Однако Сазонов не придал значения этой странной телеграмме и сказал безразличным тоном:

— Я только что говорил с великим князем. Он преисполнен оптимизма и готовности помочь своему другу, генералу Жоффру. В ближайшее время он предпримет важную операцию, чтобы задержать возможно больше германцев на восточном театре.

Палеологу такие слова ни о чем не говорили, и он настаивал на более ясном ответе:

— Скоро ли наступит этот день, милый министр? Подумайте, какой это серьезный момент для Франции! Германцы заходят на незащищенный Париж с севера и находятся от него в двухстах пятидесяти километрах! Подумайте, какая опасность нависла над Парижем!

— Я знаю это, и я не забываю того, чем мы обязаны Франции. Это не забывают также ни государь, ни великий князь, — говорил Сазонов так, как будто Франция вытащила Россию из пропасти и теперь добивает врага, хотя хорошо знал, что именно Франция была обязана России хотя бы тем, что русское правительство, еще до объявления ей войны Германией, начало мобилизацию своей армии, даже как следует не подготовившись, спутав все карты германского генерального штаба и вынудив его воевать одновременно на два фронта.

И Палеолог это знал, ибо именно Франция всегда искала союз с Россией против Германии и в страхе восприняла в свое время Биоркский договор Николая и Вильгельма о русско-германском союзе, и принудила Николая, в конце концов, положить этот договор под сукно. Тогда Париж был просителем России. Теперь он диктовал Петербургу то, что надо было Франции, и Палеолог вел себя в русской столице, как дома, каждый день обивал пороги придворных салонов, обедая там и завтракая, беседуя по самым разным поводам, но неизменно клоня дело к тому, чтобы Россия сделала все, что ей положено как союзнику Франции.

Сазонов не переоценивал своего коллегу — настырного, верткого и болтливого настолько же, насколько и ловкого и хитрого, если не сказать — вероломного, не стеснявшегося не только просить, но и откровенно требовать, как то и было в первые дни войны, когда даже великий князь присылал к нему в посольство, как для отчета, Янушкевича с подробным докладом о предстоящих своих действиях на фронтах или когда он сам, еще будучи в своей резиденции, в Знаменском дворце, докладывал о том, что и когда он намерен делать как верховный главнокомандующий.

И сейчас Сазонов хорошо знал: Палеолог не уйдет от него, если не получит того, за чем приехал, и поэтому сказал:

— Вы можете быть уверены, господин посол, что мы сделаем все, что в наших силах, с целью помочь французской армии, однако трудности очень велики. Генералы Жилинский и Янушкевич считали, что наше наступление в Восточной Пруссии обречено на верную неудачу, ибо мы выступили намного ранее плана развертывания…

Палеолог нетерпеливо прервал его:

— Но генерал Жилинский лично подписывал с генералом Жоффром протокол о совместном действии против Тройственного союза, и они все предусмотрели ведь!

Сазонов устало продолжал:

— …не получив всего, что положено: укомплектованных корпусов и дивизий, всех парков артиллерии, продовольствия, фуража. И хороших дорог, из-за отсутствия коих нашей армии пришлось идти пешком до границы с Германией сотни верст по проселочным дорогам и лесистой местности…

Палеолог опять прервал его:

— Вы были у себя дома и могли заранее подвезти к границе, на волах даже, все, что потребно для наступления.

Сазонов продолжал все тем же тоном:

— Но мы разбили неприятеля и взяли ряд приграничных городов. Если бы мы располагали разветвленной сетью дорог железных и шоссейных, как располагает ими противник, мы могли бы сделать больше.

И Палеолог — лоск и изящество — взорвался:

— Но мы давали вам заем в пятьсот миллионов франков ежегодно именно для построения таких дорог, ведущих к вашим западным границам. Сам генерал Жоффр рассчитал, сколько вам надо построить таких дорог и сколько они будут стоить. Почему же вы не строили их? Куда девались наши деньги, господин министр? Или военный министр истратил их на свои прогонные, которые он так любит, пардон? Говорят, у него жена — красавица.

Сазонову эти слова не очень понравились: нахал, бесцеремонно заглядывающий в замочную скважину квартир русских министров. Сухомлинов, конечно, любит разъезжать, и жена у него действительно красивая, но как можно так развязно вторгаться в личную жизнь человека, тем более того, с которым ты состоишь в дружбе? В Петербурге достаточно и своих любителей замочных скважин, таких, как Гучков, например, которому лишь положи палец в рот, а потом и головы недосчитаешься. Поистине: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

Сазонов точно знал, кто давал России деньги, и на каких условиях, и для какой цели: Французская синдикальная палата биржевых маклеров и ее председатель, месье Вернейль. Именно он говорил Коковцову: «Французское правительство расположено разрешить русскому правительству брать ежегодно на парижском рынке от четырехсот до пятисот миллионов франков в форме государственного займа или ценностей, обеспечиваемых государством, для реализации программы железнодорожного строительства во всей империи на двояком условии: чтобы постройка стратегических линий, предусматриваемых в согласии с французским генеральным штабом, была предпринята немедленно, чтобы наличные силы русской армии в мирное время были значительно увеличены».

Благодать за одиннадцать процентов годовых! И вот теперь Палеолог требует, приказывает делать то, что хочет французский генеральный штаб. Как хозяин. Это ли не наглость?!

И Сазонов, со всей присущей ему вежливостью, сказал:

— Мне неведомо, что любит и чего не любит наш военный министр, но мне хорошо ведомо, господин посол, что ваш заем стоит нам таких процентов, каких и бальзаковский папаша Гобсек не брал…

Палеолог улыбнулся:

— О, вы хорошо осведомлены, господин министр, в нашей литературе, но смею вас уверить, что папаша Гобсек не давал денег на сооружение стратегических железных дорог, а давал их всяким любителям легкой жизни, а это — не одно и то же. Впрочем, мы отдалились от главной темы наших разговоров, господин министр.

— Ничуть, господин посол, наоборот, мы всего более приближаемся к этой теме, а именно: мы получили ваш первый заем в пятьсот миллионов франков только за полгода до войны, в январе сего года. Позволительно спросить: могли ли мы построить все те дороги, которые рассчитал для нас, как вы говорите, генерал Жоффр? Не могли. Так почему же вы упрекаете нас в том, что мы — бездельники, пустившие ваши деньги на прогонные нашим министрам? — спросил он более сурово, хотя голос был тихим и болезненным.

Палеолог понял: он хватил через край, и Сазонов, этот всемогущий министр, может передать Сухомлинову, а еще того хуже — самому царю то, что им передавать вовсе не обязательно. И виновато сказал:

— Забудем об этих шутливых словах, господин министр, и перейдем к главному: я должен сообщить своему правительству сегодня же, намерен или не намерен генерал Жилинский продолжать атаку бошей и, пардон, обладает ли он всеми положенными для полководца данными? Представитель союзников при армии генерала Самсонова, майор Нокс, говорит, что генерал Жилинский даже Самсонова не может понудить исполнять его, главнокомандующего, директивы. Как вы полагаете, эти два генерала внушают уверенность в том, что атака бошей будет нарастать и увенчается успехом?

— Не знаю, господин посол, это прерогатива верховного главнокомандующего, — ответил Сазонов с легким раздражением. — Во всяком случае, подобные вопросы не входят в мою компетенцию. Всех командующих соблаговолил высочайше назначить государь, и оные обязаны надлежаще исполнять его волю, как свою собственную. А воля государя одна: помочь союзникам наивозможно скорейшей атакой Восточной Пруссии. И я не буду удивлен, если его высочество великий князь уже начал решительную операцию в этом направлении… Вы удовлетворены моим ответом, господин посол? — подняв глаза, спросил Сазонов так, что Палеологу стало ясно: большего от этого больного человека ему не добиться. Однако он вздохнул с облегчением и ответил: