В глазах ее мужа мелькнула насмешка. Его взгляд упал на Джилса и задержался на нем.

— Полагаю, это не тот ответ, ради которого нужно скрещивать шпаги.

Было невыносимо наблюдать, как он высмеивает ее осторожность. В ней закипала злость, отчего мысли приняли иное направление. Человек, для которого предусмотрительность так мало значила, не станет выражать словами свою любовь, даже если она есть. Нет, раз уж ей предоставили выбор, то он будет сделан между любовью и простым желанием.

— Мой ответ тебя не удовлетворил? — спросила она. — Тогда позволь попробовать еще раз…

Холодный тон ее голоса был предупреждением. На лице Рафа появилось осторожное выражение.

— Из-за раздражения?

— Даже если так, по крайней мере, я сама решу судьбу своего брака. Если Джилс не возражает, думаю, ты тоже не станешь?

— Да, пожалуйста. В качестве расплаты я могу потребовать его жизнь.

Джилс двинулся, словно собирался противостоять Рафаэлю, но Кэтрин подняла руку и прикоснулась к его груди. Не отводя взгляда от глаз мужа, она повторила тем же тоном, что и он:

— Из-за раздражения?

Попав в собственную ловушку, он залился краской. Рафаэль молчал. Конечно, он так и не дал Кэтрин другого ответа, которого она ждала с надеждой и страхом. С победным видом она наблюдала, как он покидает поле боя, идя по коридору своей легкой походкой, и исчезает в морозной ночи. А потом ей стало жаль, что его уход оставил ее с пустотой от одержанной победы.

— Прости меня, — неожиданно сказал Джилс. — Я не хотел доставить тебе неприятности и желал бы все изменить.

— Это не имеет значения.

Кэтрин расстегнула плащ, и он упал с ее плеч. Джилс поднял его и бросил на ореховый столик вместе со своими перчатками, а потом последовал за ней в салон.

— Не желаешь чего-нибудь выпить? — спросила Кэтрин, останавливаясь возле шкафа и берясь рукой за богато украшенную ручку.

Как только она произнесла эти слова, то заметила, что графин с бренди уже был выставлен. Он стоял возле самого удобного кресла в этой комнате, а рядом с ним — пустой стакан.

— Нет, спасибо.

Голос Джилса звучал натянуто. Она повернула голову, в ее янтарных глазах застыла настороженность.

— Кэтрин, ты должна понимать: я не планировал говорить того, что сказал. Но это не неожиданное решение, сделанное в спешке. Я обсуждал свое предложение с твоей мамой…

— Но не со мной? — перебила его она.

— Имей ко мне хоть каплю сочувствия, пожалуйста, Кэтрин. Ты не была готова доверять другому мужчине.

— Я… Ты прав. Прости, — извинилась она, опустив глаза. — Я тоже вела себя недальновидно и прошу меня извинить. Согласиться на брак по всем правилам с одним мужчиной, при этом деликатно освободившись от другого, — для этого требуется, как мне кажется, больше вероломства, чем я могу вынести.

— Мне не на что жаловаться, — ответил он и умолк. Когда она лишь сухо улыбнулась, не ответив, он продолжил: — Процесс официального развода может быть неприятным. Развод всегда был и остается позорным событием. Ты поэтому переживаешь?

Кэтрин покачала головой.

— Вряд ли. Мне следовало бы привыкнуть, что мое имя у всех на слуху. Ты же понимаешь, не правда ли, что делаешь предложение женщине, которая ходила на бал, переодевшись в квартеронку, и которую действительно приняли за квартеронку со всеми вытекающими из этого последствиями, что она вынуждена была выйти замуж за своего похитителя? Женщине, которая впоследствии нарушила брачный обет и сбежала с другим мужчиной, а потом попала в руки лодочников…

— Кэтрин, пожалуйста, в этом нет необходимости.

— Твари, соблазнившей богатого торговца, а потом опустившейся до подходящего ей уровня и проведшей несколько недель в борделе; а когда муж спас ее от такого падения, то унизительно вернул в дом матери, как бесполезную?

— Ты слишком наговариваешь на себя.

— Разве? Я же скандальная, печально известная Кэтрин Наварро, в девичестве Мэйфилд, La Lionne.

— Ты слишком устала, — сказал Джилс, беря ее руки в свои. — Ты не сможешь отговорить меня, перечисляя все свои проступки. Я знаю правду.

— Правда — это то, что принято считать правдой. Ты уверен, что хочешь рисковать своим будущим, женившись на женщине с таким характером и репутацией?

— Не говори этого, никогда не говори. — Он слегка встряхнул ее. — Ты красивая и смелая женщина, оказавшаяся в ситуации, на которую не могла повлиять.

— И наивная, да? — спросила она.

Он не сомневался.

— Если тебе нравится говорить так, то да, наивная.

— Глупыш, — прошептала она и содрогнулась от смеха.

Она вынуждена была рассмеяться. Она не смогла бы объяснить ему своих слез.

— И если тебе неприятно говорить мне об этом, — продолжил он, совсем не возражая против этого странного проявления нежности, — я никогда не спрошу. Я буду стараться всю жизнь заботиться о тебе и защищать.

— Почему, Джилс? Почему я?

— Кэтрин, именно о тебе я мечтал всю жизнь. Когда я впервые тебя увидел, мне показалось, что я тебя узнал, и прямо там и тогда захотел, чтобы ты стала моей.

— О, Джилс… — В ее охрипшем голосе сочувствие смешалось с раскаянием. Жалость была близка к любви, но для такого человека этого было недостаточно.

Словно прочитав ее мысли, он поднял голову и посмотрел на нее ясными голубыми глазами.

— Я не прошу любить меня, — произнес он, — просто позволь мне любить тебя.

Это было чересчур. Его признание словно обнажало душу. То, что он стремился пойти на это ради нее же, было слишком тяжким грузом.

Она мягко высвободилась, и ее глаза оказались на уровне темно-синего блестящего капюшона его плаща.

— Я никогда не забуду то, что ты сейчас сказал, — ответила она ему самым мягким тоном, каким только могла. — В эту минуту я признательна больше, чем могу выразить. Но впереди у нас много времени, придется долго ждать, прежде чем мы сможем связать себя клятвами. Я обещаю: если ты и дальше будешь терпелив со мной, я всем сердцем постараюсь стать той, кого ты заслуживаешь.

Джилс склонил голову в знак согласия. Если он и был разочарован, то не показал этого. Отойдя в сторону, он отбросил плащ за плечи, затем вытащил из внутреннего кармана несколько небольших ярко упакованных коробочек.

— Уже почти наступил 1811 год. Открывай свои подарки, а я уйду, оставив тебя отдыхать. Возможно, в новом году ты найдешь ответ, который обрадует нас обоих.

Она подарила ему белый шелковый шарф, который сама украсила вышивкой и отделала бахромой. Первым его подарком был маленький театральный веер из цветного сатина с перламутровой рукояткой. Вторым — тонкая книга в красном сафьяне, «Илиада», переведенная М. Рошфором. Третьей была черная коробка, перевязанная перламутровой лентой.

— Ты слишком много всего мне надарил, — с укором сказала Кэтрин, открывая крышку.

Она заглянула внутрь, и ее пальцы вдруг онемели. Маленькая коробка выпала из рук, и по ковру рассыпались блестящие шпильки — золотые шпильки для волос посреди шерстяной гирлянды розовых роз и пурпурных лилий, мягко сияя напоминанием.

— Нет! — крикнула Кэтрин, отрицая черную волну боли, проступающую сквозь ее старательно выстроенную защиту. — Нет…

Подобрав юбки, она ускользнула от протянутой руки Джилса и выбежала из комнаты. У лестницы она обернулась и сквозь слезы посмотрела на него, стоявшего позади в дверном проеме.

— Прости меня, — сказала она, — но я все-таки не могу выйти за тебя замуж. Это не твоя вина. А только моя.

Было уже позднее утро, когда Деде вошла в спальню и разбудила Кэтрин. Негритянка сильно постарела за месяцы отсутствия своей подопечной. Ее волосы еще больше поседели, руки заметно дрожали, и в ней появилась робость, которая раздражала Кэтрин и в то же время вызывала жалость.

— Почему вы все еще здесь, мадам Кэтрин?

Кэтрин повернула голову на подушке, наблюдая за озабоченным морщинистым лицом.

— А я не должна здесь быть?