Девушка обернулась и, чтоб мне пропасть, приветливо улыбнулась.
- Здравствуй, - бойко ответила она, - ты не местный? Меня зовут Радуга, а тебя?
Ее английский был с сильным привкусом обучающих курсов, но вполне понятен.
- Крыса, - ответил я, - не так красиво, но тоже вполне натурально и близко к природе.
Она рассмеялась, подхватила меня за руку и потащила представлять остальным. Пара минут - и я окончательно потерялся в вихре пестрых платков, стеклянных и деревянный браслетов, тянувшихся мне навстречу и забавных имен-ников: Мир, Фауна, Любовь, Солнечный Ветер, Голос Травы…
Они двигались «вместе с ветром» куда глядели глаза и несли ноги, не очень заботясь о том, что на их пути могут встретиться какие-то там шлагбаумы, и плохо веря, что им могут преградить дорогу абстрактные линии на карте, которые странные люди называли вроде бы государственными границами.
Я почувствовал себя так, словно меня подхватил какой-то доброжелательный ураган и мягко, ненавязчиво увлек за собой. Я не сопротивлялся.
Община заночевала, разбив лагерь прямо на газоне в центре столицы. Где-то за час до заката появился полицейский и направился в сторону нашего табора. Зрелище, надо сказать, было любопытным: девчонки ставили шатры из непромокаемой ткани, чистили картошку в бумажный пакет, отдельно вынесли и поставили на самое видное место биоунитаз. Из толпы выделился уже пожилой «юноша» с седыми патлами чуть не до пояса, перехваченными бежевой косынкой. Он протянул руку парню в форме, выслушал что-то, покивал, рассмеялся, похоже, в ответ на какую-то шутку и, хлопнув полицейского по плечу, скрылся в своем шатре. Страж порядка обвел лагерь внимательным взглядом, отметил пакеты и биотуалет, что-то бросил в коробочку коротковолновой рации и рассосался в сумерках, которые уже начинали сгущаться.
Появилась неизменная гитара – какой же лагерь хиппи без своего персонального Вудстока. Пели по-голландски, но этот язык так близок к немецкому, что примерный смысл я уловил…
Когда-нибудь меня позовет что-то светлое,
Туда где из живых никто еще не был.
Небрежно развернет все мечты заветные
И теплой рукой подкинет в небо.
И станет мне легко, и стане празднично.
Забуду я о том, что был мир тесным,
Забуду обо всем, что чего-то значило,
Ведь станет все простым и давно известным.
Увижу с высоты, как планета вертится,
И где-то на пороге чужой весны
Я стану непременно, раз мне так верится
Чистым звуком чьей-то струны.
Много разных слов я когда-то слышал,
Только все слова, как обычно, по боку.
Каждому по вере, и так уж вышло,
Верую лишь в то, что я стану облаком
И будет мне легко, и будет весело.
О чем грустить тому, что легче воздуха?
Стать облаком так просто и так естественно,
Откуда же иначе и взяться облаку?
…Красиво, черт. И даже, в каком-то смысле, оптимистично.
Я в это время изо всех сил пытался прикинуться шлангом и делал вид, что внимательно слушаю Мир, которая гадала мне по руке. Кстати, гадание не было ее основной профессией. Я чуть не упал, когда выяснилось, что Мир – программист.
- Смотри, вот линия жизни – она у тебя очень длинная и глубокая. Чем она дальше от большого пальца, тем человек дальше от своих корней, своей семьи. Судя по твоей ладони, ты от своих корней – как Пекин от Сан-Франциско.
Я невольно улыбнулся. Моя мама – учительница младших классов, слава Богу, понятия не имела о том, какая интересная жизнь у ее первенца. Мы виделись редко: две моих сестры со своими детьми, проблемами, мужьями и любовниками полностью поглощали все время, которое оставалось у мамочки от работы, так что обо мне она вспоминала не часто.
- Вот это – линия сердца. Заметная, но никуда не ведет. Вернее, ведет в никуда.
- И что это значит? – заинтересовался я.
- То и значит, - пожала плечами Мир, - ты можешь отдать жизнь за любовь. Но отдать жизнь любимому человеку – никогда.
- Ну, не все так плохо, - попробовал сопротивляться я.
- Почему – плохо? – удивилась Мир, - Это не плохо и не хорошо. Это твоя суть. Прими ее как данность. Во-первых, ничего другого у тебя все равно не будет, а во-вторых, билет, который тебе достался, далеко не самый ужасный.
Ты слушаешь? Или тебе уже все ясно?
- Продолжай, - обреченно кивнул я, переворачиваясь со спины на живот.
- Линия судьбы очень четкая. Судьба у тебя есть. А вот как она пересекает линии ума и сердца… Получается довольно четкий и большой треугольник. И он – не замкнут.
- И что? – пробурчал я, почти убаюканный этим мелодичным голосом.
- Это денежный треугольник. То, что он есть – значит, что деньги у тебя водятся. А то, что не замкнут, означает…
- Что они как водятся, так и выводятся, - послышалось совсем близко. Рядом с нами на расстеленный плед плюхнулась Радуга. Девчонки вдвоем завладели моей многострадальной конечностью и начали что-то на ней выискивать, чертя пальцами, и это заставляло меня вздрагивать от щекотки и тихонько смеяться.
- А сейчас у тебя большие проблемы, - протянула Радуга, словно бы в удивлении, - ты ухитрился нажить себе много врагов.
- Так что же мне делать, милые пифии? – пробормотал я, щурясь на заходящее солнце.
- Никогда не думала, что скажу это, - тихо произнесла Мир, - но у тебя есть только один выход. Ты должен «сменить кожу». Из «жертвы» превратиться в «охотника». Только так ты сможешь выжить.
- К сожалению, девчонки, это вряд ли получится. Я вегетарианец. И пацифист…
Спать мы завалились все втроем: Радуга грела меня слева, Мир – справа. Никто ни о чем так и не спросил.
Глава Седьмая
Холли, пежо и раскладной диван…
Из-за раннего часа из девяти столиков занятыми оказались только два, и я этому порадовался, примостившись у самых перил. Веранда нависала над тротуаром, внизу неспешными жуками мелькали туда-сюда «Ситроены» и «Пежо», почему-то здесь их было гораздо больше, чем «Мерседесов» и «БМВ». Странно, Германия совсем рядом…
- Простите, вы не меня ждете?
Я неспешно обернулся. И был вынужден срочно ловить челюсть. Вот, значит, какие нынче пошли канцелярские мышки!
Высокая, если только чуть-чуть ниже меня, а мой рост – метр восемьдесят два, но при этом ничуть не сутулиться. Фигура креатиды, а талия – «в рюмочку», смуглая, почти как цыганка, но в лице ничего грубого: черты тонкие, «породистые». Правда, губы малость полноваты. Но если представить себе, КАК она целуется… Ох, лучше не представлять, иначе придется извиняться перед дамой и бежать переодеваться.
- Простите, - терпеливо повторила она, - я спросила…
- Ах, да, - опомнился я, - Если вы – Холли Купер, то вас.
Девушка опустилась на плетеный стул рядом со мной. Мое обалдевшее лицо ее не особо впечатлило, видно, она привыкла к такой реакции на себя. Кстати, одета она была именно как конторская мышь, в серый деловой костюм и белоснежную блузку. Но это было все равно что завернуть свежий номер «Плейбоя» в газетку «Сельская жизнь». Какая разница, что за обложка, если ТАКОЕ внутри.
- О чем вы задумались, мистер…э… Ред?
- Рет – поправил я, и неожиданно для себя выпалил, - я думал о том, что если бы снимал следующий фильм про агента 007, то пригласил бы вас на роль очередной девушки Джеймса Бонда.
Холли Купер оскорблено фыркнула и сделала движение, чтобы встать. Потом все - же решила задержаться и объяснить мне, в чем я не прав.
- Во-первых, мистер Крыса, я не «очередная» девушка, ни для кого, даже для человека с внешностью очередного Бонда, - предпоследнее слово она выделила голосом и я, честное слово, почти смутился. – А во-вторых, вы сказали, что у вас ко мне дело, связанное со… - внезапно самообладание ей изменило, Холли Купер всхлипнула и полезла в сумочку за одноразовым платком.