— Да, но…
— Трудно мне с ними найти общий язык.
Этот тон высокомерия по отношению к курсантам покоробил Нину, и она спросила:
— Почему же вы думаете, что найдете общий язык со мной?
— Вы женщина, у вас более чуткое сердце. Да и летчица к тому же. Ваша жизнь связана с риском, и вы, глядя в глаза человеку, видавшему смерть, не испугаетесь ее отражения. Ведь правда, Нина? Смотрите мне в глаза!
Баринский обнял ее, привлек к себе и хотел поцеловать. Нина не закричала, не дала ему пощечину, а просто отстранила его сильными руками, сказав спокойно:
— Не делайте глупостей, Баринский. Если не хотите потерять уважение как фронтовик, то не повторяйте подобных движений.
Баринский сделал оскорбленное лицо:
— Я вижу, вы еще не поняли современной обстановки. Жизнь пройдет мимо вас, Нина…
Нина отступила на шаг и сказала насмешливо:
— Эх вы, фронтовик… — И пошла к дому.
— Нина, — поспешил за ней Баринский, — постойте, Нина. Вы были так внимательны ко мне…
Нина не ответила, и Баринский отстал.
Уже взявшись за дверную ручку, Нина вдруг раздумала входить в комнату: надо сходить в общежитие курсантов — чем они недовольны, как отдыхают?
Огромная землянка внутри хорошо отделана руками курсантов. Когда находишься тут, слово «землянка» кажется неподходящим. У тумбочки застыл дневальный. Так как все уже спали, он молча отдал Нине честь. Желтый свет фонаря освещал плакаты, Доску отличников, стенную газету.
Стараясь ступать как можно тише, Нина прошла между нарами и остановилась напротив постелей своих воспитанников. Они лежали подряд: Валико, Всеволод, Сергей, Валентин и Борис. Оказалось, все пятеро не спали и тихо разговаривали. Остановившуюся за широкой деревянной опорой Нину они не заметили, и она невольно подслушала часть разговора.
— Представляешь, Валяш, — свистящим шепотом говорил Сережка, — уж лучше бы нашей Нине Санька Шумов понравился, чем этот хвастун-фронтовик…
И голос Валентина:
— Хватит причитать. В конце концов это ее дело, с кем дружить, а наше — летать со всем вниманием. У меня гораздо больше причин для потери душевного равновесия, чем у всех вас вместе взятых, а я еще ничего не натворил, а вы… Стыдно сказать, как летали…
Больше Нина не стала слушать. Бесшумно выскользнув из землянки, она остановилась ошеломленная. Ей было и стыдно, что подслушала разговор, и неловко, что речь шла о ней, и досадно, как истолковали ее отношения с Баринским. При всем том она была довольна, что узнала «секрет» их сегодняшнего дурного настроения.
На закаленного авиатора нервные потрясения действуют с меньшей силой, чем на пилота начинающего. У боевого летчика-истребителя на глазах гибнут друзья, и он не выпускает из рук штурвала, не прекращает вести огонь по врагу. А курсанта, будущего летчика, выбивает из седла даже недоразумение…
«Милые мои ревнивцы, — думала Нина, с улыбкой глядя на звезды. — Нет, ваш инструктор не изменит памяти покойного Дремова. И если у вашего инструктора и будет в жизни кто-нибудь, то по духовному складу он будет таким, каким был Дремов. Но почему это Высоков сказал: «У меня гораздо больше причин для потери душевного равновесия, чем у всех вас, вместе взятых»?»
Она вызвала в памяти образ этого спокойного, серьезного курсанта с мягкими, красивыми движениями, с мужественным волевым лицом. «Что у него случилось?» Нина долго простояла под открытым небом, прислушиваясь к словам далекой песни. Знакомый тенор Вовочки выводил:
4
Утром Валико собрал летную группу на постоянном месте — в тени развесистого карагача. Рядом журчал арык, за арыком зеленели массивы совхозного сада. Казалось, сразу же за рядами деревьев вздымались горы. И странно, невероятно было видеть сквозь знойное марево дрожащего воздуха, как искрились снега и голубел лед на их шатрообразных вершинах. В противоположной стороне расстилалось летное поле, за ним — сады, насыпь железной дороги, а еще дальше желтели пески пустыни.
Еще ранней весной курсанты расчистили площадку и воспроизвели на ней в миниатюре свой аэродром. Из фанеры вырезали небольшие посадочные знаки, наделали маленьких флажков. Сергей искусно выточил модель самолета, Всеволод ее раскрасил. Пользуясь всем этим, курсанты могли на предварительной подготовке разыграть предстоящий полет и шли на аэродром, хорошо представляя очередность полетов и динамику их выполнения.
Обычно, когда Нина подходила к этому месту, она издали видела веселые, приветливые лица. Валико докладывал о сборе экипажа звонким голосом и обязательно с улыбкой. Он так и не мог привыкнуть, что командир — девушка. Ему это было и странно и приятно.
— Посмотришь на нашего командира, — говаривал он, — и душа радуется — еще сто лет жить хочется.
Сегодня Валико докладывал подчеркнуто серьезно и у всех были угрюмые лица.
— Вольно! — скомандовала Нина. — Садитесь.
Как ни в чем не бывало она вела занятие до перерыва, а когда курсанты покурили, попросила всех подойти к ней.
— Товарищи, я бы хотела до конца перерыва поговорить с вами на тему, несколько отвлеченную от наших занятий… Что вы думаете о старшем сержанте Баринском?
Курсанты переглянулись. Возникло замешательство. Потом заговорил Борис:
— А что о нем скажешь? Видать, заслуженный товарищ… Фронтовик, с медалью и все такое…
— Что, все так думают? — спросила Нина.
Общее молчание. Глаза всех опущены.
— Я тоже вначале так думала: «фронтовик, с медалью и все такое». А со вчерашнего дня думаю по-другому. Он хвастун и пошляк. Но отворачиваться от него мы не должны. Наш дружный коллектив должен попытаться воздействовать на него…
По мере того как Нина говорила, удивление курсантов сменялось радостью, а когда она умолкла, все зашумели.
— Понимаете, товарищ инструктор, нам было обидно за вас…
Никто не заметил, как подошел Журавлев.
— Чему люди рады? — строго спросил он. — Вчера чуть самолет не разгрохали, а сегодня шумят, как на детском празднике!
— Товарищ командир, — ответила за всех Нина, — вчера был неудачный день, но сегодня мы летать будем хорошо. Хорошо будем летать, товарищи?
— Хорошо будем летать! — дружно ответили курсанты.
— Ну, смотрите же, — погрозил им пальцем Журавлев. — Я все-таки на вас надеюсь.
В этот день курсанты Соколовой летали безупречно.
А вечером к Нине подошел политрук Сивцов.
— Чем вы объясните, товарищ Соколова, что ваши курсанты, обычно хорошо выполняющие задачи, вчера допустили подряд столько ошибок?
Нина хитро прищурила глаза.
— Просто, товарищ политрук, им передалось настроение их инструктора.
— А до конца программы у вас больше не будет таких настроений? — с опаской спросил Сивцов.
— Будут, товарищ политрук, настроения, непременно будут! Хорошие.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
В предпоследний маршрутный полет с Борисом пошла Нина. Борис уверенно провел машину по заданному курсу — по створу двух заранее намеченных ориентиров, и теперь шел к соленому озеру Сары-Куль. Перед озером степь была черной от недавнего степного пожара. Раскаленный воздух упруго поднял самолет на высоту более тысячи метров, но только крылья начали прикрывать голубую с белой каймой соли гладь озера, как машина резко провалилась, потеряв несколько сот метров. Теперь были виноваты нисходящие потоки, которые рождались над водой.
— Видал, как болтает? — спросила Нина. — Такой контраст в рельефе надо особенно учитывать при полете на малой высоте.
Сары-Куль осталось позади. Борис взял курс на Темир-Тепе, один из поворотных пунктов маршрута.
— Беру управление на себя, — вдруг передала Нина.
Борис послушно ослабил руки и снял ноги с педалей. Нина накренила самолет и круто свалила его в пикирование. Быстро приблизилась серая, выжженная солнцем земля. Нина плавно выровняла машину. Нигде так не ощущается скорость, как на бреющем полете. Сплошной струей стремительно бегут под крыло колючки, за хвостом взбудораженный воздух вздымает пыль. Самолет шел так низко, что у Бориса сжималось сердце — и от восторга и от страха. Он с восхищением смотрел на блестящий шлем Нины, на светлую прядь волос, на округлые девичьи плечи, обтянутые комбинезоном.