И наконец взял ручку, макнул перо в чернильницу и бархатистым голосом сказал:

— Диктуйте уж, я — к вашим услугам, — и написал великому князю в Барановичи то, что продиктовал Палеолог. За своей подписью.

Красивыми зелеными чернилами.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Едва Палеолог ушел, как раздался телефонный звонок прямого с Царским Селом провода, и в трубке послышался вялый, будто спросонья, голос царя:

— Здравствуйте, Владимир Александрович… Правда ли, что с нашего восточного театра на запад передислоцируются несколько корпусов восьмой немецкой армии?

Сухомлинов даже привстал с кресла, будто царь был перед ним, потом встал во весь рост и ответил взволнованно:

— Здравия желаю, ваше величество. Передислокация корпусов противника на запад — это чистейшая выдумка или Палеолога, или Жоффра, телеграмму от которого он якобы получил. Он показывал ее мне.

— Сергей Дмитриевич говорил мне в телефон о том же. Но я получил подобную телеграмму от президента Пуанкаре, вернее, телеграмму об очень серьезном положении Жоффра. Вы находите, что это сообщение наших союзников соответствует действительности?

Сухомлинов уже стоял навытяжку и думал: насколько серьезно положение союзников? Но ведь наш военный атташе полковник Игнатьев пишет: очень серьезное. А между строк можно прочитать и так: союзники почти разбиты. Если русские немедленно не отвлекут на себя значительные части немецких войск на восток — положение Жоффра станет безнадежным. И хотел так именно и ответить царю, но побоялся: подумает, что он, военный министр, желает неудачи союзным войскам.

И ответил уклончиво:

— Ваше величество, положение союзников, конечно, трудное, Жоффр все время отступает, но у него имеется около полутора миллионов штыков, что вполне достаточно, чтобы дать решительный отпор немцам.

Царь помолчал немного и продолжал:

— Великий князь Михаил Михайлович писал мне, что в Лондоне необычайный подъем и что лорд Китченер уже завербовал в свою армию четыреста сорок тысяч рекрутов, и вдруг такой пассаж: отступление.

— Я полагаю, ваше величество, что это — маневр Жоффра, — сказал Сухомлинов, чтобы успокоить царя, хотя он не очень и волновался.

— Я говорил с великим князем Николаем Николаевичем. Он сказал, что данное отступление соответствует правилам стратегии, и верит, что генерал Жоффр скоро перейдет в атаку. И еще он сказал, что у него имеются иные сведения, а именно: что противник передислоцирует несколько корпусов с запада на наш фронт. Как вы полагаете, это возможно? — спросил царь.

— Вот это возможно. Вполне, ваше величество, — машинально подтвердил Сухомлинов. — То есть я хочу сказать…

— Благодарю, Владимир Александрович.

— Я послал телеграмму великому князю по просьбе посла.

— А Жилинскому не посылали? Почему он медлит с решительной атакой противника?.. Вы ведь его настоятельно рекомендовали на пост главнокомандующего Северо-Западным фронтом, равно как и Самсонова. Между тем Самсонов шел к границе целую неделю и потерял драгоценное время.

— Осмелюсь заметить, ваше величество, что генерал Самсонов шел в сутки по двадцать верст по пескам и бездорожью. Все дело в том, что действия Самсонова и Ренненкампфа не были согласованы и армии воюют порознь. Но мне не положено вмешиваться в дела верховного, ваше величество, — сказал Сухомлинов и подумал: «Что это государь так разговорился? Из него обычно слова приходится вытаскивать клещами. Встревожен сведениями Палеолога?»

Царь некоторое время помолчал, потом кашлянул и сказал негромко, так что Сухомлинов еле расслышал:

— Жилинскому я приготовил другое место. А что вы думаете о Самсонове? Ренненкампф телеграфирует мне, что он теснит противника, а Самсонов топчется на месте.

— Дерзаю возразить, ваше величество: топчется на месте Ренненкампф, — ответил Сухомлинов и подумал: «Ренненкампф явно вводит в заблуждение государя, ибо именно сам топчется у реки Ангерап, а не преследует противника, как топчется на месте и хан Нахичеванский со своей великолепной конницей. И великий князь об этом хорошо знает. Неужели царь винит Самсонова в медлительности наступления и „приготовил и для него место“, как он говорит всякий раз, когда решил от кого-либо избавиться? Но это же ошибка, ваше величество! Великому князю надо командовать решительнее, особенно Ренненкампфом», — заключил он и готов был так прямо и сказать, зная хорошее к себе отношение царя, но царь в это время спросил:

— У вас Родзянко не был? Он хлопочет о сапогах. И великий князь Николай Николаевич мне говорил, что нижние чины вынуждены едва ли не босыми идти в атаку и снимают сапоги с убиенных. Что за глупости?

Сухомлинов растерялся, надул и без того полные щеки, словно обиделся, и ответил:

— Ваше величество, сапог было вполне достаточно, два миллиона — в магазинах питания, да еще находилось в заказах фабрикантам, однако я проверю незамедлительно.

— А как обстоит дело с орудийными патронами? Говорят, что в Восточной Пруссии расстреливали по четыреста патронов в день вместо тридцати, предусмотренных мобилизационным планом. Если это соответствует действительности, чем же мы будем воевать в ближайшее время? — спросил царь.

Сухомлинов хотел ответить: «Слишком много командиры приказывают вести ураганный огонь без нужды и пользы», но это значило сказать о неумелом командовании ставки, что царю не понравится. Но и молчать не мог и решил: «Великого князя буду выгораживать, а себя — топить?» — и ответил:

— Ваше величество, по мобилизационному плану долженствует расходовать сто двадцать — сто пятьдесят патронов на орудие при атаке укреплений, коими Восточная Пруссия именно и изобилует. Однако командиры наши стреляют из орудий по каждому солдату противника, что противоречит всей практике минувших войн.

Трубка молчала, и Сухомлинов уже подумал, что царь прекратил разговор, но в это время он кашлянул и тихо спросил:

— А что еще вынуждает так расточительно тратить патроны?

И Сухомлинов отважился:

— Еще расходуется много потому, что командиры приказывают артиллеристам вести ураганный огонь, в коем-то и нужды не бывает. Начальник Главного артиллерийского управления Кузьмин-Караваев мне докладывал…

Царь недовольно прервал:

— Прикажите генералу Кузьмину-Караваеву составить мне надлежащий доклад. Великого князя Сергея Михайловича я сам спрошу.

— Слушаюсь.

— И напишите в Лондон, великому князю Михаилу Михайловичу, письмо, чтобы он попросил лорда Китченера, военного министра, и короля Георга усилить поставление нам орудийных натронов. Великий князь пишет мне, что английские фабриканты из кожи лезут вон, чтобы исполнить наши заказы, и питают к нам любовь.

— Слушаюсь, ваше величество. Напишу сегодня же, — ответил Сухомлинов и подумал: «Дома называют отринутого великого князя „Миша-дурак“, а теперь — вишь как его величает сам государь? А любовь англичан не дорого стоит: они отказались дать нам оружие».

— Я закончил разговор, Владимир Александрович. До свидания, — произнес царь охрипшим голосом. — Да, доклад привезете вы.

— Ваше величество, — остановил его Сухомлинов, — благоволите повелеть: положение союзников описывать в газетах полностью или…

— Обычно, чтобы не сеять паники среди обывателей. Они и без того говорят бог знает что… Если будут сеять панику — конфисковывать. А паникеров — в Сибирь. Главарей же — расстреливать.

— Слушаюсь…

Телефон умолк, а Сухомлинов все еще стоял за своим длинным столом, крытым зеленым сукном, держал трубку в мясистой правой руке и думал: «Вот что наделал своей паршивой телеграммой этот салонный болтун и любитель развесистой клюквы, Палеолог. Всех поставил на ноги и совсем на голову садится, даже царю. Что же будет дальше, позволительно спросить? И верховный хорош: патронов орудийных ему недостает! А где я возьму их при таком ведении баталий? Воевать надо уметь, ваше высочество, да-с! А не стрелять ураганным огнем по пустому месту, по австрийцам, коих Конрад отвел от места сосредоточения на сто верст, узнав, что Редль продал нам план развертывания. Но Редль покончил с собой, и вы должны были сообразить, что Конрад изменит план развертывания своей армии, что и случилось, и вы ударили в пустоту. Кто же так главнокомандует, ваше высочество? Этак у вас скоро и портков будет недоставать, а виноват будет Сухомлинов? Нет уж, увольте, я вам — не нянька, ибо у вас имеются высочайшие дозволенные права, так что действуйте, ваше высочество, сами, а не ищите козлов отпущения».