Так думал Аким Морев, а Волга лежала в бледном свете луны и, казалось, дремала. Вдаль уходила вялая цепочка электрических фонарей. Она тянулась вдоль берега и далеко-далеко загибалась, теряясь где-то на окраине города — в Горчичном затоне, где скоро, через каких-нибудь пять лет, вспыхнут мощные огни Приволжского гидроузла, и тогда волны энергии хлынут в столицу, в промышленность, в сельское хозяйство.

«Строим коммунизм. Иные полагают, что коммунизм, как готовый итог, ляжет нам на стол. Нет! Трудно построить материальную базу коммунизма, но гораздо сложнее переделать человеческую душу, быт, овладеть высотами культуры», — все это промелькнуло у Акима Морева, когда он шагал уже обратно к своей квартире.

Где-то зашевелилось, полуоткрыв ярчайшие глаза, солнце: на застекленных окнах верхних этажей заиграли блики. Аким Морев обернулся и увидел: Волга порозовела, как девушка после бурной пляски. В развалинах, через клинышки стекол, засветились тусклые ламповые огоньки: люди поднимаются, чтобы отправиться на работу… А жить пока приходится многим здесь, в подвалах, среди развалин. Вон, например, новенькие никелированные спинки кроватей; видны ноги, по которым можно определить, где лежит мужчина, где женщина. А эти вот непременно принадлежат малышу: толстопятые, в уличной черноте. Они зашевелились, подобрались… и неожиданно на волю выскочил паренек лет пяти. Он взлохмаченный, в рубашонке, из которой уже вырос: подол выше пупа. Увидав Акима Морева, паренек вначале оторопело попятился, затем как ни в чем не бывало шагнул за угол.

— Ты чего вскочил? — полушутливо спросил Аким Морев.

Паренек нетерпеливо приостановился и по-взрослому, но не выговаривая «р», сказал:

— Чай, я большой. В кровать-то — мамка бранится, — и кинулся за угол. Вскоре выбежал оттуда: — Вот! Мамка теперь ругаться не будет. Ты здешний? Не знаю что-то.

— Как тебя звать? — произнес Аким Морев, любуясь пареньком.

— Вавила. Вавила Петрович Лялин. Знашь-ка, отец-то мой пароходом правит. Вон какой! А меня с собой не берет.

— Ну, Вавила Петрович, давай знакомиться, — протягивая руку, предложил Аким Морев.

Паренек закинул руку на поясницу.

— Дружиться, что ль? Не-е. Я с Васькой дружу. Он, Васька, знашь, у бабушки сырую рыбину съел. Она купила, положила на камень, а он — цоп и съел. Его выпороли, а он баит: вкусна. Рыба… я бы тоже съел, — мечтательно добавил Вавила. — Пра… Картошку сырую — что? Она, тьфу, кисла. А рыба вкусна.

— Эй, ухач! С кем-то ты там? Вкусна, не вкусна, — и мужские ноги на кровати подобрались.

— Папанька, — прошептал, грозя кому-то пальцем, Вавила и вдруг стал вялый: начал почесываться, тыкаться во все стороны, однако зашептал, сверкая озорными глазенками: — Сейчас пойдет, как это, критику наводить. И-их! Отец-папанька.

Из-под развалины появился мужчина-атлет в нижнем белье, бородатый. Увидев Акима Морева, скрылся и вскоре вышел уже одетый, говоря:

— Прошу извинения, Аким Петрович. Что удивленно смотрите? Откуда, дескать, меня знает? На днях выступали у нас, водников, а я капитан парохода. Здравствуйте, товарищ Морев. Что, любопытствуете, как поживаем?

— Ох, до чего же вам трудно!

Лялин с тоской посмотрел на торчащие спинки кроватей.

— Что же, терпим, — чуть погодя заговорил он и спохватился: — Да ведь не Советская власть придумала нам такое. Враг устроил… Мы, взрослые, еще кое-как перебьемся, а ребятишки?.. Видали, ухач какой, — он показал на сынишку. — Тепло пока — еще ничего, а как морозы?

— Я в одеялку зароюсь, — потирая ногу об ногу, утвердительно проговорил Вавила.

— Зароешься, да в сосульку и превратишься…

Лицо Акима Морева вдруг потемнело.

Домой Аким Морев не шел, а скорее бежал. Бежал мимо подвалов, развалин, откуда светились тусклые огоньки…

«Заседаем. Организуем детские базары, а того, как живут защитники отечества, словно и не видим, — думал он, ускоряя шаг, и неожиданно увидел Петина. — Черт знает что! Следит, наверное, за мной?» — мелькнула неприязненная мысль у секретаря обкома, и он крикнул.

— Петин! Товарищ Петин! Чего это вы там маячите?

— А ну-ка подойдите!

Петин вместе с кабинетом Семена Малинова, вместе со всеми обязанностями помощника первого секретаря обкома перешел в распоряжение Акима Морева, против чего последний не возражал, несмотря на отвратительное впечатление, какое произвел на него Петин при первой встрече. «Люди меняются от обстановки. Посмотрим, как будет себя вести этот», — решил тогда Аким Морев.

И Петин действительно как будто выправился: он быстро сменил высокомерный тон на товарищескую вежливость, перенял у Акима Морева простоту в обращении со всеми, кто посещал его, и под конец, облегченно вздохнув, даже сказал:

— Мне и до вашего приезда, Аким Петрович, все время казалось, что я летом шубу ношу. Зачем? Да смотрю на Малинова — он носит, ну и я напялил: дескать, мы именитые, потому и шуба у нас с бобровым воротником. А теперь шуба свалилась, нормально себя чувствую.

«Вот тебе и нормально», — подумал Аким Морев, глядя на приближающегося Петина. И хотел было зло бросить: «Малинов вам, что ли, приказал по пятам за мной ходить?» — но Петин, подойдя, смущенно и даже как-то виновато опустил глаза и произнес:

— Аким Петрович, вы уж извините меня… нас с Настей. Настя — жена моя… Так вы уж извините нас: видим, тоскуете без семьи.

То, что Петин сумел открыть тайну Акима Морева, заставило последнего смягчиться, и все-таки он сказал не то, что следовало бы:

— Следите за мной?

— Да что вы, Аким Петрович, — и голос Петина задрожал. — Просто видим — тоскует: один. Я сегодня с вами простился, зашел к Александру Павловичу, патроны набить. Охотники мы, собираемся в воскресенье на зайцев. Смотрим, свет вы зажгли во всех комнатах и ходите, ходите… а потом — прочь. Александр Павлович подтолкнул: «Беги, говорит, Петин, беги! Может, чем поможешь». И еще сказал: «Пускай Аким Петрович обедает у нас. Все в семье находиться будет. У меня, слышь, три сына — орлы».

Аким Морев отмяк, но предложение отверг:

— За сочувствие спасибо… но обедать у Александра Павловича не буду: не хочу стать обузой, да и разговоры разные пойдут.

— Обидеть Александра Павловича — это вам ничего, а болтунам потакаете!

Аким Морев рассмеялся:

— Никогда и ничего в угоду болтунам не делал. Но поймите: мы с ним работаем в обкоме. Скажут: «Кумовство: вместе работают, вместе обедают», — да еще прибавят: «Вместе пьянствуют». — И, увидев, как глаза у Петина потемнели, быстро добавил: — Хорошо, по воскресеньям обедаю у Александра Павловича, но расплачиваюсь чистоганом.

Петин обрадованно, хотя поучающе сказал:

— Чистоган-то, Аким Петрович, только в капиталистических странах, а мы на пороге коммунизма находимся! — И серьезней: — Подумайте, как он за обед с вас деньги станет получать… сгорит со стыда.

— У него что — жена только домовничает?

— Нет. Работает в школе.

— Работает в школе, за домом смотрит и детей рожает?

— Эдак. Говорю вам, у него три сорванца.

— Вот что, — подчиняясь желанию побыть в семье, чуть погодя проговорил Аким Морев, — обедаю у Александра Павловича по воскресеньям, за это ребятам куплю велосипед. Жене его скажем, сам Александр Павлович купил. Что так смотрите на меня? Ну, тайком, мол, накопил и велосипед приобрел.

— Узнает жена-то, — усомнился Петин.

— Тогда я в тупике. Не знаю, что делать? — Аким Морев развел руками и, уже подходя к двери своей квартиры, засмеялся. — Мы с вами очень щепетильны. Отступать не буду: в воскресенье обедаю у Александра Павловича. Сегодня что? Пятница. Ну вот, в воскресенье обедаю и велосипед приволоку. А он уж там как хочет, Александр Павлович. Так и передайте.

В воскресенье Аким Морев, ведя велосипед, ввалился в квартиру к Пухову…

Квартирка состояла из двух комнат, кухоньки, ванной, прихожей и закуточка, откуда слышался таинственный шепот сыновей. Но как только велосипед был водружен в прихожей, сыновья разом высыпали из комнатки и, встав на почтительном расстоянии от машины, уперлись в нее глазами.