— Тебе, Бережко, нельзя, — решительно заявил Валентин. — Это отразится на твоей службе. А мы выпускники, и, думаю, много нам не попадет.

— Да и смешно, на одного идти втроем, — сказал Сережка.

С трудом им удалось уговорить Бережко не принимать участия в «разговоре» с Баринским. Он лишь оставил за собой право наблюдать сцену наказания наглеца. Сергей должен был только присутствовать при «разговоре». Этого потребовал Валентин.

— Пусть будет все честно, — сказал он. — В случае чего, один на один.

Они перехватили Баринского на уединенной аллее. Увидав на своем пути двух курсантов, тот не испугался, так как был уверен, что они не посмеют дойти до рукоприкладства.

— Ну как, все еще не успокоились? — с усмешкой спросил он.

— Успокоимся после того, как ты откажешься от клеветы на Соколову, — твердо сказал Валентин.

— Ишь, чего не хватало! Даже если бы я все это выдумал, то отказываться не намерен. Пусть думают о ней так, как я сказал. А вы чудаки, вам же лучше… Дойдут до нее слухи, и она сообразит: чтобы уж не зря болтали… Ну и пустится во все тяжкие…

— Подлец! — выкрикнул Валентин. Ноздри его раздувались, глаза сузились.

— Вот что, молокосос, — процедил наставительно Баринский. — Ты свои слова обдумывай и глаза не щурь. Я на фронте и не такую грозу видал и не…

Договорить он не успел. Удар в нижнюю челюсть был профессиональный, боксерский. Баринский пошатнулся и упал лицом вниз.

Валентин нагнулся, поднял его на ноги и, прислонив к тополю, двумя пощечинами привел его в чувство.

У Баринского нестерпимо заныли зубы, щеки загорелись, как от ожога.

— Что вам от меня надо? — простонал он.

— Возьми свои гнусные слова назад!

— Ну, не трогал я ее… Не было этого… Отпусти…

— Завтра скажешь об этом в курилке. Ясно?

— Скажу, ладно…

Валентин разжал руку, выпустил воротник Баринского.

— Ну, смотри… Пошли, Сергей.

Весь следующий день, с утра до позднего вечера, ревели моторы. Курсанты целыми экипажами сдавали воздушный экзамен. Васюткин поминутно подбегал к Нине, спрашивал:

— Сколько у тебя еще непроверенных?

Наконец он подошел в развалку и сказал со счастливой улыбкой:

— У меня все…

— Мои тоже все отлетали.

Издали они смотрели, как их курсанты столпились вокруг приехавших для принятия зачетов «настоящих» летчиков.

— Гляди, Нина, — вздыхал Вовочка, — наши пилотяги на нас уже и не смотрят. Теперь мы для них так себе…

Но он ошибся. Курсанты, поговорив с прибывшими летчиками, возбужденной толпой пришли к своим инструкторам. Начались воспоминания о днях, прожитых вместе.

Нина почти не принимала участия в разговоре и сидела, казалось, занятая какой-то тревожной мыслью. Валентин заметил это, и его охватило беспокойство. С утра он был увлечен всем, что связано с полетами, и забыл о вчерашнем случае с Баринским. Сейчас все ясно всплыло в его памяти. Прав он или не прав, что ударил этого человека? С точки зрения законности, безусловно, не прав. Но с точки зрения морально-этической он считал себя абсолютно правым и был убежден, что любой честный человек на его месте поступил бы в этом случае так же, как он.

2

Вечером все умылись, переоделись и вышли на свежий воздух. Собрался струнный оркестр под управлением Зуброва, и над лагерем понеслись звуки музыки. На спортивной площадке шла игра в волейбол. Вовочка со свистком в зубах восседал на судейском месте. Судил рьяно, — лоб его покрылся потом. Любители гимнастики обновляли недавно полученные снаряды. Появилась Нина. Вместо комбинезона, в котором все привыкли ее видеть, на ней была темно-синяя гимнастерка, подхваченная в талии широким ремнем, и такая же юбка, а на ногах — мягкие ичиги.

— Высоков! — позвала она.

Валентин тотчас подошел, и Нина отвела его в сторону.

— Почему вы вчера ударили Баринского? Никогда не думала, что вы способны на такое. Это мальчишество, нет — хуже, бескультурье…

Валентин нетерпеливо перебил ее:

— Товарищ инструктор…

Нина подняла руку.

— Ничего мне не говорите. Я так возмущена, так возмущена, что и слов нет. Да понимаете ли вы, что если я доложу об этом командиру, вас с Козловым в трибунал упекут! Нет, вы этого не понимаете. Вчера иду и в конце аллеи вижу: один другого — бах! Как не стыдно! И Баринский мне потом говорит: «Никогда, Нина, не ожидал, что у вас такие ревнивые поклонники». Спрашиваю: «Кто?» Он мне называет ваши фамилии… О, если бы не канун выпуска, я бы вас жалеть не стала! Ладно, может быть, потом, в училище или в части, когда сделаетесь настоящим летчиком, вы поймете всю глупость этого поступка…

На этом бы и остановиться Нине. Но она, помолчав, добавила едко:

— Эх, вы, молодой ревнивец!

И Валентин вспыхнул.

— Вы слишком самонадеянны, если так думаете! — выпалил он, и в глазах его сверкнул гнев.

Нина растерялась.

— Так вы не из-за ревности? — упавшим голосом спросила она.

Не взглянув на Нину, Валентин молча повернулся и пошел прочь. С неприятным чувством спустился он в землянку. Здесь был только дневальный. Тихо и прохладно. Валентин сел на нары и задумался. «Эх, люди, люди, все вы человеки». Нину он уважал, в любой момент готов был защитить ее честь и вот — «молодой ревнивец!» Черт знает что. Как она могла так подумать?!

Примчался Сережка.

— Валяш, ты что тут скрываешься? Знаешь, Баринский сейчас сказал при всех: «Я, — говорит, — тут, ребята, вчера сболтнул насчет Нины, так вы не подумайте, что это правда…» Понял?

— А ну его ко всем чертям. Я, брат, сейчас такую пилюлю проглотил, что свет не мил.

— А именно? — Сережка в недоумении выкатил глаза.

— Нина мне за Баринского выговор сделала и… назвала «молодым ревнивцем»…

— Так ты бы рассказал ей, чудак!

— Пусть думает, что хочет, — отрезал Валентин и отвернулся.

3

Баринский приехал в центральный городок школы получить кое-что для каптерки. Не так много нужно было времени, чтобы погрузить на машину несколько ящиков с инструментами и запчастями, с набором авиационных красок, как долго и нудно приходилось ожидать всяких начальников, которые выписывали, заверяли, накладывали визы и производили прочие манипуляции с целой кипой различных бумаг. В один из кабинетов его не пускали, так как перед ним туда вошел Крамаренко и, похоже, делал начальнику «внушение». Бас полковника звучал из-за закрытых дверей на редкость сердито.

Баринский уткнулся в фотогазету и терпеливо ждал, когда можно будет войти к начальнику. А в голове крутилось: «Ничего, будет время, я с вами рассчитаюсь! — Это о Нине и ее друзьях. — Подумаешь, невинность из себя разыграла! Ну, а Высоков… Этому паршивцу я подстрою что-нибудь такое, что всю жизнь будет помнить».

— Неужели они творят такие жестокости? — вдруг услыхал Баринский за своей спиной приятный женский голос.

— Это же фотография, а фотография — документ точный, — пояснил он, не оборачиваясь, и только сейчас разглядел фотоснимок, на котором фашисты обливали водой живых людей на морозе.

— И неужели они могут со всеми так делать? — спросил тот же голос с ужасом.

Баринский обернулся. Перед ним стояла молодая, небольшого роста брюнетка в белом платье и лакированных туфельках.

— Я не комиссар и на этот вопрос ответить не могу. А вот вы, наверное, можете сказать, подолгу ли Крамаренко читает мораль подчиненным? Ведь вы служащая штаба?

— Я тут новенькая, — ответила брюнетка. — Ну, то есть не совсем… Раньше я жила в этом гарнизоне, а на работу меня приняли сегодня машинисткой.

— А что же вы раньше тут делали?

Брюнетка смутилась и ответила скороговоркой:

— Я жила с мужем; муж — летчик, сейчас на фронте. Я некоторое время жила в городе у мамы, а теперь стало трудно, и комиссар помог мне устроиться…

— Так вы, значит, холостячка? — улыбаясь, спросил Баринский.

— Ну, как сказать… — Брюнетка замялась и густо покраснела.