Возвратившись в город, Аким Морев два дня не появлялся в обкоме. Обложившись трудами Докучаева, Вильямса, «Дневниками» Докукина — деда Ивана Евдокимовича, агрономическими журналами, он читал их, перечитывал отдельные места, иногда поднимался из-за стола и ходил, ходил, все думая о том, что же делать с Левобережьем.

Перед Акимом Моревым все время стояли те две правды, высказанные стариком Елизаром Панкратьевичем, и они, эти две правды, диктовали ему: в Левобережье надо принимать самые срочные меры. Но какие? Вот на этот вопрос Аким Морев еще не находил ответа. Он пытался связаться с академиком Бахаревым, но того не было в Москве. Что же делать? Пойти за правдами, высказанными стариком?.. Но ведь так много распахано степи, так много заброшено лиманов: они отданы под дикую траву.

Не придя ни к какому окончательному заключению, надеясь, что оно, возможно, выявится при обсуждении вопроса на бюро обкома, он позвонил Опарину и сказал:

— Я прошу вас, Алексей Маркович, подготовиться к сообщению о том, что мы с вами видели в Левобережье; и в связи с этим подумайте, какие принять меры, чтобы Левобережье давало хлеб государству и колхозникам.

Опарин было возразил, что по такому вопросу удобнее выступить секретарю обкома, на что Аким Морев сказал:

— Я понимаю, трудно делать выводы… они могут оказаться скороспелыми. И, однако, сообщение обязан сделать председатель облисполкома.

И вот в три часа дня открылось заседание бюро обкома.

Опарин начал со Светлого опорного пункта. Высмеяв все, что они там видели, с негодованием закончил:

— Вместо того чтобы заниматься настоящим делом, директор увлекся разведением собственных овечек и вовлек в это безобразие всех сотрудников.

— Не всех. А агроном Вахламов? — вступился Аким Морев.

— Да он и его втянет: раз отара запаршивела, одной овечке не спастись. — И Опарин снова взвился: — Опорный! Да еще официально называется Светлый опорный пункт! От нас триста километров, от соседней области триста километров. Кто приедет, они его баранинкой накормят, арбузами завалят, тот и уши развесит. Гнать надо! Под суд! — После этого он обрушился на Еруслановскую мелиоративную опытную станцию, разрисовав и ее в комических тонах, и заключил так же: — Двадцать восемь директоров сменилось. Они зарастили усадьбу непроходимой полынью, засолили поля. А ведь теперь все эти штукари лекции поди-ка где-то читают или другие станции доколачивают. Надо их под суд, под суд! Или с той же травопольной системой. Степи порезали, — дескать, ввели систему. Но ведь это все — вранье. Никто травопольную систему не оберегает. Тот же Бляхин. За старичками пошел, скоро, пожалуй, иконы подымать будет, толоку заведет. Что делать? Надо объявить самую решительную борьбу с теми, кто нарушает агроправила, выработанные такими знаменитыми агрономами, как Докучаев, Костычев, Докукин и Вильямс.

Следом за Опариным слова попросил Якутов.

Он целиком и полностью поддержал председателя облисполкома и так красочно нарисовал перспективу сельского хозяйства в Левобережье, конечно, при «абсолютном проведении травопольной системы земледелия», что все, кроме Акима Морева, успокоились, а многие в тайниках души даже подумали: «И зачем Аким Петрович созвал нас? Ведь все идет хорошо. Ну, временный неуспех… а там глядишь, все пойдет и пойдет. А он целый день у нас отнял».

Подметив благодушное настроение членов бюро обкома, Аким Морев выступил тут же после Якутова. Он говорил осторожно, чтобы не обидеть Опарина и в то же время нанести удар Якутову.

— Возможно ли, — говорил он, глядя на Якутова, — возможно ли было бы поднять урожайность на ту высоту, на какую ныне она поднята в нашей стране, при трехполке, при индивидуальном ведении хозяйства, при чересполосице? Возможно ли, главный агроном?

— Нет. Невозможно, — быстро ответил тот.

— Да. Невозможно. Но ведь Еруслановская опытная станция и главным образом опорный пункт были заложены в расчете на помощь, как принято говорить, индивидуальному культурному хозяйству, а проще — кулацкому: бедняку, да и середняку было не до лесопосадок и тем более не до ирригации. Так ведь, главный агроном? Чего молчите? Я вас спрашиваю, как агронома.

— Да. Так, — ответил Якутов.

— Ну, а раз ныне у нас в стране индивидуального «культурного» хозяйства не существует, тогда кому же служат опорный пункт и Еруслановская опытная станция? Кому, главный агроном? Я вас спрашиваю. Отвечайте.

Якутов встал, затем сел, развел руками.

— Кому? Советской власти, — сказал он. — А кому же еще?

— Советская власть не нечто отвлеченное. Советская власть — это миллионы рабочих, миллионы колхозников, — Аким Морев помолчал. — Так вот, Еруслановская станция, опорный пункт ныне работают впустую. А люди там неплохие, но поставлены в такие условия, что вынуждены бездельничать. Есть, конечно, и такие, которые несколько лет за счет народа выводят пятигранный колос или скрещивают бабочек… Что мы обязаны сделать, товарищи? Мы обязаны людей — там их большинство с высшим образованием — направить по тому пути, по которому развивается наше сельское колхозное хозяйство, а для этого следует перестроить всю систему научных учреждений. — Таким образом, Аким Морев отверг предложение Опарина — «отдать всех под суд», одновременно нанося удар Якутову. Но о всем последующем он говорил несколько неуверенным тоном, и это, видимо, вызвало со стороны членов бюро взрыв, какого он не ожидал.

Когда он сказал о том, что до прихода Большой воды в Левобережье следует отменить травопольный севооборот и поддержать две правды, высказанные стариком Елизаром Панкратьевичем, то в кабинете поднялось что-то невообразимое: смех, выкрики, затем заговорили несколько человек сразу так, словно Аким Морев их чем-то оскорбил. Даже Александр Пухов, подойдя к первому секретарю обкома, потряс его за плечо:

— Эх, ты… в стариковскую правду поверил.

И Аким Морев остался в этом вопросе один-одинешенек, как он, печально улыбаясь, признавался себе, расхаживая по кабинету, не решаясь позвонить Муратову.

— Один-одинешенек… Что еще они мне говорили: «Ты, Аким Петрович, сельского хозяйства не знаешь. Это тебе не завод. Он, хлеб, растет не в цехах, а под открытым небом». Кто это? А-а-а, Якутов кричал такое… Что ж, позвонить или не надо? Позвоню. Ошибся — извинюсь и перед ним и перед членами бюро. Так-то ведь честнее. — Он позвонил, а услыхав голос Муратова, рассказал ему о своей поездке в Левобережье, о том, в каком состоянии находятся там опорный пункт, Еруслановская станция, и подробно о тех двух правдах, какие высказал старик Елизар Панкратьевич…

Муратов некоторое время думал, затем сказал: «Погодите», — и Аким Морев слышал, как секретарь ЦК по другому телефону, почти слово в слово передал кому-то мнение Елизара Панкратьевича, затем сказал:

— А вы, товарищ Морев, как думаете? Что, по-вашему, надо делать?

Аким Морев ответил:

— Надо сеять в лиманах, создавать новые лиманы, а когда придет Большая вода, тогда вводить травопольный севооборот, да и не простой, а поливной.

— Мы тоже так думаем. Разработайте и пришлите нам докладную записку, а мы постараемся все это провести через Совет Министров. Что молчите? — спросил Муратов.

— Как же я теперь… с товарищами? Все они против моего предложения выступили. На вас сослаться?

Нет-нет! Вы на нас не ссылайтесь. Сумейте одного по одному перетащить на свою сторону. А так, конечно, в следующий раз они и могли бы, да не возразят вам. Это опасно, когда боятся возразить руководителю. Вы сумейте убедить без ссылки на нас… Надо понять одно: если в былые времена крестьянин был доволен уже и тем, что имеет кусок хлеба и посконные штаны, а сатинетовая рубашка на деревне считалась шиком… ныне колхозник над посконными штанами смеется, отворачивается от бумажной материи и заявляет: «Сукно мне нужно, шелк мне нужен. Средняя школа для моих детей нужна». А у нас некоторые горе-руководители, вместо того чтобы всеми мерами стремиться удовлетворить культурные и материальные потребности народа, преподносят ему красивую систему. — Муратов было смолк, видимо намереваясь на этом и закончить, но Аким Морев быстро заговорил: