый год работает на прополке. И, конечно, он не может не знать, что белые черви — вредители. Видел ведь он опийный мак после второй и третьей прополок, когда иные стебли вянут и гнутся к земле? Наверно, не раз проверял, почему погибали стебли мака, и видел рядом с попорченными корнями белых червей. Не раз он говорил: „Ах, это ты губишь наш мак!“ — и уничтожал вредителей». Так думал Темирболот, сердясь на Асанкожо за то, что тот проверяет его знания.

Асанкожо, доехав до края пашни, повернул трактор, чтобы начать новую борозду, и вдруг остановился. Потом окликнул Калыйкан, сидевшую возле железных бочек с водой и горючим.

— Эй, тетушка Калыйкан, жду вас!

Калыйкан поднесла к трактору заранее приготовленные ведра.

Асанкожо, заливая в радиатор воду, спросил:

— Ну, джигит, чем же вредны эти черви?

— Хватит вам шутить, дядя.

— Умереть мне на этом месте, не пойму, чем они вредны.

— Да знаете вы отлично, и тетя Калыйкан знает тоже.

— Тетушка Калыйкан, может, в курсе дела, но я-то не знаю! — настаивал на своем Асанкожо.

Темирболот хотел было сказать: «Тетушка Калыйкан, объясните вы дяде, чем вредны белые черви», — но, когда он посмотрел на женщину, шутить с ней ему расхотелось. В Калыйкан ничего не оставалось от прежней озорницы. Казалось, что в ее облик вселился совсем другой человек. Взгляд стал робким, осанка менее гордой, руки, обычно вызывающе подпиравшие бока, свисали по сторонам, всегда небрежно повязанный платок теперь крепко и аккуратно затягивал голову.

Темирболот последнее время усиленно готовился к экзаменам и давно не видел Калыйкан. Сейчас он разглядел ее как следует. Он не мог поверить, что Калыйкан так переменилась. Темирболот чувствовал себя как-то неловко. Он не знал того, что произошло на днях.

К Калыйкан зашел Кенешбек.

— Не встречал вас с тех пор, как исключили из колхоза, — сказал он ей. — Конечно, вы меня ненавидите. Несмотря на это, я принужден к вам обратиться. Правление колхоза и бюро парторганизации поручило мне просить вас нам помочь. Колхоз нуждается не только в таких здоровых руках, как ваши, но даже в детских. Не хватает людей. Вы можете взять на себя участок работы, какой вам по душе.

Сверх ожидания Калыйкан не набросилась на него с проклятьями, не ответила отказом.

Женщина стояла неподвижно, отвернувшись от Кенешбека.

— Мне, бесстыжей, совестно людям в лицо взглянуть, — заговорила она после неловкого молчания, — как мертвая среди живых. Лучше было бы, если бы поручили мне могилы охранять, там некого было бы мне стыдиться, — Калыйкан расплакалась.

Она выразила желание работать там, где совсем нет людей. Но такого места найти ей не могли. Решили поручить участок, где людей бывает немного.

Как только тракторы вышли в поле, Калыйкан приступила к исполнению своих несложных обязанностей.

Раньше она жаловалась бы: «Ох, этот запах горючего!» Но сейчас молчит. И не только не ругает трактористов, даже глаз на них не поднимает. Калыйкан как будто подменили. Она стала молчаливой и спокойной.

Трактористы как-то пригласили ее вместе с ними пообедать, но она наотрез отказалась. Никто не знал, обедает ли она вообще. Когда трактористы подъезжают к концу пашни и кричат: «Тетя Калыйкан, воды!», «Тетя Калыйкан, масла!» — у нее все заранее приготовлено, ждать не приходится ни минуты. Как только трактористы отъезжают, она снова наполняет одно ведро водой, другое — горючим, масло наливает в специальную посуду. Повесит воронку на ушко ведра и присядет рядом, раздумывая о чем-то своем в ожидании очередного оклика.

Трактористы иногда заставали ее в слезах, но никогда ни о чем не расспрашивали.

Калыйкан прежде уходила с поля раньше всех или появлялась на работе только к обеду. Теперь она возвращается домой, когда становится совсем темно, а выходит в поле на зорьке. На встречных по дороге она даже не смотрит, идет мимо, не отвечая на приветствия.

Калыйкан вплотную подошла к Темирболоту, взяла за подбородок, долго вглядывалась в лицо.

— Спасибо Айсулуу, вылечила тебя хорошо: шрамов не осталось. И руки зажили. — Калыйкан схватила пустые ведра и поспешно пошла прочь.

Темирболоту хотелось поговорить с ней, но он не смог найти подходящих слов.

Вытирая руки, Асанкожо смотрел вслед удалявшейся женщине.

— Эх! Ай да народ! — прервал он молчание. — Какая у него сила! Справился с озорницей, как пришло время. А она пусть помучается. Научится отличать горькое от сладкого, плохое от хорошего.

— Думаете, что она еще не научилась?

Асанкожо, заводя трактор, знаком показал Темирболоту, чтобы он занял свое место.

— Когда пьянствовала, сплетничала, бездельничала, Калыйкан многое перестала понимать в жизни, — ответил он. — По сравнению с нею ты молодец, — в голосе его зазвучала улыбка. — Ты, как столетний старец, знаешь все. Поэтому вредных ворон жалеешь, а безобидных червей считаешь вредителями.

— Значит, вы считаете, что белые черви безвредны?

— Конечно. Вредными считай галок и воробьев.

— Воробьев?

— Как же иначе? Какой урон приносит воробей или галка, когда начинает поспевать мак. Они ведь клюют зерна.

— Это правильно. Но если выстрелишь из ружья, вороны улетают. А белые черви не видны человеку и спокойно грызут корни мака.

Между Темирболотом и Асанкожо разгорелся горячий спор. Темирболот решил ждать, когда подъедет агроном и рассудит их. А если он или бригадир Этим вскорости не появятся, Темирболот все же решил обратиться к Калыйкан.

Асанкожо, рассердившись на молодого джигита, перестал поддерживать с ним разговор и больше уже не пел…

Оказавшись на краю пашни, где находилось «хозяйство» Калыйкан, они вдруг заметили подъезжавшую на лошади Айкан. Она поздоровалась с Калыйкан, подозвала Асанкожо и Темирболота.

Асанкожо, решив перекусить и передохнуть, заглушил мотор. С улыбкой оглянувшись на Темирболота, он предложил:

— Идем, товарищ ученый!

Темирболот понял, что Асанкожо над ним подтрунивает, но все-таки был задет и хотел расквитаться. Молодой джигит сжал кулаки и решил во что бы то ни стало доказать свое. Он оглянулся, но, кроме матери, не увидел человека, который мог бы их рассудить, а с нею ему говорить по этому поводу не хотелось.

Айкан сняла с седла переметную суму, достала вареное мясо, хлеб. Потом, показав на бурдюк, предложила:

— Поешьте мяса с хлебом, а потом запьете айраном.

Асанкожо, протянув было руку к мясу, спросил:

— Вы, наверное, везли все это бабушке?

— Ешьте, и для нее приготовлено, — Айкан похлопала рукой по пузатой суме. — Мне Кенешбек утром сказал, что вы с Темирболотом здесь работаете, и я решила привезти вам поесть.

— А как Кенешбек успел попасть к вам? — спросил Асанкожо, беря кусок хлеба с мясом.

— Видно, всю ночь объезжал чабанов. Он приехал к нам со стороны кошары Чырмаша.

— Ох, беспокойный же председатель! Около часу ночи приезжал ко мне и просил, чтобы я поработал на тракторе, пока поправится Артык. Значит, после меня сразу двинулся к чабанам. Видимо, он может не спать несколько суток подряд.

Темирболот помыл руки и сел напротив Асанкожо.

— Как овцы, мать? — задал он вопрос.

— Все целы, дорогой мой!

— Все окотились?

— Нет, еще пять овец должны разродиться.

— Ягнята все целы?

— Только один сдох.

— А сколько двоен?

Айкан ответила не сразу.

— Сто тридцать пять — двойняшки, а пять — тройни.

— Эх, — Темирболот вздохнул и покачал головой, — значит, не получилось, как я задумал.