— Тебя, Соколова, поздравляю отдельно. Как ни жаль мне было этого курсанта, но я боялся, что придется его отчислить. За такой короткий срок ты сумела поставить его на ноги. Молодец!

— Благодарю вас, товарищ лейтенант, за хорошее слово, но хочу заметить, что я сделала не так уж много. Больше всего значит здоровое влияние всей нашей боевой дружной семьи и, наконец, большая направляющая сила нашей партийной организации. Для многих это, может быть, и незаметно, но я знаю точно, что в судьбе Капустина комиссар принял самое деятельное участие.

От стоянки и до городка они шли молча, думая о том, что недаром комиссара Дятлова называют душой коллектива. Если к строевому командиру подчиненный подходит в большинстве случаев с чисто служебными вопросами — докладывает или получает приказания по строго установленной форме, то Дятлов не имел определенных приемных часов, всегда был готов выслушать любого и разделить с ним его радость или горе, помочь добрым словом или советом. Многие поражались его способности запоминать то огромное количество людей, с которыми ему приходилось работать, и не только запоминать их внешность, звание, фамилию, но вникать в их духовную жизнь.

У входа в столовую Журавлев и Нина встретили бригадного комиссара. После ответа на их приветствия его первым вопросом был:

— Как Капустин?

— Вылетал самостоятельно с оценкой «отлично», товарищ бригадный комиссар, — ответил Журавлев.

— Что ж, поздравляю вас, воздушные учителя! Это был трудный ученик.

— А ведь и вы… — начала было Нина, но Дятлов, выставив вперед руку, не дал ей договорить.

— У Капустина, — сказал он, — хорошие задатки превалировали над отрицательными; в этом заслуга товарищей, окружавших его до войны. Курсантская семья помогла положительным сторонам развиться еще больше. Считать заслугой то, что политработники способствовали всему этому, нельзя — это их святая обязанность, иначе они были бы не нужны.

Дятлов скромничал. Обязанности обязанностями, а честное и умелое их исполнение — заслуга важная.

В столовую Борис вошел последним, и сразу же услыхал голос Сергея:

— Боря, к нам! Для тебя место оставили.

Борис пробрался к столу, где его ждали. Студент тотчас подозвал официантку и заказал:

— Тосенька, на Бориса четыре порции; человек совершил самостоятельный вылет и ужасно проголодался!

— А он не лопнет? — серьезно спросила Тося.

— Тосенька, не волнуйся! — успокоил ее Борис. — И не забывай, что у нас существует взаимная выручка.

За ужином все еще раз поздравили Бориса. С этого времени он уже не чувствовал себя здесь лишним и стал считать себя равноправным членом крылатого племени.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Среднеазиатское жаркое лето нагрянуло без предупреждения. За считанные дни выгорела трава. В свободное время все стремились к арыкам и в прохладных струях искали отдых от зноя. Программа летного обучения подходила к концу, выпуск был не за горами. Это обстоятельство радовало всех курсантов. Несмотря на усталость, ходили с веселыми лицами, мечтали и говорили о ближайшем будущем.

В такой обстановке тяжелое настроение Валентина оказалось сразу же замеченным товарищами и кое-кем из командиров. Некоторые начали его расспрашивать, но он отвечал неопределенно, ссылался на усталость. Этому не совсем верили, так как видели, что работал он с утроенной энергией. Истину знал только Сережка. Валентин показал ему телеграмму: «Лида погибла. Валя, отомсти немцам. Уезжаю фронт. Валерия Светкова».

Валентин теперь весь отдался полетам и летал так уверенно, что полковник Крамаренко сказал однажды:

— Сильный курсант. Позовите его ко мне.

Валентин явился.

— Товарищ Высоков, — спросил его Крамаренко, — а вы не хотели бы остаться в школе инструктором?

— Нет, товарищ полковник. Все мои мысли направлены против врага. Мстить.

Эти слова Валентин выговорил с такой твердостью и с таким блеском в глазах, что Крамаренко даже не счел нужным убеждать его в чем-либо другом. Он посмотрел на его энергичный сжатый рот, колючие со стальным оттенком глаза и сказал:

— Ну что же, Высоков, тогда мы направим вас в училище, где готовят летчиков-истребителей. А за сегодняшние полеты, за вашу отличную технику пилотирования от лица службы объявляю вам благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — с воодушевлением ответил Валентин. Похвалу командира он принял как должное. Сделать все, чтобы быстрее стать боевым летчиком, и мстить, мстить по-страшному злому врагу, приносящему столько горя советским людям!

Вечером Валентин долго бродил по опустевшему летному полю, предаваясь в одиночестве горестным размышлениям. Приближалось время вечерней поверки, нужно было идти в городок. Его товарищи тесным кружком сидели в курилке, над их головами стлался табачный дымок. Все о чем-то шумели, смеялись. При появлении Валентина раздвинулись, дав ему место. Он ощутил знакомое тепло сильных плеч Сережки и Кузьмича.

Разговор продолжался. Сегодня в центре внимания был высокий старший сержант. Он только что прибыл в школу на должность заведующего технической каптеркой. Занятие незавидное, но то, что старший сержант прибыл из госпиталя, что он уже побывал на фронте и на его груди блестела медаль «За отвагу», привлекало к нему всеобщее внимание.

Старший сержант рассказывал курсантам о подвиге, за который его наградили медалью. Валентин прислушался и решил: «Хвастун!»

Кончив рассказывать, фронтовик зевнул, щелкнул портсигаром, ловко бросил в зубы папиросу, кивком головы попросил у соседа прикурить.

Валентин внимательно разглядывал нового человека.

Он был выше среднего роста, лицо полное, волосы волнистые от природы. Одет хорошо. Гимнастерка и бриджи из темно-синего шевиота, на ногах новенькие хромовые сапоги. Пуговицы и медаль начищены до блеска.

«Щеголь», — подумал Валентин.

— А как у вас насчет девочек? — спросил старший сержант, обращаясь ко всем.

Ответил Борис:

— Очень просто. Получил увольнение, сел в поезд или на попутную машину и через двадцать минут в городе. Ну, а там уж от твоих способностей зависит.

— Это слишком длинная история, — возразил старший сержант. — А в гарнизоне нет?

— Есть и в гарнизоне. В столовой работают, в штабе две машинистки. У каждой тьма поклонников.

— Н-да… А это что за юбка? — Старший сержант показал на Нину, которая в этот момент проходила в стороне.

— Какая юбка? — не понял Сережка. Потом, сообразив, добавил: — Чудак, да это же наш инструктор!

Старший сержант недовольно поморщился.

— Меня не интересует ее должность, я спрашиваю, есть ли у нее постоянный обожатель? Благосклонна ли она к мужчинам? Ну, и все такое…

Так цинично о Соколовой еще никто не говорил. Все привыкли видеть в ней командира, летчика-инструктора. Для всех был жив еще и образ Дремова. Уважая память о нем, никто из курсантов не решился бы говорить о Нине таким образом.

Наступило неловкое молчание. Потом все же кто-то сказал старшему сержанту:

— Она недавно потеряла любимого человека… И время сейчас не подходящее для амурных дел…

Старший сержант Баринский (такова была его фамилия) снисходительно улыбнулся.

— Что она одинока — прекрасно, а насчет времени… Эх, ребятишки, побываете на фронте, поймете, подходящее оно или нет. Как бы не пришлось жалеть., что зря его теряли. Мой девиз — от жизни брать все, что можно!

— Однако, — сказал Сергей, — у тебя с Ниной ничего не выйдет.

— Вы так думаете, юноша? — усмехнулся Баринский. — А вы читали «26 и одна» Горького? Ага, читали. Тогда потрудитесь вспомнить финал этого произведения, а я вам предоставлю возможность увидеть его инсценировку.

Почти всех слушателей охватило чувство неприязни к самоуверенному новичку. Особенно разозлился Валентин. Ему захотелось ударить Баринского по самодовольному лицу, и он еле сдержал себя.