Но лучше уж с Любавушкой не спорить: скажи ей слово и лови в ответ сто двадцать — так горохом и посыпятся.

— Сверкаешь?! Двадцать три кокошника по сундукам запрятано и все-то тебе мало? Ай, умора! Только ведь не ты сверкаешь — камешки твои сверкают, то ли дело я! Ах, глазки голубые, щечки мои розовые! —И пошла, пошла.

Не выдержала старшая сестрица, отступила, ручкой махнула, дверью громко хлопнула.

А где ж цветочек аленький?..

Вот он — в кувшине хрустальном мерцает тихим огоньком в любимой Настиной светелке. Светелочка под лесенкой, и редко-редко кто туда заглянет, но Настенька, чуть выберет минутку, скорей бежит, спешит цветочек навестить. Присядет на скамеечку и смотрит, смотрит на него, дыханье затая.

— Так вот какой ты, мой цветочек аленький!

И почему-то жалость к сердцу подступает! Задумается Настенька — цветочек потускнеет, а улыбнется —и цветочек улыбнется ей в ответ и загорится, заблестит огнем волшебным.

И слышит Настя, будто гусельки далекие в цветке играют.

Стучат, стучат часы. Близка вечерняя заря!

Сидит Настенька в своей светелочке, и вдруг—„скрип-скрип" — над головой чуть скрипнули ступени... Настенька сидела на скамеечке, а дверь была открыта...

И слышит Настя, что отец ее ведет негромкую беседу с Кондратом, верным своим другом:

— За то, что я сорвал цветочек аленький, который был отрадой сердца Чудища морского, мне пригрозило это чудо-юдо смертью лютой! Но после сжалилось и отпустило, чтобы мог я повидать родные берега.

У Настеньки сердечко защемило, похолодели пальцы: о чем он говорит, какое чудо-юдо? И как же это: „Отпустило, чтобы мог я повидать", ведь это значит — ненадолго?

Но тут опять донесся голос кормчего:

— Всего лишь на три дня! Пройдут они, и должен я вернуться в океан неведомый, на остров дальний...

— Когда ж они пройдут? —в волнении и страхе перебил его Кондрат.

— Они прошли! Остался час один! — промолвил кормчий.

По дому прокатились звон и музыка, пронзительный кукушкин голос и басовитый кашель шкиперских часов.

— Степан, Степанушка! — сквозь слезы прошептал Кондрат.—Да как же это? Дочери-то знают ли? Успел ли рассказать?

— Зачем же их печалить? Моя вина — мне и ответ держать! Потребовало чудо-юдо слова верного, и я такое слово дал. Взойдет вечерняя звезда, надену я заветное колечко на мизинец... А ты, любезный мой и верный друг Кондрат, побереги кораблик мой, а дочерям любимым будь отцом родным, и особливо дочери меньшой!..

Сидит бедняжка Настя ни жива ни мертва и слышит: проводил Степан Кондрата до дверей, взбежал по лестнице и скрылся в горнице.

Взглянула Настя на цветок.

— Так вот какой ты, цветик аленький!

Недолго думая взяла цветок, тихонько, чтоб не скрипнули ступени, поднялась наверх и заглянула в горницу.

И, как всегда, увидела морские карты. Над ними, подперев рукой густую бороду, задумчиво склонился знаменитый кормчий.

Окошко в горнице было открыто настежь, над синим морем догорал закат.

На подоконнике, поблескивая алым камнем, лежало незнакомое колечко.

Опять взглянула Настя на цветок, взглянула на колечко.

Не слышал кормчий Настиных шагов, не слышал, как она спокойно подошла к окну и твердою рукой взяла кольцо.

— Прости меня, любимый, добрый батюшка, — раздался звонкий Настин голосок, — ведь это для меня сорвал ты аленький цветочек, ведь это по моей вине разгневал Чудище морское! Моя вина — мне и ответ держать. Поэтому решила я вернуть цветок. Смотри, вот загорается вечерняя звезда. Прости меня, дочь неразумную! —С этими словами Настя низко поклонилась и надела на мизинец тонкое заветное кольцо.

— Настасья! Настенька! — очнувшись, закричал Степан, но было поздно: исчезла Настенька, а вместе с нею аленький цветочек и волшебное колечко, как будто подхватила их вечерняя красавица заря, да и умчала за моря, за океаны!

Прошла секунда, и не успела Настенька опомниться, как очутилась на глухой лесной поляне, за тридевять земель от города родного, на острове неведомом, затерянном в просторах океанских... Проводила Настеньку красавица вечерняя заря, а встретила в другом краю земли заря предутренняя, ласковая зорька-заряница.

Лес еще спал, но золотисто-алые лучи, подбадривая Настеньку, уже скользили по его вершинам... Прижав к груди цветочек аленький, остановилась Настенька на сумрачной тропинке, взглянула на небо и улыбнулась утру. Спешит заря на помощь смелой девушке — все ярче, все светлее разгорается. Ночные синие туманы боязливо уползают в чащу, и видит Настя: зеленеет впереди пригорочек муравчатый, на нем, среди душистых трав, кончается тропинка. Взбежала Настя на пригорок и прошептала, наклонясь к цветку:

— Вот ты и дома, аленький цветочек!

А он затрепетал и засверкал, вспорхнул летучим огоньком и вмиг прирос к своему стеблю.

— Не гневайся, лесной хозяин! Смотри, вот я вернула твой цветок. Доволен ты? —сказала Настя, обернувшись к лесу.

В ответ послышался не голос, не звериное рычанье, а робкий, удивленный шепот:

— Добро пожаловать! Не ждал я тебя, гостья дорогая! Спасибо, Настенька, за то, что ты вернула мой цветок, отраду сердца моего. Не бойся, глянь вокруг! — И не успел сказать, как яркое сиянье утреннего солнца залило поляну. Раздвинулись могучие деревья и, расступившись вправо, влево, открыли перед Настенькой просторную, веселую долину. В ней было столько света, столько красок, столько легких звуков, что Настенька, едва взглянув, невольно улыбнулась.

Вдали, за цветниками и фруктовыми садами, поблескивало небольшое озеро. В нем отражались очертания прекрасного дворца, стоявшего на противоположном берегу.

Садовая дорожка золотой стрелой пересекала всю долину от пригорка до серебряного озера. Вокруг цвели поля, цвели деревья, и даже бабочки и стайки разноцветных птиц похожи были на цветы.

Но самым удивительным, конечно, были звуки: прозрачные, воздушные, легкие, они звенели над полями и, как бы подчиняясь прихотливой воле музыканта, временами заглушали даже щебетанье птиц.

Склонив головку, Настенька прислушалась, всмотрелась, а потом, сбежав с пригорка, наклонилась над цветами и тотчас разгадала все их маленькие тайны.

Слегка встряхнула розу — роза зазвенела, легонько дунула на белую гвоздику — заиграла флейточка, в малиновом тюльпане гусельки запели! К каждому цветку были привязаны то крохотные звонкие бубенчики, то колокольчики, свирели или флейточки и даже золотые гусельки и балалайки. А „музыкантом", разумеется, был ветер, которому охотно помогали бабочки и пчелы. Тут Настенька подумала о страшном чудо-юде и как-то не поверила, что оно действительно могло быть страшным и жестоким... Как вдруг...

— Бэ-э-э! — почтительно промолвил кто-то за Настиной спиной. Две козочки, две лани и несколько газелей стояли на дорожке и очень дружелюбно кланялись, перебирая тоненькими ножками. Издалека спешил белоснежный златорогий козел, весь завитой, весь в белых локонах, спускавшихся до самой земли. Вид у него был важный и внушительный; он подошел, прищелкнул сперва передними, потом задними копытцами, любезно поклонился и, думалось, вот-вот заговорит по-человечьи. Но получилось только:

— Бз-э-э!..

И Настенька от души пожалела беднягу.

— Здравствуйте! — сказала она и, вспомнив, что у нее был небольшой вчерашний пирожок с капустой, принялась угощать им зверушек, аккуратно отламывая кусочек за кусочком. Все ели, благодарили, а пирожок не уменьшался! Откуда-то примчалась славненькая желточерная жирафа — хватило и жирафе. Из леса прибежал молоденький слоненок и умоляюще протянул хобот через головы своих приятелей. Настя отдала слону весь пирожок, но... в руке у нее оказался дру-j гой, совершенно такой же и не менее вкусный. И так как Настенька сама проголодалась, она с удовольствием скушала пирожок, взглянула на друзей и звонко рассмеялась.