— Я знал, я был уверен, что вы именно это и скажете мне, дорогой министр, — и пошел расточать комплименты русскому солдату.

Нет, он ничего не понимал в делах военных и был уверен, что русские далеко уступают французам во всех отношениях, кроме разве что фанатичной преданности царю. Впрочем, перед визитом Пуанкаре они устроили такой фейерверк забастовок и даже баррикады на Путиловском заводе сделали, что по всей России пошли новые раскаты революции. Так что черт их знает, пардон, этих русских, что у них на уме. Девять лет тому назад они готовы были растерзать своего обожаемого монарха и кричали по всей стране:

«Смерть царизму!» — а теперь вон с ходу разбили бошей на севере Восточной Пруссии.

Но сейчас речь шла не об этом, сейчас Палеологу требовалось, чтобы русские развивали наступление дальше и немедленно, чтобы он смог сообщить Парижу об этом сегодня, и вот, попросив Сазонова передать царю эту телеграмму, привез копию ее Сухомлинову.

Сухомлинов читал ее долго, сосредоточенно, морщиня крупный лоб и нетерпеливо ворочаясь в кресле, и готов был отчитать посла: «Как вы можете являться к русскому военному министру с подобной фальшивкой?»

Но сказал спокойно:

— Сведения вашего командования, господин посол, не соответствуют действительности. Противник передислоцирует несколько корпусов как раз в обратном направлении: с западного театра на восточный, будучи уверенным, очевидно, в своей близкой окончательной победе на западе. Наш представитель при ставке Жоффра, полковник Игнатьев, доносит, что потери французской армии составляют пятьдесят процентов и что общий наш успех войны зависит всецело от наших действий в ближайшие недели и переброски на наш фронт германских корпусов. Да и сам Жоффр говорит, что «положение французской армии очень тяжелое, оно не изменится к лучшему, пока немцы не почувствуют напора русской армии в Восточной Пруссии и Познани». А вы хотите убедить нас в том, что немцы с вашего фронта берут несколько корпусов. С какой стати, позволительно спросить, коль они преуспевают на западном театре?

Но Палеолог не был бы Палеологом, если бы удовлетворился такими словами русского военного министра, и поэтому он и тут пристал с ножом к горлу:

— Вы атакуете престарелого Франца-Иосифа в Галиции. Львов вам разве важнее Берлина? Берлин — это конец войны, это наша победа — разве вам, генералу, это не ясно?

Сухомлинов покраснел от возмущения. Эка нахал! Разговаривает с русским военным министром, как со своим военным атташе де Лягишем. «Совсем садятся на шею, как будто Россия поступила к ним в лакеи… Эка мерзость», — подумал он, но сказал размеренно, как будто лекцию читал:

— Господин посол, мы начали войну в Восточной Пруссии, как и было предусмотрено нашими союзными обязательствами и протоколами наших начальников генеральных штабов, и на четырнадцатый день мобилизации разбили противника при Гумбинене и вынудили его к отступлению, взяли Сольдау, Нейденбург, Ортельсбург. На австрийском театре мы продвинулись на сотни верст, взяли в плен десятки тысяч солдат, много орудий и вот-вот возьмем Львов. А в это время мой друг генерал Жоффр отступает и отошел уже к Вердену. Что же вы еще хотите от нас? Чтобы мы бежали на рысях по пескам и болотам прямехонько к Парижу и ударили в тыл фон Клуку и фон Бюлову? Но это невозможно, господин посол, говорю вам, как генерал, — уколол он Палеолога, так что тот заерзал в кресле. — …Без вашего займа, а на свои денежки мы уложили вторые пути на участках Брянск — Гомель, Брянск — Жабинка, усилили паровозную тягу, расширили многие станции…

Палеолог потерял терпение слушать эту лекторскую речь военного министра и готов был воскликнуть: «Да что вы морочите голову, ваше высокопревосходительство, этими мелочами?» — но не полагалось дипломату давать волю эмоциям, а с улыбкой, полной иронии, можно было прорваться сквозь частокол этих слов:

— И тем не менее ваши солдаты шли пешком к границам бошей, из-за этого потеряли много дней на марше и вступили в бой чрезвычайно утомленными и голодными и в развалившихся сапогах. А ведь ваши «Биржевые ведомости» писали, что Россия готова к войне, и еще понукали Францию, что она, мол, также должна быть готовой, — намекнул он на статью Сухомлинова «Россия готова», опубликованную незадолго до войны по повелению царя и под редакцией Сазонова в ответ на воинственное бряцание оружием Германии.

Сухомлинов посматривал на него из-под седых густых бровей и думал: нахал отменный и бестия продувная. И еще пролаза, каких свет не видал, способная протиснуться в любую щелку любого салона именитых и близких ко двору, и разглагольствовать там с его обитателями, большей частью с дамами, о разных разностях, но неизменно с одной и той же целью — вдолбить в голову каждому, что Франция только и печется о благе России и что оная должна вечно молиться богу, что существует.

И говорил Сухомлинов мысленно этому человеку: «Мы были готовы защищать Россию, но не вашего Жоффра, а вы оказались не готовыми защищать даже себя и требуете, чтобы это делали мы. Но во имя чего мы должны это делать? Во имя Эльзаса и Лотарингии и старых счетов с Германией? А что нам-то прибудет от сего предприятия? Дырка от бублика, ибо у нас нет счетов с Германией, и наш с вами союз ровно ничего России принести не может, тем более что практически нас разделяют тысячи верст и чужие страны. Значит, наш с вами союз, господин дипломат, выгоден вам, а посему именно вам и надлежит быть готовыми к войне прежде всего».

Но такие слова, или почти такие, мог сказать иностранному послу Сазонов. Однако и молчать было невозможно, и Сухомлинов решил отпарировать одной фразой:

— Этой статье велено было появиться в печати, господин посол.

Палеолог сладко улыбнулся и поддел:

— Я все понимаю, господин министр. Одного не понимаю: коль вы были готовы к войне, почему же великий князь медлит с решительной атакой, а ограничивается частными успехами? Почему не идет прямой и наиболее короткой дорогой к Берлину? Вы — генерал и член двух академий, профессор по военным делам? — допытывался он, но на Сухомлинова эти слова, казалось, совершенно не действовали, ибо он посмотрел на него немного выпуклыми, равнодушными или холодными, черт их знает, глазами и изрек:

— У нас нет прямых дорог к Берлину. Но если бы они были, — смею уверить вас, что боши были бы уже в Варшаве, в Белостоке, в Барановичах и бог знает еще где. И еще были бы уже в Париже. Как именно профессор говорю вам. Разве вы этого хотели? И разве ради этого давали нам займы?

Палеолог был ошарашен и спросил испуганно:

— Вы убеждены, что так могло быть?

— Убежден, — равнодушно ответил Сухомлинов.

— И так же твердо убеждены в том, что отступление генерала Жоффра приведет бошей в Париж?

— Великий князь сказал, что сие отступление Жоффра согласуется со всеми правилами стратегии. Я ничего к словам великого князя добавить не имею, — сделал Сухомлинов комплимент верховному, хорошо зная, что Палеолог конечно же передаст великому князю эти слова через своего военного атташе.

Но Палеолог, как клещ, уцепился именно за эти слова великого князя, недосказанные Сухомлиновым полностью, и продолжил их:

— Но великий князь сказал, как мне передавал маркиз де Лягиш, что, отступая, французская армия сберегает свою армию до того дня, когда русские начнут решительную атаку бошей! Однако где же он, этот великий, этот торжественный день и час? Его нет, господин министр. И неизвестно, когда он настанет. А генерал Жоффр не может вечно отступать, так что вопрос остается нерешенным — о вашей атаке противника. Я прошу, умоляю вас помочь мне, господин министр, Франции помочь в эту критическую минуту ее жизни, — заключил Палеолог почти трагическим голосом.

Сухомлинов вздохнул во всю свою большую грудь, затянутую черным гусарским мундиром с золотыми галунами и Георгиевским крестом, и досадливо подумал: «А и настырный вы, господин посол. Бьюкенен вон, ваш английский коллега, и в ус не дует, а вы пристаете с ножом к горлу, опасаясь, как бы вас# не послали в отставку за спокойствие. Напиши я великому князю — обидится, что, мол, вмешиваюсь в его дела; не напиши — вы накляузничаете государю, а то и Родзянко, что, мол, военный министр не желает помочь союзникам, а тот — шепнет Гучкову, и пойдет писать губерния, как то было в их крамольной Третьей думе с помощью этого прохвоста Гучкова… Беда с такими союзничками!»