Когда первичный революционный угар выветрился, партия приказала всем зубрить моральный кодекс строителя коммунизма. Подразумевалось, что в результате люди обретут высокую духовность, и с сердцем, легким от песни веселой, ринутся строить светлое будущее. Как бывало и раньше – получилась полная ерунда: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Тем не менее в период социализма немалое количество «винтиков» самостоятельно обрели высокую духовность и оставили после себя яркий след.

Сегодня психика среднестатистического гражданина России не уравновешена и склонна к самоповреждению в ходе функционирования. Поэтому стремление к самосовершенствованию сильно как никогда и так называемые «духовные учителя» пользуются в очень узких кругах весьма широкой известностью. Но подлинное саморазвитие не нуждается в посредниках, всегда стремящихся к финансовому симбиозу с духовными «овцами», подобно лиане, вытягивающей из дерева столько соков, что ему становится не до роста – выжить бы.

Крайне модно в России обретение духовности через обряд крещения, однако еще Ницше заметил, что у тех, кто формально крестился, меньше шансов стать настоящим христианином, нежели у атеиста, ибо крещение должно быть итогом длительного развития, логичным для верующего в силу внутренней необходимости. В работе «Философствование с молотком» Ницше дал образ человека, ударяющего по статуям богов, что вызывает гулкий звук, ибо статуи свободны от содержания так же, как свободна от истинной веры душа того, кто становится христианином только посредством религиозной атрибутики.

Историк Я. Кротов отмечает: «Фанатизм, страсть отмежевываться и тыкать в еретиков пальцами сами по себе вроде бы не делают человека православным по духу, по манере поведения – но все-таки православные и таких субъектов считают своими. Это своеобразное перемирие, внутреннее согласие взрывается только в тех случаях, когда православие берет себе на вооружение государственная власть» (GEO: No 1, 2000, с. 53).

РПЦ предлагает традиционную религию, но имеем ли мы, включая священнослужителей глубинки, основательные знания о христианстве, его происхождении, развитии, ересях и борьбе за существование? Хотя, быть может, на то и вера и глубинка, чтобы не требовать больших знаний, ведь должно же цементировать хоть что-то русский народ?

Ницше утверждал: цивилизация – тонкая пленка над океаном инстинктов, в любую минуту всё это может рухнуть, поскольку ни на чем не основано. Правоту философа подтвердили коммунизм и нацизм, но кто осмелится утверждать, что всеобщие моральные принципы впервые сформулированы именно христианством?

Помню, как возле Георгиевского монастыря, что у Севастополя, субъект в неопрятной рясе злобно кричал:

– Немедленно убрать видеокамеру, а то конфискую!

На мой недоуменный вопрос:

– В чем дело, батюшка, тут ведь одни развалины! – прозвучало:

– Да, и военная часть рядом! А я как бывший офицер не могу допустить видеосъемку вблизи объекта!

Было ясно, что «святой отец» вымогает деньги, одновременно срывая злобу на случайном собеседнике, но что можно сказать убогому, сменившему уставное «есть» на крестное знамение? Недаром сказано о фанатике: «Духовной похотью томим...» (Д. Андреев). Кант говорил: самое трудное – это движение в сознании, которое в корне отличается от ритуала, являющегося движением внешним, выполняющимся без малейшего волнения души.

Духовность и мораль – две стороны медали. Форма, в которой впервые возникла философско-религиозная мысль, это философия личного спасения. Уже философы древности полагали, что мир, в котором мы родились случайно, устроен так, что от него приходится спасаться, проделывать какой-то специальный путь, чтобы выйти из бессмысленного круговорота бытия. Всегда считалось, что есть другой мир – справедливости, счастья, свободы, он где-то там, быть может, на небе.

«Что ни год – лихолетье, что ни враль, то Мессия! Плачет тысячелетие по России – Россия! Выкликает проклятия... А попробуй, спроси: – Да, была ль она, братие, эта Русь на Руси? Эта – с щедрыми нивами, эта – в пене сирени, где родятся счастливыми и отходят в смиреньи. Где как лебеди девицы, где под ласковым небом каждый с каждый поделится Божьим словом и хлебом. ...Листья падают с деревца в безмятежные воды, и звенят, как метелица, над землей хороводы. А за прялкой беседы на крыльце полосатом, старики-домоседы, знай, дымят самосадом. Осень в золото набрана, как икона в оклад... Значит, всё это наврано, лишь бы в рифму да в лад?!» (Александр Галич).

Многие религии обещают пребывание в раю после смерти – если ты праведно вел себя на земле этой, не сомневался в вере, ее представителях, и не выступал супротив власть предержащих. Но рай оставался мечтой, а люди всегда жаждали хотя бы немного пожить в царстве счастья. Быть может, этот совершенный, утраченный мир был и раньше, а в сегодняшний мы угодили за грехи рода людского или собственную вину? И потом, после смерти, вернемся туда снова? Недаром же в одной из раннехристианских ересей земная жизнь рассматривалась как пребывание в чистилище.

Особенно ярой тягой к справедливости всегда отличалась Россия, где, как обычно, «...зима заплетает морозным узором стекла жалких построек срединного царства. Кто на трон вознесен, кто навеки увенчан позором, кто в посмертном пространстве бессчетные терпит мытарства».

Быть может, человеку свойственно проявлять лучшие качества (хотя для этого нет никаких видимых причин) лишь потому, что он неосознанно исполняет долг перед высшей реальностью? Ведь такие качества, как сострадание, честность, совестливость, деликатность, доброта, ничем не вызваны. Но, с другой стороны, мало на свете людей, которые никогда не делают алогичных поступков, именуемых добрыми, которые, правда, часто мешают, становясь источником неприятностей, ибо добро наказуемо.

Человек пребывает одновременно в двух взаимоисключающих мирах: высшем – чьим законам он иногда подчиняется, проявляя духовность, и обычном, грубом и суетном: «Мир шуршит, как газета, пахнут кровью дешевые роли, всё страшнее в кассете непроявленный ролик...» (Уильям Джей Смит, поэма «Поезд», перевод А. Вознесенского).

В состояния души, характерные для мира высшего, мы попадаем случайно, неуправляемо, по закону перебоя сердца. Древнее философское определение звучит так: у атрибута субстанции нет второго момента. Греки выражались яснее: «Нельзя улечься спать на вчерашней добродетели». То, что ты сегодня, вот сейчас, совестлив, добр, сострадателен – отнюдь не гарантия того, что ты останешься таковым завтра. Ты добр только потому, что добр сейчас, ни вчера, ни завтра не имеют к этому отношения. Скорее всего, завтра, втянутый в беспощадную борьбу за выживание, ты начнешь соответствовать волчьим ее законам, а значит, окажешься вне моральных ограничений: «Я хотел переделать их, а переделали меня. У меня нет совести, у меня есть только нервы» (из монолога Писателя в фильме А. Тарковского «Сталкер»).

Древнеиндийский фаталист Махакали Госала, современник и непримиримый оппонент Будды, утверждал: «Нет причин... для высокой нравственности существ: они становятся чистыми без причин и без повода».

«Но что же тогда присуще мне как феномену?» – вопрошал с тоской Веня Ерофеев, да и любой из нас после сорока лет жизни мог бы повторить вслед за Даниилом Андреевым: «Как устал я от подмен и зол на российской сбивчивой тропе, от усобиц, казней, тюрьм, крамол, от безумных выкриков в толпе...»

Видимо, при наличии определенной дозы иллюзий, без которых человек рано или поздно превращается в шлак, мне как феномену присуще одновременное пребывание в двух мирах. Я не в силах создать «высшую» реальность, царство свободы и справедливости, зато непрерывно надо сохранять от распада собственное тело и душу в условиях, когда зло рождается само по себе, а добро каждый раз надо делать заново.

Есть давние представления о высшем мире, которые сложились исторически, например, в отличие от нашего он совершенен. Правда, возникает всё та же неразрешимая проблема: для построения счастья на земле нужен идеальный человек, но где его взять? После 1917 г. рецепт был прост: «Чекисты решили переделать природу, а заодно переделать и людей» («Страна победителей. Книга для школьников», 1935).