Из-за состояния улиц для леди достали пахнущие плесенью паланкины — пережиток прошлого века. Их можно было увидеть повсюду на улицах, несомых на шестах четырьмя рабами, которые слегка наклонялись на поворотах. Эта роскошь была преимуществом тех, кто жил в городе. Один из них доставил и Джилс — обитый голубым вельветом паланкин с вышитым золотым листом. Он не сказал, но Кэтрин подозревала, что его привезли из городского дома Наварро: на софе она обнаружила выгравированную букву «Н». Находясь внутри, Кэтрин чувствовала себя придворной дамой «короля-солнца». Она наклонилась, чтобы поделиться этим наблюдением с Джилсом, шедшим рядом с паланкином, но тут рабы резко остановились и она упала со своего места на колени.
— Что случилось? — крикнула она.
Теперь она слышала свист и звон стали и удары о что-то, похожее на сковородки, горшки и чайники. Крики переросли в рев движущейся толпы.
— Это шаривари[108], — крикнул Джилс сквозь гул. — Они свернули на эту улицу.
Кэтрин вздохнула и привела себя в порядок, затем отодвинула занавеску и выглянула на улицу. Мимо них как раз проносили качающийся паланкин. Из-за шторы выглянуло бледное перепуганное лицо юной девушки, совсем ребенка. На ее щеках блестели слезы, а свадебная вуаль перекосилась. Рядом с ней верхом, оглядываясь через плечо, ехал мужчина средних лет с волосами с проседью и совсем белыми усами. Его худые ноги в старомодных бриджах и чулках поддерживали небольшой круглый живот.
Ее страх был понятен, хоть и напрасен. Шаривари всегда сопровождали вдов и вдовцов, кем, без сомнения, и был этот мужчина. Вой и шум утихнет, как только толпу пригласят выпить и поесть за счет жениха. Они попали в этот поток по ошибке. Это только раззадорило сборище отважных мужчин и мальчиков и привлекло внимание других. Они могли веселиться на протяжении нескольких дней или пока не будут удовлетворены.
Понемногу паланкин Кэтрин переместился к стене, а узкая улица наполнилась волнующейся толпой. Шум был оглушительным.
Затем возле ее паланкина раздались другие звуки, более озлобленные. Она почувствовала, как пошатнулся один из носильщиков. Паланкин задрожал и с грохотом опустился. Чья-то рука ухватилась за ручку, и Кэтрин, не задумываясь, придержала ее изнутри. Раздался мужской крик. Дверь отпустили. Слышалась ругань и крики. Паланкин раскачивало, как при сильном ветре, возле него дрались какие-то мужчины.
Оказавшись в ловушке между стеной дома с одной стороны и спиной Джилса в темно-синем вечернем плаще с другой, Кэтрин не могла выбраться. Ей оставалось лишь пригнуться и ожидать возможности выйти.
— Наварро! За Наварро! Ко мне! Ко мне!
Голос принадлежал Джилсу. Эти слова слились в общий гул, и их смысл был непонятен. С какой стороны он ожидал или рассчитывал получить помощь?
Удары вдруг стали громче. Возгласы и кряхтение рукопашной схватки усилились. Раздался хриплый крик. Затем тишину нарушило шлепанье бегущих по грязи ног. Через несколько секунд было слышно лишь победное тяжелое дыхание.
Перекошенный паланкин выровнялся и направился дальше, свернув назад, откуда они пришли. Бросив взгляд на Джилса, Кэтрин увидела, как он вытирает шпагу носовым платком; на нем не было его меховой шляпы, а из пореза над глазом на белоснежные складки шарфа капала кровь. Она отклонилась назад, крепко сжав руки на коленях, и пыталась привести в порядок мысли.
У дома ее матери Джилс помог ей спуститься с паланкина, подав две крепкие благородные руки, и отчасти провел, отчасти затащил ее в фойе. Длинный просторный коридор, в котором раздавалось эхо, был освещен, но пуст: их возвращения не ждали так рано.
При мягком свете канделябра Джилс остановился и, взяв обе руки Кэтрин в свои, внимательно осмотрел ее лицо в поисках хотя бы малейшей царапины.
Его глаза потемнели. Он слегка задрожал, потом медленно придвинул ее к себе и положил ее голову на свое широкое плечо.
— Кэтрин, — произнес он, выдохнув. — Красивая, смелая Кэтрин. Это больше, чем можно — или нужно — просить мужчину выдержать: видеть тебя и знать, что из-за дружбы мы не можем быть вместе. Это больше, чем я могу вынести, — потому что я так люблю тебя!
— Как трогательно, — раздался голос из салона.
Джилс застыл, затем они медленно отстранились друг от друга и посмотрели на мужчину, вальяжно стоявшего в дверном проеме.
— Трогательно, — вновь сказал он. — Полагаю, я стал рогоносцем.
Глава 23
— Раф, — выдохнула Кэтрин, не сумев сдержаться.
Умоляющие нотки ее голоса повисли в воздухе.
— Мадам, желаю вам прекрасного дня, — сказал он, и в его поклоне вовсе не было уважения. — Я хотел преподнести вам традиционный символический подарок в честь праздника, но, кажется, потерял его. — Рафаэль поклонился, затем выразительно посмотрел на Джилса.
— Я не буду с тобой сражаться, Раф, — отчеканивая каждое слово, произнес он.
— Нет? — раздался тихий ответ. — Признаю, что у меня есть небольшое преимущество, поскольку ты, очевидно, только что участвовал в драке.
— На нас напали бандиты, которым заплатил Маркус.
— Значит, нежную сцену, которую я так подло прервал, можно объяснить непомерным инстинктом защитника.
— Не совсем, хотя я с ужасом думаю, что стало бы с Кэтрин в руках этого сумасшедшего, — ответил Джилс. — Я люблю ее и хочу, чтобы она стала моей женой. Я имею некоторое влияние в местных органах власти. Можно устроить гражданский развод, если ты ее отпустишь.
— И что заставляет тебя верить, что я это сделаю?
— Думаю, мы все знаем обстоятельства вашего брака, — сказал Джилс, ничуть не боясь стоявшего перед ним человека. — Никто не может сказать, что ты был послан Кэтрин судьбой, но, следует отдать тебе должное, ты заботился о ее благополучии.
— Правда? Спасибо, Джилс. Насколько я понимаю, с тобой ей будет лучше?
— Верю, что да.
— Прекрасно. Но что думает по этому поводу Кэтрин?
Покачав головой, Кэтрин отказалась отвечать.
— Скажи мне, Джилс, — произнесла она, — недавно, во время схватки, ты выкрикнул имя Наварро. Кого ты имел в виду? Не самого же Наварро?
— Нет…
— Возможно, это были лодочники Рафа?
Джилс с задумчивым видом кивнул, до конца не понимая, что произошло.
— Господи! Ты, мой муж, послал своих людей следить, шпионить за мной?
— Я назвал бы это по-другому, — отозвался Раф, наклонив голову, — Но, полагаю, эффект был бы тот же.
Она отвела взгляд от этого светящегося, загадочного, словно высеченного лица в темноте. Джилс стоял позади нее бастионом безопасности.
— Я так устала, — сказала она. — Не передать словами, как я устала быть пешкой в вашей с Маркусом игре.
— Это волнующая игра, — заметил Раф.
Внимательно прислушавшись, она не заметила в его голосе и намека на попытку оправдаться.
— Да, — согласилась она, — но все, чего я сейчас хочу, — покоя.
— И любви? — Когда она не ответила, он добавил: — Смелее, ma Lionne.
— И свободной, бескорыстной любви, — осторожно согласилась она.
В воцарившейся тишине шипение фитиля свечи казалось оглушительным.
— Ты всегда так дальновидна, chérie, и порой даже кажется, что зрение никогда тебя не подводит. Но на этот раз, возможно, оно затуманено страхом. Решай сама судьбу своего брака, и добро пожаловать в его лоно, если ты этого хочешь. Но будь уверена, что именно этого ты хочешь.
Неужели он, в своей обычной двусмысленной манере, предоставлял ей право выбора? Даже если так, намек был слишком прозрачным, чтобы ставить на кон свое сердце.
А что будет с Джилсом? Он всегда был к ней неизменно добр, но и только, и вдруг это неожиданное признание в любви. Что может она может подарить ему сейчас, когда стрелки неумолимо бегут к Новому году? Она чувствовала себя поистине опустошенной, духовно и физически.
— Раз уж ты предоставляешь выбор мне, — как можно спокойнее произнесла она, — я скажу тебе свое решение, когда тщательно все обдумаю.
108
Шаривари («кошачий концерт») — в средневековой Франции особый вид веселого свадебного вечера, организуемый в случае празднования повторного брака какой-либо особы (вдовца или вдовы). Участники гремели и звенели металлической посудой, дико скакали, одетые в маскарадные костюмы, подражали голосам животных и распевали непристойные песни. — Примеч. ред.