— Ни то и ни другое. Садитесь, пожалуйста… И здравствуйте, — Аким Морев шагнул к ней и, сжав ее тонкие, но грубоватые пальцы, почувствовал, как не хочется отпускать их. Держа ее руку в своей, он подвел Елену Синицыну к креслу и только тут отпустил. Сам сел за стол, вызвал по телефону Пухова. — Вы нас простите, Елена Петровна… мы с Пуховым Александром Павловичем, занялись микробиологией… и, конечно, окончательно запутались… Вообще-то почти ничего не знали, а почитали книги — и в голове хаос. Растолкуйте нам хотя бы элементарно. Представьте себе, что перед вами не секретари обкома, а пионеры… да-да, пионеры… Познакомьтесь, Александр Павлович, — проговорил он, увидев входящего Пухова. — Это Елена Петровна Синицына.

Александр Павлович глянул в лицо Елены Синицыной.

«Красивая, — мелькнуло у него, и он тут же невольно посмотрел на Акима Морева. — А! Вон что его волновало при упоминании имени этого ветврача. Ну что ж, хорошо», — одобряюще подумал он и сел рядом с Акимом Моревым, говоря:

— Ну вот, два ученичка ваших, Елена Петровна. Годками-то мы постарше, да умишком помладше. Конечно, только в микробиологии, а в политике, экономике и мы, матушка, сильны. Да! А то ведь можете подумать, дурачки сидят. — И Пухов, неожиданно для Акима Морева, засмеялся так хорошо и заразительно, что и Елена вдруг рассмеялась… И уже всю беседу только и обращалась к нему, только и смотрела на него…

— Все это не так-то уж сложно, как запутано, — начала она, не спуская глаз с Пухова.

— Так ли? — не согласился Аким Морев.

— Да… — ответила она, не глядя на него. — Всем грамотным людям известно, что в крови имеется два вида шариков: красные и белые. Красные… я намеренно упрощаю… красные кормят организм, белые тоже кормят организм, но они еще стоят и на страже: ведут поистине смертельную борьбу со всем вредным, что попадает в организм. Они вот так, — она протянула руку и сжала тонкие пальцы, — хватают бактерию, вирус, душат их и погибают сами. Но вирус лепится на красные шарики, и белые, хватая вирус, захватывают и красные. Видите, уже двоякая гибель шариков. А вирусы, при их активизации, губят еще и ту молодежь, которая должна бы превратиться в красные шарики. Вот все это Рогов и доказал путем длительных опытов. Понятно, товарищи пионеры? — тихо смеясь, спросила Елена Синицына.

— Не совсем… но… Но что такое вирус? — Аким Морев знал это, но спросил намеренно, чтобы Елена повернулась и глянула на него.

— Вирус, — по-прежнему не спуская глаз с Пухова, заговорила Елена, — это невидимый при помощи обычных микроскопов микроорганизм, то есть мельчайшая живая частица. Рогову удалось то, что не удавалось до него: уловить вирус инфекционной анемии. Но и этого мало. Уловив вирус инфекционной анемии, он подметил, что рядом с вирусом имеется и бактерия. Она не могла попасть из внешнего мира… она, стало быть, является, как бы вам сказать, сопутствующей вирусу. Затем ему удалось путем очень сложных опытов доказать, что этот вирус превращается в бактерию и снова в вирус… Вот тут-то и нанес Рогов удар по тем, кто утверждал, что бактерия — существо постоянное, неизменное, раз навсегда данное.

— А за этим постоянным — тьма кромешная? — вступился Пухов.

— Да, утверждают противники Рогова, тьма кромешная или… или боженька. А более честные буржуазные ученые говорят: неизвестность, которую мы постигнем через тысячи лет. Рогов заглянул в эту, как вы говорите, кромешную тьму и опроверг тех, кто утверждал постоянство и неизменчивость бактерий.

— Ну, а кристаллизация-то? Бактерии и вирусы превращаются в кристаллы, и наоборот, значит — органическое в неорганическое, и наоборот? — спросил Пухов. — На основе принципа Рогова, стало быть, можно добиться того, что вот эту спичку, — Пухов показал обломок спички, — можно превратить в живое?

— О нет! — Елена снова засмеялась заразительно, громко, но не обидно. — Такими чудесами Рогов не занимается. Он доказал, что бактерии, вирусы благодаря воздействиям внешней среды как бы замирают, то есть теряют свое активное действие, но стоит кристаллы перенести в другую, соответствующую среду, как бактерии и вирусы снова принимают активную форму.

— А при чем же тут вопрос о жизни и смерти? — уже сердито проговорил Пухов, чувствуя, что для него теория Рогова теряет ту значимость, какую он придал ей, читая и думая над книгой «К вопросу о природе вирусов и микробов».

— Теоретический спор в этом направлении может принять затяжной характер. Я же прошу вас об одном — допустить меня с этим препаратом к карантинным коням Степного совхоза. — И только тут впервые Елена посмотрела на Акима Морева теми ясными и сияющими глазами, какими она посмотрела на него тогда, покидая его кабинет и говоря: «Теперь я отправляюсь в гостиницу и поплачу… не судите меня, я ведь женщина».

Аким Морев дрогнул от такого взгляда, однако смущенно подумал: «Что? Неужели она играет?»

Он не понял: она до этого не могла смотреть на него, даже боялась смотреть на него. После первой встречи вот в этом же кабинете она все время думала о нем, видела перед собой его сильную фигуру, его твердую и уверенную походку, какая бывает только у людей честных, верящих в свои силы, видела его голову, чуть-чуть склоненную на правую сторону, видела его непослушные волосы и его глаза — глубоко запавшие, скрытые под густыми ресницами. Но порою густые ресницы как-то приподнимаются, и глаза становятся большими, сверкающими золотистыми крапинками.

Бывает ведь так — и чаще бывает именно так: случайно, где-то на собрании, на работе, даже на улице, встретятся двое, и их что-то непоборимо повлечет друг к другу. Кто-то другой и лучше и красивее. Ну, например, разве Любченко не красивей Акима Морева? Моложе, стройнее, лицо с правильными чертами, и лоб у него выше, а глаза сииие-синие, как у ребенка. Но даже тогда, когда Елена вошла в комнату, где за столом сидели Анна, академик, Аким Морев, Назаров, Лагутин и Любченко, — даже тогда, переступив порог, она, быстро окинув взглядом гостей, невольно задержалась на Акиме Мореве, несмотря на то, что еще не знала, кто он, откуда. О том, что он станет секретарем обкома партии, ей стало известно только потом, когда машина, которую вел Любченко, помчалась через степи. Тогда она, Елена, узнав от Любченко, на какую работу приехал Аким Морев, повернулась к нему и посмотрела на него долгим, внимательным взглядом. И недавно, отправляясь к Акиму Мореву, который уже стал первым секретарем обкома, она стремилась приглушить свое чувство к нему, потому и не сказала сразу, что она — сестра Анны Арбузиной.

«Я буду говорить с ним как Елена Синицына, — думала она. — Может быть, при встрече он меня и не узнает. Да, наверное, не узнает: разве мало перед ним проходит лиц, всех не запомнишь. Хорошо, если он меня не запомнил». Правда, сказав себе это, Елена взгрустнула: а ей-то ведь очень хорошо запомнились не только черты лица Акима Морева, но и походка, голос — сочный и чистый, не прокуренный.

Вот почему она боялась смотреть на Акима Морева. А сейчас, глядя на него долгим, светлым взглядом, она задержалась на его глазах, вдруг ставших большими, на его губах, чуть припухших… и не смогла уже оторвать взгляда, забыв о том, что рядом с Акимом Моревым сидит Пухов. Но тот все это заметил, шумно поднялся и объявил:

— Я пойду. Что ж, Аким Петрович, созовем бюро. Завтра, что ли? Надо пригласить местных светил науки, того же профессора Уралова.

— Нет, — не сразу ответил Аким Морев, — дней пять отведем на подготовку. Пусть члены бюро ознакомятся с литературой, да и противная сторона подготовится. Вы как, Елена Петровна?

Елена в эту минуту так побледнела, что на ее лице еще резче выделились черные брови. Пухов, смеясь, сказал:

— Перепугал Елену Петровну. Да вы не волнуйтесь: два защитника у вас уже есть.

— Боюсь, — еле выговорила она. — Боюсь, — добавила громче.

— Ничего. Учитесь. В большую драку ведь влезаете, — успокаивающе промолвил Пухов и направился к двери. — Так я пойду.

— И я… и я, — Елена спохватилась и, не подав руки Акиму Мореву, опережая Пухова, стремительно покинула кабинет.