А Чудище стояло по ту сторону балкона и, положив на лапы свою голову огромную и страшную, с улыбкой ожидало, что произойдет.

— Катись, катись, яблочко, катись, наливное, по блюдечку серебряному, — приговаривала Настенька, — покажи нам страны дальние!..

— ...далекие и снежные! —сказало Чудище.

И в тот же миг на блюдечке снега сверкнули, вскинулась веселая метелица, помчались тройки вороные, карие, загремели, зашумели бубенцы, и даже песня донеслась лихая...

— Хорошо! Морозно! — радовалась Настя и снова наклонилась к блюдечку. — Катись, катись, яблочко, катись, наливное, покажи нам...

...— милый дом родной! —тихонько вымолвило Чудище.

И видит, слышит Настенька, как бьют часы на городской стене, а вот и улица знакомая, вот домик милый... и сестра Любава у окошечка сидит, орешки щелкает...

Вздрогнула всем телом Настенька, остановила яблочко, прикрыла блюдечко обеими руками.

— Нет, нет, не надо, — шепчет она горестно, — не надо, не напоминай. ..

И слышит тихий голос Чудища:

— Теперь уж я тебя прошу — наведайся в родимый край, там обними сестер любимых, подарки отвези и поклонись отцу родному. Обещай мне только, если можешь, воротиться завтра на заре вечерней. ..

— Я согласна! — радостно вскричала Настенька. — Вернусь, как только заблестит заря вечерняя. Ровно в восемь часов!

— Не опаздывай! — с мольбой сказало чудо-юдо. — Помни: если не вернешься к сроку, я умру с тоски-печали.

— Я вернусь!

— Сними кольцо с мизинца и надень на палец безымянный! —вымолвило Чудище.

Вставши до рассвета, старый кормчий, пригорюнившись, сидел у своего окна, следя за необычной утренней зарей — уж очень весело она сегодня пробуждалась! Вскипала золотом червонным, взметнулась вверх лучами алыми, полнеба захватила и, кажется, вот-вот расплавит сине море!

„Вот так-то, спозаранок и меньшая дочка, Настенька, вставала, — вздыхая, думал кормчий. — Бывало, на небо как взглянет, скажет: „Радостное утро, батюшка любимый! Ветер добрый! Хорошо сегодня в море-океане!..“

Не успел он так подумать — озарилась горница лучами голубыми, а вместе с ними появилась Настенька-красавица, живая, невредимая.

— Здравствуй, батюшка любимый! Радостное утро! Хорошо сегодня в море-океане! —Кинулась отцу на грудь и нежной щечкою к его руке прижалась.

— Настя! Настенька вернулась! —загремел навесь дом кормчий.— Эй, Любавушка, Гордея, Настенька вернулась!

Заиграли разом все часы...

Вбежали сестры, сонные, простоволосые, смотрят и глазам своим не верят: это что же за красавица такая? Сарафан на ней белее пуха лебединого, голубая шелковая шаль, кокошник изумрудный так огнями и сверкает!

Не успели поздороваться, залопотали:

— Ах, кокошник-то, не моему чета!

— Ах, платочек шелковый!

— Ах, жемчуга! Ах, ожерелья да запястья-то какие!

Не раздумывая, Настенька сняла запястье, отстегнула ожерелье, подарила их Любаве.

Не успела тут Гордеюшка обидеться, глядь, у Настеньки на шее появилося второе ожерелье. Подарила Настенька Гордее ожерелье,— появилось у нее на шейке третье! Приумолкли сестры. Злая зависть в сердца заползает.

— Вот уж счастье привалило нашей Насте! И за что же ей такое счастье?

Развернула Настя шелковый платочек, поклонилась отцу, подарила ему блюдечко и наливное яблочко.

А потом, когда волнение немного улеглось, рассказала обо всем и без утайки: как явилась она на остров дальний, как вернула аленький цветочек и как стала гостьей Чудища морского. И какая жизнь на острове, какой дворец прекрасный и какие в нем богатства.

— Стосковалась я по дому милому, по тебе, любимый батюшка, и по вас, сестрицы ненаглядные! Жаль мне Чудища, добрый он, несчастливый! Обещала я вернуться на вечерней зорьке ровно в восемь часов...

Начались тут разговоры и расспросы, поцелуи и объятья. Время устремилося вперед, — и ахнуть не успели: полдень.

А на острове далеком — полночь.

Недвижимо сидит Чудище морское перед корабельными часами в виде двух шаров стеклянных, смотрит, как, тихонечко шурша, песок в шарах пересыпается.

Ждет-тоскует чудо-юдо: не минуты, а секундочки считает...

— Ах, как медленно текут часы! Как время тянется!

Время за полдень.

Корабельщик с Настенькой сидели у окна, катали яблочко по блюдечку, любовались городами, кораблями, странами далекими. Вот явился городок на африканском берегу и купец Гассан краснобородый, вот Джованни, знаменитый мастер, объявился.

А на кухне дым и чад — Любавушка с Гордеей пироги пекут, да что-то все у них не ладится.

— Согласна? —шепчет Любавушке Гордея.

— Да! Согласна. То-то смеху будет... —отвечает ей Любава. Сестры пробрались к часам хрустальным, стрелки отвели на час

назад. После подошли к часам французским, потом к часам немецким, только „старый шкипер" заупрямился — захрипел и вдруг остановился. ..

Время к вечеру... Любава незаметно закрывает окна ставнями тяжелыми, Гордеюшка, поставив на стол пряники, изюм, орехи, сладко улыбаясь, приглашает Настеньку к столу.

— Что ты, Настенька, все на часы поглядываешь? Али дом родимый чужим стал? —спрашивают сестры.

— Ах, сестрицы дорогие, — отвечает Настенька, — обещала я вернуться ровно в восемь часов!

— Ну так что же, — улыбается Гордея, — целый час ведь впереди.

Сели за стол.

Любава щелкает для Настеньки орешки, а Гордея собственными ручками наливает мед в стакан хрустальный.

Старый кормчий радостно смеется, дружбой дочерей своих любуется.

Тут взглянула Настя на часы хрустальные и видит: без четверти восемь. На часах французских и немецких — то же самое. Почему ж так сердце бьется? Подбежала Настя к яблочку, наклонилась над ним и зашептала:

— Катись, катись, яблочко, по блюдечку серебряному! Ах...— И отшатнулась в страхе: медленно, с трудом великим катится по блюдечку увядшее, морщинистое яблочко. А на блюдечке серебряном — непроглядная черная ночь.

Устремилась Настенька к окну, распахнула ставни — ночь за окном, угрюмо светят звезды, чуть заметный блеск зари над морем угасает.

— Сестры милые! За что же? —жалобно вскричала Настенька: — Вдруг и впрямь умрет он не дождавшись? Остановись, остановись, заря вечерняя!

И, снявши с пальца безымянного колечко золотое, вмиг надела на мизинец и исчезла.

Г удят, ревут во мраке океанские пустыни... Яростные волны бьют о берег острова желанного. Водяная пыль огнем сверкает. Опустилась Настенька на берег возле озера серебряного, смотрит и не видит ничего — такая тьма густая.

Побежала Настя по дворцовым темным залам.

— Где ты? Где ты? Почему не отвечаешь?

В комнату любимую вбежала — пусто. В полутьме шуршат песочные часы. Подбежала Настенька, взглянула — ноги подкосились:

— Девять?! Быть того не может!

И опять скорее в сад! А там все пожелтело, все увяло, птицы все исчезли, яблоки упали, почернели. Только ветер шелестит опавшею листвою.

— Тук! —упало последнее яблочко.

— Дзинь! —тихонько прозвенел серебряный бубенчик и упал с последнего засохшего цветка.

— Я вернулась, я вернулась! Где ты? Отзовись! —уж не кричит, а только шепчет Настенька, стремясь к лесной поляне.

Прибежала на поляну. Сумрачно в лесу и тихо. Ветви, тяжело к земле пригнувшись, стали голубыми и лиловыми от множества малюток птиц, прижавшихся друг к другу. Под деревьями столпились козочки, газели, лани —все недавние ее друзья. Как пробилась Настенька к пригорку, и сама не помнит. Но никто не шевельнулся, не посторонился. Подбежала — сердце помертвело: на пригорочке, припав лицом к земле, лежало Чудище морское. В неподвижных его лапах Настенька увидела цветочек аленький, только был он не живой, а мертвый, мертвый, как и Чудище морское. Искорка последняя скользнула по цветку и тотчас же погасла. Тут упала Настя на колени, охватила голову Чудища руками, нежною щекой к его щеке прижалась...

— Пробудись, очнись, мой милый, умный, ненаглядный мой, красавец мой! Никогда тебя я не покину!—Закапали горькие девичьи слезы на аленький цветочек.